Эмма Донохью - Падшая женщина
Повисла напряженная тишина.
— Может быть, у тебя что-нибудь есть? — тихо спросила Куколка. — Что-то, что можно заложить? Друзья, о которых ты мне не говорила?
— Нет.
— Тогда используй то, что у тебя есть, вот что я скажу. Торопись это продать, пока ты еще молода и на тебя есть спрос.
Голова Мэри раскачивалась из стороны в сторону, как маятник, — сама по себе.
— Я не могу, — выговорила она. — Мне плохо от одной только мысли об этом.
Они снова замолчали. Казалось, Долл Хиггинс вдруг отдалилась от нее.
— Если бы ты была так добра, чтобы одолжить мне… — прочувствованно начала Мэри.
В глазах Куколки вспыхнула ярость. Она шлепнула по матрасу, подняв целый столб пыли.
— Значит, то, что я шлюха, — это ничего, мне и так сойдет. Но для нашей ученой из благотворительной школы это слишком грязное занятие! — рявкнула она. — Я должна мараться, чтобы мадам осталась чистенькой? Так вот что я вам скажу, драгоценная мисс: в этом мире, если тебе что-то нужно, ты за это платишь. Ты потеряла девственность в темном переулке, как обыкновенная потаскуха, и, знаешь, эта штука обратно не зарастет. И еще — у тебя триппер и ты беременна, если вдруг ты не заметила. Ты такая же, как мы, одна из нас, хочешь ты этого или нет.
Потом, после того, как Мэри вволю нарыдалась, после всех «Да, хорошо, да, да», Куколка снова стала с ней очень добра. Она обтерла лицо Мэри платком, смоченным в туалетной воде (ее называли «вода венгерской королевы»), и резкий свежий лимонный аромат как будто прочистил ей голову.
— Такая молоденькая курочка, как ты, — свеженькая, как огурчик, почти что девственница — да ты сможешь получать по два шиллинга за разик! — воскликнула Куколка.
Эта математика была ей внове. Три «разика» — Мэри не хотела углубляться в то, что означало это невинное вроде бы слово, — по два фунта… это означало одну крону и шиллинг сверх. Кроме того, напомнила она себе, ей ведь уже приходилось этим заниматься. Вряд ли «разик» может быть хуже того, что сделали с ней солдаты в канаве.
— Только один раз, — тихо сказала она.
— Вот и правильно.
— И как только все будет кончено, — Мэри бросила взгляд на свой твердый живот, — я найду себе другое занятие. Клянусь. Даже если за него будут меньше платить.
— Конечно, конечно, — пробормотала Куколка и схватилась за шнурки ее корсета.
Она затянула их так туго, что Мэри вскрикнула. Но Куколка уже выискивала нужное платье в развешанных по стенам.
— Не то… не то… слишком тускло…
Наконец она вытащила наряд из ярко-оранжевого шелка.
— Но оно даже не застегивается!
— Оно и не должно застегиваться, дурья голова. Это платье-полонез.
Куколка впихнула ее в длинное платье и скрепила его на талии.
— Смотри, вот тут оно распахивается, так что видно нижнюю юбку. Клиентам нравятся разрезные платья. И погляди, как подобраны складки сзади! Самый подходящий наряд для женщин вольного поведения. Ты заметила, кстати, что все слова, которыми нас называют, как будто пьяный придумал? Похабные шлюхи, замусоленные блудницы, гулящие девки — вот кто мы. В самом деле, словно язык у человека заплетается.
Шутит, поняла Мэри. Куколка пыталась немного ее развеселить, развеять тревогу, но все равно ей было так страшно, что она даже на мгновение прикрыла глаза рукой.
Не обращая внимания на ее слабость, Куколка бросила ей пару поношенных красных туфель:
— Девушка в нашем деле должна твердо стоять на ногах. Какой с тебя прок, если ты свалишься в обморок у стенки?
— Но я не знаю, как это делать.
— Да что там делать? — Куколка решительно стряхнула с оранжевого платья пыль.
— Слова… что мне сказать, — запинаясь, проговорила Мэри.
— Одежда скажет все за тебя, разве нет? — бодро сказала Куколка. Она провела рукой по украшенному лентами корсажу сверху вниз, где он сужался почти немыслимым образом.
Мэри взглянула на себя в осколок зеркала и покраснела. Ее груди, маленькие и твердые, почти вываливались из корсажа, вздымаясь над ним двумя фарфорово-белыми полушариями. Яркие шелковые рюши пенились у шеи и плеч. Руки выглядывали из грязноватых голубых кружевных оборок. Она выглядела полуодетой. Она выглядела как шлюха, которой собиралась быть сегодня вечером.
— Эти линии ведут их взгляд прямо туда, куда нужно. — Куколка очертила пальцем треугольный выступ корсажа. — А эти округлые складки должны наводить на мысли о сиськах и задницах. Мы подбираем подол — вот так, смотри — и закрепляем его у талии. И это верный знак того, что ты на работе, — на случай, если они и без этого не догадались.
