Уильям Моэм - Рассказы (Авторский сборник изд-ва «Республика»)
Он на секунду умолк, потом взглянул мне прямо в глаза.
— Вы, наверное, считаете меня полным идиотом?
— Нет.
— Как-то утром она подошла ко мне и сказала, что уходит. Вещи ее уже лежали на повозке, но даже тогда я все не мог поверить, что она действительно уйдет. Она посадила наших детей в тележку к рикше и подошла ко мне попрощаться. Расплакалась. Клянусь вам, сердце мое буквально разрывалось на части. Я спросил: неужели она действительно уйдет? Да, ответила она, если я на ней не женюсь. Но я только покачал головой, хотя был почти готов согласиться. Боюсь, и я не сдержал слез. Она громко всхлипнула и выбежала из дома. Мне пришлось выпить полстакана виски, чтобы унять расходившиеся нервы.
— Давно это случилось?
— Четыре месяца назад. Сначала я ожидал, что она вернется, потом, решив, что она стыдится сделать первый шаг, послал за ней моего слугу сказать: если она хочет вернуться, я готов ее взять. Но она отказалась. Дом без нее словно осиротел. Сначала я думал, что как-нибудь привыкну, но пока в доме все так же сиротливо. Я и не подозревал, как много она значила в моей жизни. Она пустила корни в моем сердце.
— Наверное, она вернется, если вы согласитесь на ней жениться.
— Да, слуге она так и сказала. Иногда я задаю себе вопрос: а стоит ли приносить счастье в жертву мечте? Ведь это всего лишь мечта, не более. Забавно, но знаете, какая картина часто встает у меня перед глазами? Узенькая грязновато-бурая тропка, по обе стороны ее — вязкий глинозем, а сверху нависают кроны буковых деревьев. Тропка пахнет землей и прохладой, и запах этот преследует меня постоянно. Вот такие видения и влекут меня назад. А ее я вовсе не виню. Скорее, восхищаюсь ею. Никогда не думал, что у нее такой сильный характер. И иногда мне очень хочется уступить. — Он поколебался. — Я бы, наверное, и уступил, будь я уверен, что она меня любит. Но конечно же она меня не любит. Они не способны любить, эти девушки, которые приходят жить к европейцам. Пожалуй, ей со мной было хорошо, но не больше. А вы как бы поступили на моем месте?
— Откуда же я могу знать, дорогой вы мой! Вы когда-нибудь сможете забыть о своей мечте?
— Никогда.
В эту минуту вошел его молодой слуга и сказал, что за мной на «форде» приехал мой мадрасец. Мастерсон взглянул на часы.
— Вам, я вижу, пора ехать? Мне тоже пора в контору. Боюсь, я вам до смерти наскучил своими семейными неприятностями.
— Ну что вы, — возразил я.
Мы обменялись рукопожатием, я надел тропический шлем. Машина тронулась. На прощание Мастерсон помахал мне рукой.
Неудавшееся бегство
(Пер. А. Кудрявицкий)
Я пожал руку шкиперу, и он пожелал мне удачи. Затем я спустился на нижнюю палубу, где толпились пассажиры: малайцы, китайцы, даяки, и пробрался к трапу. Перегнувшись через борт, я увидел, что мой багаж уже погружен в лодку. Это было довольно большое, топорное на вид суденышко с большим квадратным парусом из плетеной бамбуковой циновки, битком набитое бурно жестикулировавшими туземцами. Я спустился в него по трапу, и мне освободили место. Мы находились в трех милях от берега; дул довольно крепкий бриз. Когда лодка подплыла ближе к берегу, я заметил там купы кокосовых пальм, росших чуть ли не у самой кромки воды; среди них виднелись коричневые крыши домов — это была деревушка, куда я направлялся. Китаец знавший английский язык, указал мне на белую хижину и сказал, что это резиденция управляющего округом. Он не знал, что именно там я и намеревался остановиться — в моем кармане лежало рекомендательное письмо к хозяину дома.
Я почувствовал себя крайне одиноким, когда вышел на берег и рядом со мной поставили на сверкающий песок мои чемоданы. Деревушка на северной оконечности острова Борнео, где я оказался, была поистине забытым Богом местом. Я ощутил какую-то неуверенность при мысли о том, что придется представляться совершенно незнакомому мне человеку и заявить ему, что я собираюсь спать под его крышей, делить с ним еду и пить его виски, пока не придет другое суденышко, чтобы отвезти меня в порт, в который я направлялся.
Однако опасения мои оказались напрасными: когда я добрался до хижины и попросил передать хозяину письмо, из дома вышел веселый румяный крепыш лет тридцати пяти и сердечно меня приветствовал. Пожав мне руку, он крикнул одному мальчику-слуге, чтобы тот принес нам выпить, а другому — чтобы позаботился о моем багаже. Извинения мои он сразу же пресек.
