Любитель полыни - Танидзаки Дзюнъитиро

— По правде говоря… ты, может быть, будешь смеяться… Когда я говорил о марте, я имел в виду не только Хироси.

Таканацу хмыкнул и пристально посмотрел на брата, который, опустив глаза в котелок, натянуто улыбался.

— Говоря об удобном моменте, надо принимать в расчёт и время года. В зависимости от времени года одно и то же событие может казаться более грустным и менее грустным. Хуже всего разводиться осенью, тогда печаль сильнее всего. Мне рассказывали, как перед разводом одна жена, плача, сказала: «Теперь всё более и более холодает…», и её муж сразу прекратил дело о разводе. Это вполне вероятно.

— И кто же тот мужчина?

— Не знаю. Я просто слышал такой разговор.

— Ты повсюду выискиваешь подобные примеры.

— Совсем нет. Мне интересно, как ведут себя другие в таких случаях, и истории сами лезут мне в уши. Впрочем, примеров вроде нашего очень мало, никакого вывода тут не сделаешь.

— Ты говоришь, что сейчас самое удобное время…

— Да, пожалуй. Сейчас ещё немного холодновато, но постепенно потеплеет, зацветут вишни, зазеленеют деревья… В этих условиях гораздо легче справляться с тоской.

— Ты так считаешь?

— Так считаю я, и так думает Мисако. Лучше всего разводиться весной.

— Иначе говоря, ждать до следующей весны?

— Летом тоже не так уж плохо. Но знаешь… моя мать умерла в июле. Я хорошо помню то время — всё вокруг представлялось ясным, полным жизни, такая картина должна радовать, но никогда ещё лето не казалось мне таким печальным. Один только вид пышных деревьев в знойный день вызывал у меня слёзы.

— А весной разве не так? Если тебе тяжело, начинаешь плакать даже при виде цветущих вишен.

— Ты прав. Когда я обо всём этом размышляю, то чувствую, что благоприятного времени нет, а сам я как будто парализован.

— А кончится всё тем, что вы никогда не разведётесь.

— Ты так думаешь?

— А ты как думаешь? Ты же разводишься, а не я…

— Я совершенно не понимаю, что с нами будет. Но нам необходимо развестись. И раньше-то у нас не ладилось, а теперь, когда она встречается с Асо… Я сам ей это посоветовал и позволил, и сейчас… Мы не можем иметь отношений, и мы уже не имеем отношений — это факт. И я, и Мисако ясно осознаём наше положение. Но у нас не хватает смелости решить, что лучше — какое-то время погоревать или мучиться вечно. Вот мы и колеблемся…

— Неужели ты ничего не можешь предпринять? Вы уже не муж и жена, разведётесь вы или нет — это значит только, будете вы жить под одной крышей или нет — и больше ничего. От одной этой мысли тебе должно быть легче.

— Я и сам так думаю, но легче мне не становится.

— Из-за сына? Но и после развода родителей мать для ребёнка всегда останется матерью.

— Да, дети часто живут далеко от родителей — таких примеров сколько угодно. В среде дипломатов и провинциальных чиновников это сплошь и рядом — муж отправляется на место назначения, а детей оставляет на родственников в Токио. А в деревнях и того больше: средних школ нет, и дети расстаются с родителями, чтобы продолжать учение, — ничего с этим не поделать. Я обо всём этом думал…

— Короче, ты сам изобретаешь себе всевозможные горести. В действительности дело куда проще и горевать особо нечего.

— Да ведь наши ощущения субъективны. Плохо, что мы с ней не можем друг друга ненавидеть. Если бы мы возненавидели друг друга, было бы легче. Но мы признаём, что каждый из нас прав, — вот и не знаешь, что делать…

— Если бы она, недолго думая, на свой страх и риск убежала к Асо, это избавило бы тебя от хлопот.

— Асо предлагал это, но Мисако не в состоянии так поступить. Она шутит: мол, жаль, что он не может похитить её под наркозом.

— А если ты нарочно с ней поссоришься?

— И это не выход. Будет очевидно, что это комедия, что мы будем только кричать «уходи» или «уйду», а в последний момент расплачемся.

