Чарльз Диккенс - Большие надежды
Потом я немного успокоился, и мы хорошо поговорили, как говаривали, лежа на траве у старой батареи. Джо не изменился ни чуточки. Чем он был для меня тогда, тем остался и теперь: та же была в нем простота, и преданность, и душевная чуткость.
Когда мы возвратились домой и он, взяв меня на руки, легко понес через двор и вверх по лестнице, я вспомнил тот знаменательный рождественский вечер, когда он таскал меня на спине по болотам. До сих пор мы еще ни словом не касались перемены в моей судьбе, и я даже не знал, много ли ему известно о том, что со мной произошло за последнее время. Я так мало доверял себе и так полагался на него, что все не мог решить, надо ли мне первому начинать этот разговор.
— Джо, — спросил я его наконец в этот вечер, когда он уселся у окна со своей трубкой, — ты слышал, кто оказался моим покровителем?
— Я слышал, дружок, — отвечал Джо, — что это была не мисс Хэвишем.
— А кто это был, ты слышал, Джо?
— Как тебе сказать, Пип, я слышал, что это был тот человек, что послал того человека, что дал тебе те банкноты у «Веселых Матросов».
— Да, так оно и было.
— Поди ж ты! — отозвался Джо невозмутимым тоном.
— А ты слышал, что он умер, Джо? — спросил я, помолчав, и уже более робко.
— Который? Тот, что послал тебе банкноты, Пип? — Да.
— Кажется, — сказал Джо после долгого раздумья, уклончиво скосив глаза на ручку кресла, — кажется, я слышал, будто с ним случилось что-то вроде этого.
— А ты что-нибудь знаешь об этом человеке, Джо?
— Да ничего особенного, Пип.
— Если тебе интересно, Джо… — начал я, но он встал и подошел к моему дивану.
— Послушай меня, дружок, — заговорил он, наклоняясь ко мне. — Мы же с тобой всегда были друзьями, верно, Пип?
Я не ответил — мне было стыдно.
— Ну так вот, — сказал Джо, точно услышал от меня вполне удовлетворительный ответ, — об этом, значит, договорились. Так зачем же нам, дружок, касаться предметов, которых нам с тобой и касаться-то ни к чему? Как будто нам с тобой без этого и потолковать не о чем. О господи! Да взять хотя бы твою бедную сестру, и как она лютовала! А Щекотуна ты помнишь?
— Еще бы не помнить, Джо.
— Послушай меня, дружок. Я как мог старался, чтобы вы с Щекотуном пореже встречались, только не всегда это у меня выходило. Ведь когда твоя бедная сестра бывало, наскочит на тебя, а я, бывало, вздумаю за тебя вступиться, — Джо снова впал в свой рассудительный тон, — так что получалось? Мало того, что она и на меня наскакивала, — это бы еще с полбеды, — но тебе-то доставалось вдвое. Я это хорошо заметил. Ежели взрослый человек хочет ребенка от наказания избавить, пусть его и за бороду оттаскают и об стенку стукнут — сделайте одолжение, пожалуйста! Но ежели за это ребенку же вдвое достается, тогда уж этот человек так начинает думать: «Какую ж ты этим пользу приносишь? Вред ты этим приносишь, это всякому видно, — так он думает, — а пользы я что-то не вижу. Хоть бы мне кто показал, какая от этого польза!»
— Этот человек так думает? — спросил я, когда Джо замолчал.
— Вот именно, — подтвердил Джо. — Так что же, прав этот человек или нет?
— Милый Джо, этот человек всегда прав.
— Ладно, дружок, — сказал Джо, — так и запомним. А раз он всегда прав (хотя по большей части он ошибается), значит, он и дальше правильно рассуждает, а рассуждает он вот как: ежели ты, еще маленьким мальчонкой, что-нибудь такое от всех утаил, так почему ты это сделал? Скорей всего вот почему: ты знал, что у Джо Гарджери не всегда так выходит, чтобы вы, значит, с Щекотуном пореже встречались. А потому и не думай об этом больше, и нам с тобой этого предмета касаться нечего. Бидди, когда меня провожала, уж как старалась мне втолковать (я-то ведь всегда был туповат), чтобы я это понял, а потом, значит, чтобы и тебе как следует объяснил. А теперь, — сказал Джо, в полном восторге от своей здравой логики, — раз это сделано, тебе истинный друг вот что скажет. А именно. Переутомляться тебе нельзя, так, что хватит на сегодня разговоров, а изволь-ка поужинать, да не забудь стаканчик воды с вином, да и на боковую.
Меня глубоко тронуло, как тактично Джо сумел замять неприятный разговор, и сколько доброты и душевной тонкости проявила Бидди, подготовив его к этому (она-то своим женским чутьем давно меня разгадала!). Но известно ли было Джо, что я — бедняк, что все мои большие надежды растаяли, как болотный туман под лучами солнца, — этого я не мог понять.
