Уильям Теккерей - Кэтрин
— Но ведь надо же было ей сказать, — пробурчал мистер Брок, уложив ее на диван и сбрызнув водой, за которой успел сбегать. — Фу ты, черт! До чего ж она хороша.
* * *Когда мисс Кэтрин пришла в себя, Брок заговорил с нею ласково, даже почти сочувственно. А что касается самой бедняжки, то дело обошлось без истерик и нервических содроганий, каковые обыкновенно следуют за обмороком у особ более высокого звания. Она потребовала от капрала подробностей и выслушала их с полным спокойствием, не плакала, не вздыхала, не испускала ни горестных стонов, ни воплей ярости, но когда он, прощаясь, спросил ее без обиняков: "Так что же вы намерены делать, мисс Кэтрин? — она промолчала, но так взглянула на него, что он, затворив за собой дверь, воскликнул: Клянусь небом, у красотки недоброе на уме! Не желал бы я быть тем Олоферном, что ляжет рядом с такой Юдифью, — нет, слуга покорный!" — и удалился, погруженный в глубокое раздумье.
Вечером, когда капитан воротился домой, она не промолвила ни слова, а когда он стал бранить ее за надутый вид, сослалась на нездоровье, сказав, что у нее невыносимо болит голова; и Густав Адольф, удовлетворившись этим объяснением, оставил ее в покое.
Утром он почти не взглянул на нее: торопился на охоту.
В отличие от героинь трагедий и романов, Кэтрин не зналась ни с какой таинственной ведуньей, которая могла бы снабдить ее ядом; поэтому она просто обошла нескольких аптекарей, жалуясь на невыносимую зубную боль, и в конце концов набрала такое количество настойки опия, которое показалось ей достаточным для задуманного ею дела.
Домой она пришла почти веселая. Мистер Брок похвалил ее за столь благоприятную перемену в расположении духа; а капитана, вернувшегося с охоты, она встретила так приветливо, что он ей дозволил отужинать вместе с ним и его друзьями — раз уж она перестала дуться, — только пусть не вздумает начинать сначала. Ужин не заставил себя ждать; а потом, когда со стола была убрана посуда, джентльмены уселись за пунш, который мисс Кэтрин сама приготовляла им своими нежными ручками.
Не стоит пересказывать, какие при этом велись беседы, или подсчитывать, сколько раз на стол ставилась новая чаша пунша взамен опустевшей, или же распространяться о поведении мистера Триппета, который, когда на столе появились карты, отказался принять участие в игре, предпочтя сидеть возле мисс Кэтрин и любезничать с нею напропалую. Обо всем этом можно было бы рассказать подробно, на рассказ, хоть и вполне достоверный, едва ли вышел бы приятным. Куда там! Хоть еще только начата третья глава нашей повести, нам уже довольно опротивели и действующие лица, и те приключения, которые им суждены. Но что поделаешь! Публику интересуют одни лишь висельники, а бедному сочинителю нужно как-то существовать; и если он не хочет погрешить ни перед публикой, ни перед самим собой, для этого есть один только способ: изображать негодяев такими, каковы они на самом деле. Пусть это будут не романтические, изящные, велеречивые хищники, а откровенные мерзавцы; пусть они пьянствуют, распутничают, воруют, лгут, словом, живут жизнью настоящих мерзавцев, которые не цитируют Платона, как Юджин Арам; не поют поэтичнейшие в мире баллады, как веселый Дик Терпин; не разглагольствуют с утра до ночи о to calon [13], как лицемер и ханжа Мальтраверс, о ком все мы читали с умиленьем и сочувствием; и не умирают в ореоле новообретенной святости, как бедняжка мисс Нэнси в "Оливере Твисте". Да, милостивая государыня, нельзя, чтоб вы и ваши дочери восхищались подобными личностями и сострадали им, будь то в жизни или в литературе; глубочайшее отвращение, гнев, презрение — вот те чувства, которые должна вызывать в вас эта порода людей. Талантливым сочинителям, вроде тех, кого мы только что приводили в пример, не должно наделять персонажей, принадлежащих к этой породе, чертами привлекательными и симпатичными, тем потворствуя прихотям своего воображения и давая пищу — чудовищную пищу! — нездоровым наклонностям вашего. Что же лично до нас, то мы просим наших молодых читательниц: сдерживайте себя, чтобы ни одна слезинка не пролилась над героями или героинями этой повести, ибо все они низкие люди, все до единого, и поступки их низки. Сберегите свое сострадание для тех, кто его достоин, и не тратьте его в Олд-Бейли, расчувствовавшись при виде кишащего там сброда.
