Пэлем Вудхауз - Том 11. Монти Бодкин и другие
— Ни малейшей.
— Тогда, Бодкин, подай машину завтра после обеда, и мы помчимся как ветер. Ты повезешь нас в Лондон. Я сказал «нас», потому что мы возьмем с собой недомерка. Она это заслужила, к тому же, мне будет с кем потанцевать. Люблю танцевать! Несколько лет назад я даже брал уроки у Артура Меррея.
— Говорят, он самый лучший учитель.
— А то!
— Ну, вы повеселитесь.
— Еще как, Бодкин, еще как!
Однако, судя по его лицу, в бочке меда все же была ложка дегтя.
— Жаль, что там не будет карнавала, — задумчиво сказал Лльюэлин. — У меня есть костюм капитана Кидда.[114] Вот бы надеть!
Глава VII
Джаз-банд («Герман Цильх и двенадцать разгильдяев»), который до того ограничивался современной музыкой, перешел к одному из старомодных вальсов, чьи сахаринные звуки пронзали кинжалами сердце Монти. По неудачной случайности, Герман выбрал как раз ту мелодию, под которую он (Монти, не Герман) так часто танцевал, охватив объемистую талию Гертруды, и если уж это — не соль на рану, то он (то есть снова Монти) и не знал, где эту соль искать.
Немного раньше, этим днем, он в четвертый раз перечитал ее письмо. Каждое слово жалило его как змея и кусало как скорпион. Когда девушка, склонная воспитывать ближних, распекает своего жениха, она его именно распекает. Она заверила отца, что не смягчит выражений, и выполнила обещание, как бы выразился мистер Лльюэлин, с гаком. Кроме обращения «сэр», и подписи «с уважением» или, скажем, манеры писать от третьего лица, здесь было все. Стоит ли удивляться, что после первого прочтения Монти почувствовал, будто его огрели кочергой или кастетом.
Он был один за столиком, мистер Лльюэлин танцевал с Санди, и если бы у Монти было менее мрачное настроение, то он бы ими любовался. Особенно трогала разница их стилей. Санди двигалась как пушинка на ветру, а вот Артур Меррей, судя по всему, учил Лльюэлина наспех. Вероятно, у него не было времени предупредить его, чтоб он не наступал на ноги партнерше.
Однако жалость к Санди меркла перед жалостью к себе. Герман пел песенку, и это стало последней каплей.
«Ах, я тебя не удержал!»
— «Как верно», — думал Монти.
«Любовь и радость потерял!»
«Один к одному».
«Я это знал, я это знал, я это зна-а-ал!»
Монти решил, что есть кое-какой выход, и потянулся к бутылке шампанского, которым в изобилии снабдил их мистер Фланнери. Он и так уже выпил достаточно, но теперь продолжил, и после второго бокала заметил, что его духовное зрение заметно изменилось. До сих пор он был жабой под бороной,[115] с помощью же благородной влаги стал бодрой жабой, энергичной, мало того — мятежной, которая не потерпит, чтобы всякие особы распекали их в письмах.
Гертруду, думал он, надо поставить на место. Зазнаётся, вот в чем суть. Слишком сильно задирает нос. Вместо того чтобы хвалить небеса за то, что они послали ей такого хорошего человека, она позволяет себе оскорбительные выпады, и все из-за того, что он позволил себе критиковать ее отца.
Короче говоря, когда к столу подплыл мистер Лльюэлин, и подковыляла Санди, они обнаружили Монти в опасном расположении духа. Если бы Гертруда Баттервик оказалась рядом, только кодекс человека, окончившего Итон, помешал бы Монти заехать ей в глаз.
Мистер Лльюэлин был в прекрасном настроении. Правда, и сейчас он не походил на жаворонка, но живостью к нему приближался. С Шелли бы они поладили.[116]
— Прекрасное местечко! — весело сказал он. — Класс, элегантность, вкус. То, что французы называют шиком.
Монти не разделял его мнения. До того, как Гертруда наложила вето на посещение ночных клубов, он в них бывал. Нет, он не пропадает в них, как некоторые члены «Трутней» (тут сразу вспоминается Пуффи Проссер), но бывал достаточно, чтобы отличить приличное место от того, куда в любой момент может нагрянуть полиция, поскольку спиртное продают в неурочное, ночное время. Опытный глаз сразу опознает безвкусицу низкопробных клубов. Многое может сказать и вывеска. Добропорядочный клуб называется как-нибудь вроде «Амбассадор», а вот такой — «Ча-ча-ча» или «Крапчатой устрицей».
Клуб, возглавляемый мужем третьей жены Лльюэлина, звался «Веселой креветкой» и вкусом не блистал. Оформлял его, судя по всему, нетрезвый сюрреалист. Там было темновато, а это — дурной знак. Герман со своим джазом были явными отбросами общества, которым самое место в тюрьме. Монти чувствовал, что полицейский дух просто витает в воздухе.
