Шолом Алейхем - С ярмарки
И вдруг устои крепости пошатнулись, дворец стал крениться набок, готовясь рухнуть, и очарование счастливого местечка исчезло. Юный принц узнал, что не здесь пуп земли, что есть на свете города значительно большие, чем Воронка, что имеются люди побогаче Рабиновичей. А узнал он все это от своего нового товарища Пинеле, сына Шимеле, о котором мы здесь вкратце расскажем.
Помимо почтенного рода Вевика Рабиновича, в Воронке жил еще один богатый еврей, по имени Шимеле. Человек упитанный, с круглым брюшком и приятно улыбающейся физиономией. Только рот у него был слегка свернут на сторону. Шимеле был не столько богачом, сколько любителем хорошо пожить. Целковый не имел для него цены – сколько есть, столько и прожил; не стало денег, можно занять – и снова наступали веселые дни.
В местечке Шимеле считали вольнодумцем, потому что он носил пелерину и бородка была у него холеная, слишком уж он ее закруглял. Он щедрой рукой раздавал милостыню, и в середине недели ему могло взбрести в голову пригласить гостей и устроить пир горой. Жить – так жить!
Из Рабиновичей он больше всех любил дядю Нисла. Точно как он, носил капоту с разрезом, сильно укорачивал пейсы и, подобно шполянскому деду,[25] любил разговаривать с евреями по-русски: «Эй вы, сукины дети, что вы балабочете там дворим бетейлим.[26] Пора богу молиться!» Шимеле обладал на редкость хорошим почерком, потому что был левшой, а все левши, как известно, пишут исключительно красиво. У себя дома он был гостем, приезжал только на праздники. Отпразднует и снова уедет неведомо куда, только к следующему празднику приедет, привезет домой столько подарков, что местечко ходуном ходит, и долгое время потом все только и говорят, что об этих подарках.
Однажды накануне пасхи он откуда-то явился и пустил слух, что уезжает из Воронки. Куда? О, далеко! Очень далеко! В самую Одессу! «Только скоты, – говорил он, – могут оставаться здесь, черт вас побери! Если б вы побывали в Одессе, вы бы по крайней мере знали, что такое город! Вам бы только посмотреть контору Эфроси с его служащими, черт вас побери! Сколько там золота проходит за день – иметь бы вам столько, сукины дети, вместе со мной!»
Люди, разумеется, слушали Шимеле, разинув рты, изумлялись конторе Эфроси и деньгам, которые проходят там за день, но за глаза издевались и над Шимеле и над конторой Эфроси. И больше всех издевался Шмуэл-Эля – новый раввин и кантор, который недавно приехал из Борисполя, человек неглупый, но довольно дерзкий, можно даже сказать нахальный. Он заявил:
– Плюньте в лицо этому Шимеле! Во-первых, он вообще не уезжает! Во-вторых, он едет не в Одессу, а чуть поближе – в Ржищев, и не потому, что местные жители – скоты, а потому, что он кругом в долгах, даже волосы на голове и те заложены. Ха-ха-ха!..
Но как бы то ни было – в Одессу или в Ржищев, потому ли, что воронковцы скоты, или потому, что он весь в долгу, – Шимеле не шутя стал сразу после пасхи распродавать свое имущество за полцены. Многие вещи он раздарил. Дочерей нарядил, как невест, а для мальчишек заказал у портного Исроэла короткие пиджачки, какие подобает носить в таком большом городе, как Одесса. И чтобы окончательно поразить местечко, Шимеле приказал своей жене Гене устроить настоящий пир – молочные вареники, «черт их побери», для всего народа!
Понятно, что на пир явился весь город. И первым пришел именно Шмуэл-Эля, новый раввин и кантор, который за глаза так издевался над Шимеле, выворачивал его наизнанку; зато в глаза он ему так льстил, что просто тошно было.
На пир, который устроил Шимеле, пришла и детвора. Однако ребятам не сиделось вместе со взрослыми; они предпочитали вертеться во дворе и смотреть, как нагружают подводы. Шолом вместе с Пинеле, младшим сыном Шимеле, мальчиком с озабоченным личиком и большими выпученными глазами, забрались на одну из подвод и, усевшись на самый верх, беседовали о далеком путешествии, которое предстояло одному из них.
Пинеле был в то время самым близким товарищем Шолома. Шолом любил его за то, что он знал все, что делается на свете; помимо рассказов о больших городах, которых Пиня наслушался от своего отца, он и сам побывала большом городе – в Переяславе – из-за истории с горошиной.
Как-то, забавляясь, Пинеле попытался вложить горошину в одно ухо и вынуть ее из другого. Разумеется, горошина заупрямилась и не захотела вылезать ни из того, ни из другого уха. Она предпочла расти там внутри и вызвала у Шимеле такую головную боль, что проказник был вынужден рассказать всю правду. Прежде всего он, конечно, получил изрядную порцию розог, «чтобы мальчик не клал горошинок в ухо!», а после этого у него так долго ковыряли в ухе проволокой, спицами, спичками, что его пришлось отвезти в Переяслав на операцию.
