Вильям Хайнесен - Избранное
— Сохраняйте спокойствие, бога ради, оставайтесь все на своих местах! — кричит Ниллегор.
Но слишком поздно. Фру Янниксен уже рванулась вперед. Она приближается к своему мужу. Столкновение! Невообразимая кутерьма, и Анкерсен, разумеется, в самой гуще. Фру Янниксен треплет и рвет платье на кузнеце. Анкерсен орет. Нет, он поет!
Ниллегор отворачивается, сутулясь, шатаясь.
— Ида! — зовет он. — Ида! Пошли отсюда! Пошли все отсюда прочь! Скорее!
И он припускается бегом. Он слышит топот ног вокруг, не может понять, преследователи это или убегающие, каждую секунду ожидает услышать грохот пушки…
Лишь добежав до противоположного конца Овчинного Островка, он останавливается у подножия холма, через который проходит дорога к Большому пакгаузу, и, оглянувшись назад, видит, что он один.
Издалека, от кузницы, доносятся крики и выстрелы, пение, идиотский ревущий смех, вой и адский грохот. Там сражение в полном разгаре. Фру Янниксен удалось содрать платье со своего мужа. Фру Ниллегор тоже ринулась в бой, она визгливо кричит, требуя выдачи жениха и невесты.
— Юлия! Юлия! — вопит она, перекрывая гвалт.
И фру Янниксен подхватывает:
— Юлия! Юлия!
К ним присоединяется Анкерсен, и вскоре все общество «Идун» дружным хором скандирует:
— Юлия! Сириус! Юлия! Сириус!
Сириус просыпается, разбуженный криками, он подходит к окну как раз вовремя, чтобы увидеть, как сильные руки поднимают Анкерсена на щите над толпой. Невероятное зрелище, как во сне! Анкерсен не делает ни малейшей попытки сопротивляться, скорее, он им сам помогает, лицо его светится некоей суровой радостью ожидания. Между тем как поднявшие его мужчины с гиканьем и ржанием трогаются с места, он оборачивается назад и кричит во всю силу своих легких:
— Голову выше! Держитесь, друзья! Победа будет за нами!
— Сириус! Юлия! — по-прежнему зовут снизу.
Тут в спальню вбегает Юлия, она запыхалась и плачет.
— Пошли! — говорит она. — Пошли, Сириус! Мать уже здесь!
И верно… в дверях спальни появляется фру Янниксен, а за ней фру Ниллегор. Обе в слезах. Фру Янниксен держит в руке короткий железный прут, под мышкой у нее скомканный красный тряпичный узел. Она запускает узлом в голову Юлии и грозно наставляет на нее пику, вопя с безумно перекошенным лицом:
— Сейчас же спускайтесь, слышишь, Юлия! Чтоб оба сию же минуту шли за нами!
Фру Ниллегор успокоительно берет ее за руку и умоляюще произносит:
— Ну что вы, фру Янниксен, не надо так! Зачем угрожать молодым людям, они же не отказываются с нами пойти… верно?
Сириус вздыхает и покорно говорит:
— Да, я со своей стороны готов. А ты, Юлия?
Юлия, обливаясь слезами, приникает к его плечу.
Сириус, зябко ежась, надевает пиджак и башмаки. Фру Ниллегор подходит к окну и громким голосом возглашает:
— Спокойствие! Все в порядке! Сейчас мы придем!
— Все в порядке? — стонет фру Янниксен. Она уселась на кровать, и ее бьет нервная дрожь. — Вы говорите, все в порядке? А Анкерсен?!
— Он не пропадет! — убежденно отвечает фру Ниллегор. — И к тому же он не один, фру Янниксен. С ним его сын! Я сама видела! Он сражался как лев!
Она наклоняется к фру Янниксен, трясет ее и в экстазе кричит:
— Вот оно, величие, фру Янниксен! Истинное величие! Вот она, победа!
Немного погодя процессия трезвенников во главе с женихом и невестой, охраняемыми с флангов фру Ниллегор и фру Янниксен, громко и весело распевая, возвращалась в порт отправления.
Ниллегор, притаившись в одном из переулков, смотрел, как процессия шествует мимо. Ах… все-таки кончилось победой Анкерсена!
Ниллегор заскрежетал зубами. Несправедливо! Бессмысленно!
Но кстати, а где же сам Анкерсен? Ниллегора охватило острое любопытство, с которым он не мог совладать. Когда процессия скрылась из виду, он потихоньку вышел из укрытия и осторожно подкрался к кузнице. Там было пусто. Ни единой души. Впрочем, он вдруг увидел Короля Крабов. Маленький человечек стоял в полутемной кузнице и смотрел на него в слабом свете потрескивавшего смолою горна.
Ниллегор подошел ближе и вежливо спросил:
— Скажите, вы не видели Анкерсена?
Карлик ничего не ответил.
Тем временем, звеня саблями, торопливо приблизились Дебес и еще двое полицейских.
— А вы случайно не знаете, куда делся Анкерсен? — спросил Ниллегор.
— Нет! — угрюмо прозвучало в ответ.
Ниллегор присоединился к полиции. Про себя он подумал: «Быть может, Анкерсена убили!?» И от этой мысли он словно бы ощутил особый, пряный вкус на языке.