— Лицо не то, — мрачно заметила Мэри. — Я похожа на девочку.
— Но джентльмены и любят совсем молоденьких, разве непонятно? Чем моложе, тем лучше. И у тебя есть свои достоинства. Глаза — красивые и темные. И волосы — можно не надевать парик, только взбить их повыше. Черные волосы теперь очень la mode[3]. И горбинка у тебя на носу совсем крошечная — у меня такая вообще от природы. А еще мужчины любят, когда у девушки пухлые губы… они напоминают им о других! — Куколка непристойно расхохоталась.
Мэри слабо усмехнулась в ответ.
— Так. Теперь все, что тебе нужно, — это немного пудры. — Куколка достала небольшую коробочку и пуховку и принялась обрабатывать ее лицо. — И чуть-чуть красной ленты.
— Красной ленты?
Куколка вздохнула — как всегда, как будто в изнеможении, но на самом деле в восторге оттого, что она может раскрыть Мэри еще один житейский секрет.
— Это быстрее, чем кармин, к тому же куда дешевле.
Она вытянула из прически алую ленту, пожевала кончик, а потом с силой потерла им губы Мэри, словно наводя блеск на чайник. Затем настала очередь щек, и они тоже зацвели и порозовели. Настоящее волшебство.
Глядя в зеркало, Мэри наблюдала, как ее лицо превращается в маску. Это была уже не она; это была яркая, дерзкая кукла, и эта кукла не боялась ничего. Она попыталась улыбнуться.
Куколка ухмыльнулась и показала ей язык. Он был пронзительно-красным от ленты, точь-в-точь как у дьявола на картинках.
Мэри расхохоталась. Она схватывала все на лету, как часто повторяла Куколка. Кажется, она уже начала усваивать особый язык этих девушек, бесстыжие, насмешливые, ядовитые словечки, каких она никогда не слышала в школе или в тесных, душных комнатках подвала на Черинг-Кросс-Роуд.
Мэри стояла на перекрестке Севен-Дайлз, выставив вперед бедро, как показывала ей Куколка, и пыталась изобразить на лице такую же кривоватую улыбку, как у нее. Пудра покрывала лицо, словно доспехи, но Мэри чувствовала, как дрожат колени под нижними юбками, выглядывавшими из-под ярко-оранжевого платья. Под колоколом фижм гулял ледяной ветер. Чтобы скрыть выпирающий живот, Мэри прижимала к нему меховую муфту. Куколка хотела было присоединиться к ней, но заснула мертвым сном на матрасе, выпив полбутылки джина.
Сама Мэри тоже сделала пару глотков, и теперь джин плескался у нее в желудке. Он немного согревал, но в то же время от него слегка подташнивало. Мэри припомнила, что говорила Куколка: будешь робеть — далеко не уедешь. Нужно научиться воспринимать каждого проходящего мимо мужчину в панталонах как клиента, подумала она и отметила, как развязно ведут себя другие «мисс». Они приставали к незнакомцам, клали руку мужчинам на бедро.
— Чего желаете, джентльмены?! — выкрикнула женщина в фетровой шляпке.
— Нужна подружка? — подхватила другая, пристраиваясь под ручку к солдату.
Тот, однако, стряхнул ее и отправился дальше.
— Шиллинг за райское блаженство, — пообещала девушка в каштановом парике.
Мэри вспомнила, что ее завут Элис Гиббс. Ходили слухи, что она позволяет мужчинам делать это в рот. Мэри передернуло от отвращения, и она поспешила отвернуться.
В конце улицы показался мужчина в красивых бархатных панталонах, и Мэри прочистила горло.
— Четырнадцать, чистая, — пролепетала она.
Мужчина бросил на нее острый взгляд, но прошествовал мимо и скрылся за углом.
Этим словам ее научила Куколка. Так нужно представляться, сказала она. И только половина из этого была неправдой. Четырнадцать, чистая. Это почти стихи, подумала Мэри. Как там говорилось в стишках, что она учила в школе?
В душе чистота,
Когда платье опрятное.
— Что-то торговля сегодня идет не очень, верно?! — крикнула девушка с очень светлой кожей, в платье-контуш с серебряной каймой. — Я тебя раньше видела?
— Нет, — нервно ответила Мэри.
Она сказала девушке, как ее зовут, и только потом подумала, что упустила самый подходящий момент, чтобы переменить имя.
Ее товарку звали Нэн Пуллен. Днем та была горничной у одной дамы на Паддл-Док-Хилл — она с гордостью сообщила об этом Мэри, но как только хозяйка засыпала, Нэн вытаскивала из ее дубового шкафа платье покрасивее и отправлялась утюжить улицы. Дорогая одежда служила хорошей приманкой для клиентов; Нэн редко простаивала без дела.