— Господи Боже, вы даже не представляете, дорогой мой, как я рад вас видеть! Не думайте, что я оказываю вам гостеприимство, чтобы выставить себя в благоприятном свете. Дело совсем не в этом. Оставайтесь у меня на сколько хотите. Черт возьми, оставайтесь на год!
Я рассмеялся. Он не стал в этот день заниматься делами и заверил меня, что у него нет таких дел, которые нельзя было бы отложить до завтра. После этого он бросился в глубокое кресло. Мы с ним болтали, пили и снова болтали. Когда дневная жара спала, мы отправились бродить по джунглям и вернулись довольно нескоро, промокшие до нитки. Принять ванну и переодеться после этого было очень приятно. Потом мы пообедали. Я до смерти устал, и мне показалось, что у хозяина дома явно было намерение болтать всю ночь, поэтому мне пришлось обратиться к нему с просьбой отпустить меня спать.
— Отлично, — откликнулся он. — Зайду-ка я сейчас в вашу комнату и погляжу, все ли там в порядке.
Комната оказалась большая; окна с обеих сторон выходили на террасы. Мебели здесь было немного. Больше всего места занимала огромная кровать, над которой висела москитная сетка.
— Ничего, что кровать довольно жесткая?
— Не страшно. Этой ночью я ворочаться не буду.
Хозяин дома в задумчивости глядел на кровать.
— Последним на этой кровати спал один голландец. Хотите послушать забавную историю?
Больше всего мне хотелось спать, но я ведь был в гостях у этого человека и к тому же, выступая порою в качестве писателя-юмориста, знал, как нелегко бывает держать за пазухой какую-нибудь смешную историю и не иметь ни единого слушателя, на которого можно было бы ее обрушить.
— Так вот, голландец этот прибыл на том же судне, что и вы, когда оно последний раз совершало рейс вокруг острова. Войдя в мою контору, он спросил, где помещается гостиница. Я ответил, что таковой здесь не имеется, но если ему негде остановиться, я мог бы предоставить ему кров. Услышав это приглашение, он моментально согласился. Я сказал ему, что он может послать за своим саквояжем.
«Вот все, что у меня есть», — ответил он, указывая на маленький лоснящийся черный вещевой мешок. Вид этот мешок имел очень уж убогий, но не мое это было дело, так что я сказал посетителю, что он может отправляться в мой дом, а я приду позднее, когда закончу работу.
Пока я говорил, дверь открылась и вошел клерк. Голландец сидел спиной к двери, а клерк почему-то открыл ее рывком. Короче, голландец вскрикнул, подпрыгнул чуть ли не на два фута и выхватил револьвер.
«Какого дьявола? — вскричал я. — Что вы делаете?»
Когда мой гость увидел, что вошел всего лишь клерк, он весь обмяк. Прислонившись к конторке, он тяжело дышал и, право слово, дрожал как в лихорадке.
«Простите меня, — проговорил он. — Это все мои нервы. Совсем разгулялись».
«Чертовски похоже на это», — отозвался я.
Я был с ним довольно-таки резок. По правде говоря, я пожалел, что пригласил его к себе. Непохоже было, что он много выпил, так что у меня мелькнуло подозрение, не из тех ли он лихих ребят, что прячутся от полиции. Но если он действительно из таких, сказал я себе, вряд ли он настолько глуп, что по своей воле сунул голову в львиную пасть.
«Шли бы вы лучше ко мне домой и ложились», — посоветовал я ему.
Голландец вышел. Вернувшись в свою хижину, я обнаружил, что он сидит на веранде совершенно спокойно, но в какой-то напряженной, прямой позе. Он успел принять ванну, побриться и надеть чистое белье, так что выглядел теперь весьма презентабельно.
«Что ж вы сидите посреди комнаты? — спросил я его. — Вам было бы намного удобнее в одном из тех больших кресел».
«Предпочитаю сидеть, а не лежать», — заявил он.
«Забавно», — подумалось мне. Однако если человек в такую жару сидит вот так, вместо того чтобы прилечь, значит, ему надо быть настороже. Выглядел он не очень представительно, хотя был довольно высок и крепко сложен; голова его была почти квадратной формы, волосы — жесткие и коротко остриженные. Я бы дал ему лет сорок. Больше всего поразило меня выражение его лица. В глазах голландца — голубых и относительно маленьких — читалось нечто такое, что меня озадачило; само же лицо выглядело каким-то осевшим, как покосившийся дом; со стороны казалось, что этот человек вот-вот заплачет. У него было обыкновение быстро оглядываться через левое плечо, как будто его то и дело окликали. Черт возьми, ну и нервный же был человек! Но вот мы выпили — и он заговорил. Он хорошо знал английский; если бы не легкий акцент, ни за что нельзя было догадаться, что он иностранец. Должен признать, хороший он был рассказчик. Везде-то он побывал, все-то книги перечитал. Слушать его было истинным наслаждением.