— О-о… О-ох! — жалобно и глухо донеслось из темноты. Они остановились и прислушались.
— У-у-мм! — раздался опять сдавленный стон. А затем приглушенно, но отчетливо:
— Сюда! На помощь! Я не могу… Не могу!..
Полицейские двинулись на звук, Ниллегор последовал за ними нерешительно, дрожа от волнения. Ему почудилось, это голос Анкерсена, и он представил себе управляющего на дне канавы, в луже крови. Но нет, это оказался не Анкерсен. Это был Матте-Гок! Он лежал на земле, один в темноте, весь скорчившись.
— Ты что, ушибся, повредил себе что-нибудь? — спросил Дебес.
Матте-Гоку было больно говорить, а так он, кажется, вполне владел собой, он пробормотал что-то насчет спины, насчет удара железным прутом. Дух перехватило. Но сейчас уже вроде немного получше. Нет, доктора не надо. И так обойдется.
Полицейские помогли ему подняться. Ему было больно стоять на ногах.
— Спасибо, большое спасибо, — сказал он. — Если б вы теперь были так добры, помогли мне добраться домой. Нет, мне уже стало получше, ничего, пройдет, вот лягу в постель. Просто я еще в себя не пришел, все тело болит. Я же сперва потерял сознание!
— Ну так! — сказал Дебес. — Отнесите его домой и уложите в постель. Вот так!
Двое полицейских исчезли вместе с Матте-Гоком. Дебес и Ниллегор поспешили дальше, в «Дельфин». «Анкерсен, — думал Ниллегор. — Анкерсен, что ж с ним такое?» И вдруг ему стало совершенно ясно, что Анкерсен убит. Умер. Пал. Не захотел прислушаться к голосу рассудка. Своенравный и отчаянный, он ушел навстречу своей погибели в эту кошмарную ночь убийств.
Но ничуть не бывало, Анкерсен не умер. Напротив, он был бодр и полон сил. Он стоял на столе в душном, битком набитом зале и обращался с проповедью к людям!
Он не грозил им страшным судом, как можно было бы ожидать, нет, в голосе его звучали примирение и кротость:
— …Никогда не поздно, дорогие друзья, никогда! Врата приотворены вам даже в самый последний час, даже когда уже пробил двенадцатый удар!..
— Анкерсен — ничего, хороший человек! — раздался могучий голос. Он принадлежал графу Оллендорфу.
— Верно, многая ему лета! — рявкнул кузнец Янниксен, и все собравшиеся крикнули «гип-гип ура!»
Ниллегор невольно пригнулся и, крадучись, попятился к выходу. Он чувствовал потребность выплакаться наедине с собой.
6. Что произошло под конец с магистром МортенсеномУвы, вот и еще один из наших дорогих музыкантов уходит из повести. Нет, не уходит — ведь он прыгает! Вспрыгивает на лестницу вечности, потому что хоть он изранен и замучен, но это не тусклая, унылая душонка, а до самого конца — жадно полыхающий пламень жизни!
Миры рушатся, восстают из пепла и гибнут вновь, ценности переоцениваются и обесцениваются, все на свете подчиняется неисповедимым законам преходящности и обновления, лишь смола и деготь во все времена сохраняют свой, терпкий и грубый запах порта и кораблей, храброго постоянства и непреложных будней.
Магистр Мортенсен лежит и вдыхает этот запах, на мгновение целиком и полностью завладевающий его сознанием: один только этот верный, надежный запах — и больше ничего. Впрочем еще сухость во рту и в горле и связанная с нею жажда. И потом чудные фигурации из этого марша, как же он называется… «Марш смерти».
Но вот перед ним медленно и будто еще во сне возникает свисающий сверху парус, резко обозначенные, заполненные теменью складки которого вызывают в воображении широко простершийся сумеречный горный ландшафт, увиденный с высоты птичьего полета. Следующий предмет вещного мира, предстающий его пробуждающемуся сознанию, — ржавый раструб старой корабельной сирены. Магистр невольно ждет, что он издаст воющий звук, но из него исходят лишь молчание и мрак.
Вдруг тишину разрывают пронзительные, близкие крики чаек, и слух, тем самым внезапно приведенный в действие, регистрирует теперь и другие звуки: густой многоголосый храп, который глухо и душно смешивается с бодрящим шумом морского прибоя.
Он поднимает голову и оглядывается по сторонам. Чердак Оливариуса Парусника, ну да. Он встает, дрожа от холода и жажды. Подле вороха парусиновых обрезков спит Смертный Кочет. Выражением лица он напоминает замерзшего солдата с известной картины «На Шипке все спокойно». Чуть подальше лежит Якоб Сифф, смирный маленький лавочник, с умильной улыбкой в неопрятных усах. Еще немного дальше — Мориц Перевозчик, он тоже спит, но не лежа, а сидя, прислонившись к бухте каната, худощавое лицо его и во сне сохраняет свое смелое, неподкупное выражение. А вон там, возле открытого люка, Оле Брэнди! Старый рулевой чем-то похож на первобытного человека, восставшего из мертвых, он, собственно, как будто и не спит, но, с другой стороны, его состояние едва ли можно назвать бодрствованием. Он смотрит в пространство застывшим взглядом, парализованный, но не сдающийся. Вот он поднимает руку и призывно сгибает палец, и Мортенсен подходит к нему.
