Ливиу Ребряну - Восстание
— Да отстаньте вы от меня с вашими мужиками! У мужиков, слава богу, все есть — и еда, и одежда, и свободное время для отдыха! Не морочьте вы нам все время голову крестьянами, мы-то прекрасно знаем, как они живут в деревне! Позаботьтесь хоть чуточку о нас, горожанах, ведь это мы мучаемся по-настоящему, и один господь бог знает, как нам тяжело!
Тэнэсеску не мог себе простить, что служил честно и не разбогател, как другие, чтобы теперь жить беззаботно. Он продолжал ворчать, пока сапожник не подал ему починенную и начищенную до зеркального блеска туфлю.
— Этот старичок не способен рассуждать беспристрастно; кроме пенсии, его ничто не интересует, — иронически заметил Мишу, после того как Тэнэсеску ушел. — Впрочем, давно известно, что чиновники — и те, что служат, и те, что на пенсии, — являются главной опорой нашей буржуазии. Потому-то они и считают, что государство должно заботиться только о них и что им положено все на свете… А как расцениваете положение вы, господин Херделя?
Но Титу чувствовал себя сейчас счастливым, и спорить ему ничуть не хотелось. Все-таки ответить было нужно.
— Я мало знаком со здешним положением и не могу дать ему правильной оценки, но знаю, что несправедливость существует всюду и в самых различных областях. Там — в одном отношении, здесь — в другом…
— Но в иных краях люди борются против несправедливости, волнуются, шумят, мы же расцениваем существующее положение как вполне естественное! Вот в чем наше несчастье!..
— Иногда борьба бесполезна! — убежденно пробормотал Титу.
— Ну, это уж хуже всего! Именно такое безропотное смирение! — воскликнул Мишу. — Я-то думал, что вы, трансильванцы, более упорны в борьбе за справедливость!
Керосиновая лампа, свисающая с потолка, освещала лишь столик с деревянными гвоздями, колодками и сапожным инструментом, оставляя комнату в полутьме, в которой люди вырисовывались неясными тенями. Мишу, стройный, худой, вскочил на ноги и энергично жестикулировал, словно воюя с мраком. Титу часто беседовал с Мишу и его отцом и понимал, что их бунтарские порывы вызваны нищетой. Он даже одобрял их, хотя сам, по складу своего характера, не любил говорить о своих горестях вслух, а лишь терзался про себя. Кроме того, Титу знал от Гаврилаша, что Мендельсон на плохом счету в сигуранце{8}, и предпочитал не поддакивать ему во избежание неприятностей.
— А ты, Мишу, уймись, не забывай, что ты сейчас военный и тебе ничего не стоит сломать себе шею! — вдруг заметил старик, словно напуганный гневной вспышкой сына.
— Что ж с того, что военный? Разве из-за этого я не имею права честно высказывать свое мнение? Все равно через десять дней я избавлюсь от армии, но и до тех пор мне нечего стесняться господина Хердели. Ведь он такой же пролетарий, как мы!
— Еще какой пролетарий! — полушутливо поддержал его Титу. — До того пролетарий, что попросту слоняюсь без дела и лишь тешусь надеждой когда-нибудь устроиться на работу.
Воцарилось неловкое молчание, пока Мишу снова не заговорил, но теперь уже спокойнее:
— Хоть оставим за собой право жаловаться друг другу, а то… Ты как думаешь, Петре? — спросил он военного, который неподвижно, словно каменный, сидел на лежанке в самом темном углу комнаты.
Захваченный вопросом врасплох, тот встрепенулся, будто намереваясь вскочить, но тут же опомнился и уселся еще плотнее. Низким, странным, словно у выходца с того света, голосом он коротко ответил:
— Может, и так…
Титу удивленно повернулся к нему. В полумраке комнаты он с трудом различил костлявое, смуглое лицо, на котором сверкали глаза. Большие узловатые руки были неловко сжаты, словно военный боялся ненароком раздавить лежащую на коленях фуражку.
— Мой товарищ, — пояснил Мишу. — Мы начинали служить на одной батарее и остались друзьями. Замечательный парень. Дослужился до капрала, вот и нашивка! Капрал Петре Петре! Весь полк его знает.
— Петре Петре, — повторил Титу, подумав: «Какое странное имя!» Не желая выглядеть гордецом, он тут же обратился к капралу: — Вы, кажется, не из Бухареста?
— Нет, нет! — быстро и решительно ответил капрал, словно открещиваясь от чего-то постыдного. — Я деревенский, из уезда Арджеш.
— Это другое дело!.. Я так и думал.
Еще не освоившись как следует с географией Румынии, Титу попытался воскресить в памяти карту, чтобы лучше себе представить, где именно находится уезд Арджеш. Он неуверенно спросил:
— Где-то недалеко от Питешти?