— Куда ни кинь, вы доставляете себе лишние хлопоты. Вы позволяете себе роскошь ставить слишком много условий для развода.

— Да… Если бы было что-то вроде психологического наркоза… Когда ты разводился, ты ненавидел Ёсико?

— И ненавидел, и жалел. Ненавидеть до конца можно только в мужской среде.

— Я совсем не хочу тебя обидеть, но не легче ли разводиться с женщиной, у которой раньше был большой опыт? Если у неё такой характер и в прошлом она кроме тебя знала много мужчин, не возвратится ли она с радостью к своему прежнему образу жизни?

— Я сам разводился и знаю, что так не годится… — Таканацу нахмурился, лицо его стало мрачным, но он тут же обрёл свой прежний тон. — Это совсем как со временем года. Не существует женщин, которых проще оставлять, чем других.

— Разве? Мне кажется, легче расстаться с куртизанкой, чем с добродетельной женой и матерью. Или я так думаю, потому что это больше подходит к моему случаю?

— Куртизанка вопреки ожиданиям переносит развод спокойно, но её тем более жалко. Хорошо, если она потом выйдет замуж за приличного человека, а если она без всякого стеснения возвратится в свой прежний мир цветочков и ив^[37]… Для бывшего мужа это нехорошо — мир тесен. Я выше всего этого, но… В одном отношении они одинаковы: и куртизанке, и добродетельной — всем им грустно при расставании.

Некоторое время они молчали и, опустив палочки в котелок, пытались определить, не готово ли кушанье. Вдвоём они не выпили и двух бутылок сакэ, но от этого лёгкого опьянения их лица сильно покраснели, и они оба чувствовали в теле какую-то весеннюю истому.

— Не пора ли нам поесть?

Мрачно настроенный Канамэ нажал кнопку звонка.

— Но, собственно говоря, — продолжал Таканацу, — все современные женщины до известной степени куртизанки. Нельзя сказать, что женщина, подобная Мисако, является олицетворением добродетельной жены и матери.

— По природе она именно и есть этот тип женщины — сущность матери и верной жены под гримом куртизанки.

— Может быть. С одной стороны, это действительно грим. Ныне все они подкрашивают лицо под американских кинозвёзд, а в конце концов превращаются в куртизанок. В Шанхае то же самое.

— Я сам сделал всё, чтобы подтолкнуть Мисако к этому.

— Ты — феминист. А все феминисты предпочитают тип куртизанки.

— Ну, это не совсем так. Но вернёмся к нашему разговору. Мне кажется, что разводиться с куртизанкой гораздо легче. Однако и здесь есть существенное различие. Одно дело если она действительно отказалась от своего прошлого. Но если в критический момент становится ясным, что вся позолота добродетельной женщины — лишь показуха, это производит ещё более неприятное впечатление.

— А что думает сама Мисако?

— Говорит, что изменилась в худшую сторону, что потеряла свой истинный характер. Это, конечно, так и есть, и половина ответственности на мне.

С самого начала своего брака Канамэ всё время думал, каким образом ему оставить жену, у него была только одна мысль: «развестись, развестись». Но как-то он поразился собственной жестокости. Он мог не любить жену, но совсем не хотел оскорбить её. Однако разве такое положение не было для неё донельзя унизительным? Какая женщина, куртизанка или добродетельная, с непреклонным характером или робкая, могла бы перенести такое?

— Если действительно она превратилась в куртизанку, я не стал бы её упрекать.

— Ну, положим. Ты бы не стал терпеть, если бы она так себя вела, как Ёсико.

— Ты только не обижайся, но не следует связывать свою жизнь с бывшей гейшей. К тому же мне лично гейши не нравятся. Шикарные умные куртизанки — другое дело.

— Но если замужем она будет продолжать вести себя как куртизанка, будешь ли ты доволен?

— Если она умна, то сможет держать себя в руках.

— Это всё твои домыслы. Какая женщина соответствует твоим невероятным критериям? Феминисты должны оставаться холостяками, ни одна реальная женщина не будет соответствовать их идеалам.

— За время брака я познал это на горьком опыте. Если я сейчас разведусь, то некоторое время, а может быть, и никогда не женюсь.