Благоволите, следственно, поверить нам на слово, что беседы, которые велись за чашей пунша, приготовленного мисс Кэтрин, были именно таковы, каких можно ожидать в доме, где хозяин — лихой драгунский капитан, сорвиголова и распутник, гости большею частью ему под стать, а хозяйка была служанкой в деревенском трактире, пока не удостоилась чести стать капитанской любовницей. Все пили, все пьянели, у всех развязывались языки, и, право же, за целый вечер нельзя было услыхать там ни одного путного слова. Мистер Брок тоже присутствовал, наполовину как слуга, наполовину как участник пирушки. Мистер Томас Триппет напропалую любезничал с Кэтрин, а ее господин и повелитель в это время сражался с другими джентльменами в кости. Но странное дело — фортуна словно бы отвернулась от капитана. Зато уорикширскому сквайру, тому самому, у которого он так много выиграл в последнее время, на этот раз необычайно везло. Капитан все больше пил пуншу, все чаще увеличивал ставки — и неизменно оказывался в проигрыше. Триста фунтов, четыреста фунтов, пятьсот — за несколько часов он спустил до нитки то, что нажил за несколько месяцев. Капрал следил за игрой и, будем к нему справедливы, все мрачнел и мрачнел по мере того, как росли столбики цифр на листке бумаги, где сквайр записывал проигрыши своего противника.
Один за другим гости брали свои шляпы и неверной походкой шли к двери. В конце концов осталось только двое: сквайр и мистер Триппет, который по-прежнему торчал около мисс Кэтрин, а поскольку она, как уже было сказано, весь вечер была занята приготовлением пунша для игроков, он в некотором роде пребывал в самой гуще любовных чар и винных паров и досыта надышался тем и другим, так что едва-едва языком ворочал.
Снова и снова стучали кости; тускло мерцали свечи, обросшие нагаром. Мистер Триппет, почти не видя капитана, рассудил в своем коснеющем уме, что и капитан его не видит; а посему он кой-как встал с кресла и повалился на диван, где сидела мисс Кэтрин. Взгляд его посоловел, лицо было бледно, челюсть отвисла, растопырив руки, он томно замурлыкал: "Прекра-а-асная Кхэтрин, один п-по-целу-у-уй!"
— Скотина! — сказала мисс Кэт и оттолкнула его. Пьяный мужлан скатился с дивана на пол, промычал еще что-то нечленораздельное и заснул.
Снова и снова стучали кости; тускло мерцали свечи, обросшие нагаром.
— Играю семь! — выкрикнул граф. — Четыре. Три на два в вашу пользу.
— По двадцать пять, — отозвался уорикширский сквайр.
Стук-стук-стук-стук-трах, — девять. Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп — одиннадцать. Трах-трах-трах-трах.
— Семь бито, — сказал уорикширский сквайр. — За вами уже восемьсот, граф.
— Ставлю двести для розыгрыша, — сказал граф. — Но погодите! Кэт, еще пуншу!
Мисс Кэт подошла к столу; она казалась бледней обычного, и рука у нее слегка дрожала.
— Вот тебе пунш, Макс, — сказала она. От горячего питья шел пар. — Не выпивай все, — сказала она, — оставь мне немножко.
— А что это он такой темный? — спросил граф, оглядывая стакан.
— От рому, — сказала Кэт.
— Что ж, время не ждет! Сквайр, будьте вы прокляты! Пью за ваше здоровье и за ваш проигрыш! — И он залпом проглотил больше половины. Но тут же отставил стакан и воскликнул: — Что это за адская отрава, Кэт?
— Отрава? — повторила она. — Это не отрава. Дай мне. Твое здоровье, Макс. — Она пригубила стакан. — Славный пунш, Макс, я уж для тебя постаралась, едва ли тебе когда-нибудь придется отведать лучшего. — И она вернулась на прежнее место, и села, и устремила свой взгляд на игроков.
Мистер Брок наблюдал за ней не без мрачного любопытства; от пего не укрылись ее бледность, ее неподвижный взгляд. Граф все еще отплевывался, кляня отвратительный вкус пунша; по вот наконец он взял стаканчик с костями и бросил.
Выиграл и на этот раз сквайр. Подведя в своих записях окончательный итог, он с трудом встал из-за стола и попросил капрала Брока проводить его вниз; капрал согласился, и они вышли вместе.
Капитану, видно, ударил в голову выпитый пунш: он сидел, сжав руками виски, и бессвязно бормотал что-то, поминая свое невезенье, розыгрыш, дрянной пунш и тому подобное. Хлопнула внизу входная дверь; донеслись с улицы шаги Брока и сквайра и затихли в отдалении.
— Макс! — позвала Кэтрин, но ответа не было. — Макс, — окликнула она снова и положила руку ему на плечо.
— Прочь, шлюха! — огрызнулся благородный граф. — Как ты смеешь трогать меня своими лапами? Убирайся спать, пока я не отправил тебя куда-нибудь подальше, да сперва подай мне еще пуншу — еще галлон пуншу, слышишь?