Об этом путешествии в большой город Пинеле мог долго рассказывать, и, сам того не подозревая, он вырос в глазах своих товарищей на целую голову. Шутка ли, мальчик был в Переяславе и видел собственными глазами множество домов, крытых жестью, тротуары на улицах, белые церкви с зелеными колпаками и золотыми крестами, каменные лавки, горы арбузов и дынь, бесконечное множество яблок и груш, которые свалены прямо на землю, солдат, марширующих по улицам, и тому подобные чудеса и удивительные вещи!
С той поры Пинеле и Шолом стали самыми закадычными друзьями, и ни для кого отъезд Шимеле не был таким ударом, как для Шолома. Ему не только было завидно, но и больно расставаться с товарищем, полюбившимся ему не меньше прежних друзей, о которых мы говорили.
В последний момент перед прощанием счастливый Пинеле, наряженный, причесанный, засунув руки в карманы, стал издеваться над Воронкой:
– Что такое Воронка? Глушь, дыра, деревня, хуже деревни! А люди здесь бедняки, попрошайки, нищие из нищих. Глупенький, один Эфроси в Одессе имеет больше, чем все воронковцы вместе взятые.
Потом Пинеле стал расписывать, как они покатят в своих повозках – только пыль пойдет! И наездятся же они! А что будет, когда они вкатят в Одессу! Самые важные люди выйдут им навстречу с приветствиями, со свежими калачами, с жареными утками и хорошей вишневкой. И сам Эфроси будет среди них…
– Кто же этот Эфроси? – спрашивает Шолом.
– Ты не знаешь Эфроси? – отвечает Пинеле, точно взрослый. – Эфроси – это наш родственник со стороны матери, богач, магнат, миллионщик! Я ведь тебе уже сказал, глупенький, что в одном кармане у Эфроси больше денег, чем у всех здешних жителей вместе с их богачами. Можешь себе представить, как он богат, если выезжает на шести лошадях цугом, а впереди скачет верховой. Одет Эфроси с ног до головы в шелк и в бархат, и два тулупа у него: один енотовый, а другой из норки. Даже в будни он ест только калачи и жареных уток и запивает их лучшей вишневкой.
– Что же вы там будете делать в Одессе? – спрашивает Шолом и глотает слюну при мысли о жареных утках и доброй вишневке.
– Как что будем делать? – серьезно, но не задумываясь, отвечает ему Пинеле. – Что делают все в Одессе? Чем занимается Эфроси? У Эфроси амбары с пшеницей – и у папы будут амбары с пшеницей. У Эфроси контора со служащими – и у папы будет контора со служащими. А деньги – деньги будут сами сыпаться в карманы. Шутка ли, Одесса!
И Пиня стал снова рассказывать о величии Эфроси и о красоте Одессы, о ее трехэтажных домах.
– Дурачок, наш город против Одессы, как бы тебе сказать, ну, как муха против церкви пли муравей против слона.
Можно было подумать, что Пиня был там и видел вез собственными глазами. А приятель глядел ему в рот, жадно глотал каждое слово и бесконечно завидовал. Одно только казалось ему странным, и он не постеснялся спросить об этом Пинеле: если Одесса такой прекрасный город и миллионщик Эфроси – их родственник, чего же они ждали? Почему не уехали туда раньше?… На это Пинеле, недолго думая, ответил:
– Глупенький, ты и в самом деле вообразил, что он нам родственник совсем близкий – дядя, скажем, двоюродный брат или сват? Ничего подобного! Дальний родственник! Седьмая вода на киселе! Видишь ли, они оба, то есть Эфроси и моя мама, из одного города, из Межеричек. Мать моей мамы из Межеричек, и отец Эфроси, говорят, тоже был родом из Межеричек…
Нельзя сказать, что Пинеле дал исчерпывающий ответ на вопрос Шолома. Но время шло, и товарищи так заговорились об Одессе, о важном Эфроси из Межеричек и о всяких других вещах, что не успели оглянуться, как прошло утро.
Гости между тем давно уже покончили с варениками и пришли в какое-то особенно возбужденное состояние. Раскрасневшиеся, потные, они стояли у подвод, прощались очень дружески с Шимеле и его семьей, целовались и желали им всяких благ. Усерднее же всех целовался Шмуэл-Эля, раввин и кантор, верхняя губа у него странно подрагивала, точно он собирался рассмеяться. Он желал отъезжающим счастливого пути и просил Шимеле быть настолько любезным и кланяться от него всей Одессе, а Эфроси передать особенно дружеский привет.