Он сказал об этом хозяину.
— Вы не думаете, что нам пора уходить? — осведомился он, и Лльюэлин посмотрел на него с изумлением.
— Уходить? — воскликнул он, как будто не мог поверить своим ушам, которые после танцев стали ярко-красными. На нем был бумажный колпак, подарок клуба, и все говорило о решимости быть душой компании.
— Очень поздно.
— Только темнеть начало.
— А выпивку еще подают.
— Что ж тут плохого?
— Я думаю о полиции.
Мистер Лльюэлин не разделял этих пораженческих настроений.
— Чепуха! Такой осмотрительный человек, как Отто Фланнери, просто обязан ладить с полицией. Договорился с ней — и открыл клуб.
— С английской полицией договориться нельзя. Мистер Лльюэлин не поверил своим ушам.
— Смешно! Что ты порешь, Бодкин? Англия — цивилизованная страна. Конечно, у Фланнери все схвачено. Жаль, его сегодня нет. Хочу спросить, как он справляется с моей третьей женой. Там, в этом клубе, не успел.
— Надеюсь, они ладят, — сказал Монти. Он был благодарен мистеру Фланнери за теплый прием и мог только пожелать ему личного счастья.
Мистер Лльюэлин в этом сомневался.
— Вряд ли, — сказал он, — с Глорией особенно не поладишь. Очень пылкая. Заводится с пол-оборота. По крайней мере, заводилась в мое время. Скажешь, что тебе не нравится ее шляпа, — и все, готов. Помню, собралась у нас компания, сели мы играть в бридж. Ну, они ушли, а я и заметь, — так, для разговора, — что если бы она дала мне трефы вместо бубнов, я бы точно выиграл роббер. Смотрю, она встала, ушла на кухню, принесла ведро воды и вылила его на меня и на кота, он как-то подвернулся. Кстати, ты знаешь, что мокрый кошачий хвост увеличивается в два раза?
Монти сказал, что не знает. Его жизнь текла слишком тихо и размеренно, чтобы встречаться с мокрыми котами.
— В два раза. Куки… кота звали Куки, что, впрочем, совершенно не важно. А вот еще помню… Что с тобой, Санди? Ты как-то притихла.
И впрямь, прошло много времени с тех пор, как Санди что-нибудь говорила. Она просто сидела, глядя вдаль. Наверное, пытается залечить душевные раны, подумал Монти. Тут она вышла из задумчивости.
— Я думала о ваших женах, — сказала Санди.
— И что?
— Миссис Лльюэлин — четвертая?
— Пятая. Ты забыла Бернардину Фриганцца.
— Мне кажется, это немало.
— Что поделаешь, Голливуд! Тебя к ним прибивает течением. После работы совершенно нечего делать, вот ты и женишься.
Монти предположил, что есть тут и спортивный интерес, такое соревнование. Когда имеешь дело с большими цифрами, непременно тянет на рекорд. Могла начаться интересная дискуссия о супружеской жизни Голливуда, но у столика остановился стройный молодой человек в итонском галстуке и сказал:
— Привет, Бодкин!
— Чизер! — вскричал Монти.
Вскричал он не сразу, череда лет почти стерла из памяти и прозвище, и фамилию старого приятеля. Но он их вспомнил и произнес. Подстрекаемый и облегчением, и шампанским, он весело представил школьного товарища и мистеру Лльюэлину, и Санди:
— Мистер Лльюэлин, мистер Чизхолм. Мисс Миллер, мистер Чизхолм. Вместе учились в школе, — пояснил он.
Лльюэлин тоже оживился.
— Приятель Бодкина, — мой приятель! Присаживайтесь, Чизхолм. Хотите шампанского?
— Нет, я не пью.
— Не пьете?! — недоверчиво спросил Лльюэлин. — Что же вы тогда здесь делаете?
— Танцую. Вы не против, мисс Миллер?
Он отправился танцевать с Санди, а мистер Лльюэлин проводил его сочувствующим взглядом.
— Печально видеть, что молодой человек тратит зря свою молодость. Подумай, что он упускает. Опять же, вредит своему здоровью. Шампанское очень полезно. Если бы в его годы мне предложили выпить, я бы прыгал и скакал, а он, видите ли, не пьет.
— Может быть, он пообещал своей маме?
— Возможно. Мамы, они такие. То же самое с женами. Возьмем, к примеру, мою. И чего она ни с того ни с сего сорвалась в Шропшир? Не спорю, очень удачно, но ты мне скажи, что ей там нужно?
— Она вам ничего не сказала?
— Ни слова.
— И вы не знаете, когда она вернется?
— Не имею ни малейшего понятия. Уехала и оставила меня развлекать этих Моллоев.