И еще одного обстоятельства я сперва никак не мог попять, а потом понял к великому своему огорчению: по мере того как я выздоравливал и набирался сил, в обращении Джо со мной стала проскальзывать какая-то натянутость. Пока я был слаб и всецело зависел от его помощи, он говорил со мной, как бывало в детстве, называл меня по-старому то «Пип», то «дружок», и слова эти звучали для меня музыкой. Я и сам говорил с ним, как в детстве, счастливый тем, что он это позволяет. Но постепенно, в то время как я крепко держался за старые привычки, Джо стал от них отходить; и я, удивившись сначала, вскоре понял, что причина этого кроется во мне и виною этому — не кто иной, как я сам.
Да! Разве я не дал Джо повода сомневаться в моем постоянстве, предполагать, что в счастье я к нему охладею и отвернусь от него? Разве я не заронил в его простое сердце опасение, что, чем крепче я буду становиться, тем меньше он будет мне нужен, и что лучше вовремя отпустить меня, не дожидаясь, пока я сам вырвусь и уйду?
Особенно ясно я заметил в нем эту перемену, когда в третий или четвертый раз, опираясь на его руку, прогуливался в садах Тэмпла. Мы хорошо посидели на солнышке, любуясь рекой, а потом я поднялся и сказал:
— Смотри-ка, Джо! Я уже могу ходить без помощи. Вот увидишь — дойду один до самого дома.
— Только чтобы не переутомляться, Пип, — сказал Джо, — а то чего же лучше, сэр.
Последнее слово больно меня резнуло, но мог ли я упрекнуть его? Я прошел только до ворот сада, а потом сделал вид, что страшно устал, и попросил Джо дать мне опереться на его руку. Джо тотчас подставил руку, но вид у него был задумчивый.
И я тоже задумался; полный сожалений о прошлом, я решал трудный вопрос: как воспрепятствовать этой перемене в Джо. Не скрою, мне было совестно рассказать ему, в, каком печальном положении я очутился; но я думаю, что это нежелание можно отчасти оправдать. Я знал, что он захочет помочь мне из своих скромных сбережений, но знал и то, что я не должен этого допустить.
Оба мы провели вечер в задумчивости. Но перед тем как уснуть, я принял решение — переждать еще день, благо завтра воскресенье, а с новой недели начать новую жизнь. В понедельник утром я поговорю с Джо об этой перемене в его обращении, поговорю с ним по душам, без утайки, открою ему мою заветную мечту (то самое «во-вторых», о котором уже упоминалось) и почему я еще не знаю, ехать ли мне к Герберту или нет, и тогда эта тягостная перемена бесследно исчезнет. Когда мои мысли таким образом прояснились, прояснилось и лицо Джо, словно он одновременно со мной тоже принял какое-то решение.
Воскресенье прошло у нас как нельзя более мирно, — мы уехали за город, погуляли в поле.
— Я благодарен судьбе за свою болезнь, Джо, — сказал я.
— Пип, дружок, вы теперь, можно сказать, поправились, сэр.
— Это было для меня замечательное время, Джо.
— И для меня тоже, сэр, — отозвался Джо.
— Этих дней, что мы провели с тобой, Джо, я никогда не забуду. Я знаю, некоторые вещи я на время забыл; но этих дней я не забуду никогда.
— Пип, — заговорил Джо торопливо, словно чем-то смущенный, — время мы провели расчудесно. А уж что было, сэр, то прошло.
Вечером, когда я улегся, Джо, как всегда, зашел ко мне в комнату. Он справился, так же ли хорошо я себя чувствую, как с утра.
— Да, Джо, милый, ничуть не хуже.
— И сил у тебя, дружок, все прибавляется?
— Да, Джо, с каждым днем.
Своей большой доброй рукой Джо потрепал меня по плечу, накрытому одеялом, и сказал, как мне показалось, немного хрипло:
— Покойной ночи.
Наутро я встал свежий, чувствуя, что еще больше окреп за эту ночь, и полный решимости все рассказать Джо немедленно, еще до завтрака. Я оденусь, войду к нему в комнату, и как же он удивится — ведь до сих пор я вставал очень поздно. Я вошел к нему в комнату, но его там не оказалось. Мало того, исчез и его сундучок.
Тогда я поспешил к обеденному столу и увидел на нем письмо Вот все, что в нем было написано:
«Не смею вам мешать, а потому уехал как ты теперь совсем поправился милый Пип и обойдешься без
Джо.
P.S. Всегда были друзьями».
В письмо была вложена расписка в получении долга, за который меня чуть не арестовали. До самой этой минуты я тешил себя мыслью, что мой кредитор махнул на меня рукой или решил дождаться моего выздоровления. Мне и в голову не приходило, что деньги заплатил Джо; но это было именно так — расписка была выдана на его имя.