— Да, вблизи Питешти! — подтвердил, оживившись, капрал. — Волость Амара. Садитесь в Бухаресте на поезд и едете до Костешти, в Костешти надо сделать пересадку на Рошиори и сойти на полустанке Бурдя, а оттуда уж рукой подать до Амары.
Титу вспомнил, что Григоре Юга тоже говорил ему об Амаре. А вдруг этот Петре Петре из какого-нибудь села, что на землях Юги? Он чуть было не спросил артиллериста, слыхал ли тот о помещике Григоре Юге, но постеснялся, боясь, как бы Мендельсон не подумал, что он хочет похвастаться знакомством с важными господами.
— Рады, что избавились от армии? — спросил он, лишь бы что-то сказать.
— Мне и в полку неплохо было, жалиться грех, — медленно и серьезно ответил Петре Петре. — Только оно, конечно, дома лучше, потому как мы деревенские… — стал он пояснять, но смешался и умолк.
— Правильно! — поспешил ему на выручку Титу. — Каждого тянет к своему дому, к своей землице… А у вас какое хозяйство? Есть земля?
— Нет, земли своей у нас нет, а очень она нам нужна! — горячо ответил капрал. — Здесь все говорят, что, может, господа смилуются и…
— Слышите, господин Херделя? — насмешливо воскликнул Мишу. — Как вам это нравится? На господ надеется! Ждет, пока смилостивятся над ним бояре.
Петре Петре удивленно взглянул на товарища, не понимая, почему тот на него накинулся, и спокойно возразил:
— А на кого ж нам надеяться, коли не на господ?.. От кого еще помощи ждать? Неужто от тех, у кого ничего нет? Тот, у кого ничего нет, легко раздает, ему терять нечего…
— Ну и будете ждать до второго пришествия! — пренебрежительно фыркнул Мишу.
— Подождем, что поделаешь! — пробормотал Петре, опуская глаза на фуражку, которую он безжалостно комкал на коленях.
Уходя, Титу попрощался со всеми за руку. У Петре Петре рука была тяжелая, жесткая и влажная, как земля.
Глава II
Земля
На хмуром, одиноко стоящем полустанке Бурдя на линии Костешть — Рошиорь поджидала желтая, всем хорошо здесь известная бричка из Амары. Как только поезд остановился, крестьянский парнишка кинулся к вагону, в дверях которого показался Григоре Юга, схватил чемоданы и понес их к бричке. Старый словоохотливый кучер Иким натянул вожжи, сдерживая горячих коней, нетерпеливо грызших удила и бивших копытами о землю.
— Добро пожаловать, барин!
— Благодарю, Иким! — ответил Григоре, усаживаясь в бричку рядом с Титу. — Здесь все в порядке?
— В порядке, барин. Все здоровы.
— Ну ладно, трогай.
Громкое причмокивание, и кони рванули с места так резво, что паренек, сидевший на козлах рядом с кучером, чуть не упал. Отъехав несколько метров от полустанка, бричка свернула на проселочную дорогу, ведущую полями к селу Куртянка. Прямо перед ними, в свинцовой дали, село вырисовывалось, точно огромный муравейник, заросший чертополохом. Вокруг, без конца и края, простиралось рыжее жнивье — молчаливое, ровное. Лишь кое-где стаи ворон испещряли лик земли черными веснушками. Небо, затянутое осенними тучами, тяжело нависало, словно уходя за линию горизонта. Редкая шеренга деревьев окаймляла уездное шоссе, связывающее Костешть и Рошиорь.
Когда бричка въехала в Куртянку, Григоре неожиданно обратился к Титу:
— Здесь резиденция Попеску Чокоя{9}. От самого полустанка все по его земле едем. Несколько лет назад он был простым арендатором. Видите, как сумел изловчиться, если ему удалось выжить отсюда старого хозяина и самому водвориться в его доме. А может, тот заслужил такую участь. Я его ни разу не видел в поместье…
Все село состояло из нескольких жалких лачуг, разбросанных вокруг барской усадьбы — бесформенного здания с прямоугольной башней, выкрашенной в кроваво-красный цвет. К усадьбе лепились многочисленные хозяйственные пристройки. Дорога на Амару пересекала уездное шоссе и вела мимо усадьбы к долине Телеормана. Крутой берег обрывался вниз пятидесятиметровой скалой. Плодородная долина реки, шириной более чем в километр, ровная, как стол, казалась бесконечной лентой, покрытой полосками огородов. Сама река не была видна.
— Останови, Иким! — крикнул Григоре, перед тем как бричка начала спускаться, и чуть смущенно пояснил Титу: — Хочу показать вам наши земли — и те, что нам принадлежали раньше, и те, что еще остались. Отсюда все они видны, как на карте…