Пэлем Вудхауз - Том 10. Дживс и Вустер
— Вот! — заорал Планк. — Я же говорил, что он будет отпираться!
— Эта записка не имеет никакого отношения ко мне.
— То есть вы отрицаете, что вы именно тот человек, которого любит моя дочь?
— Да, отрицаю.
— И это при том, что она по сто раз на дню прибегала в этот мерзкий дом и, наверное, в эту самую минуту прячется под кроватью в соседней комнате, — снова вмешался Планк, хотя его не спрашивали. У этих африканских путешественников нет никакого понятия о такте, никакой выдержки.
— Да будет вам известно, — продолжал я, — что тот, кого вы ищете, — это Орло Портер. Они полюбили друг друга, когда Ванесса жила в Лондоне, со временем их любовь достигла апогея — если слово «апогей» означает то, что я думаю, — и они почувствовали, что больше не могут жить в разлуке. Тогда Ванесса угнала вашу машину, и они вместе отправились на ней в регистрационное бюро.
Однако мои слова их не убедили. Кук заявил, что я лгу, а Планк еще прибавил, что чем больше он на меня смотрит, тем больше видит сходства с Аберкромби-Смитом, который, как он полагает, получил бы длительный срок тюремного заключения, если бы крокодил не взял дело в свои руки.
Мне следовало бы отметить, что в продолжение нашего обмена мнениями лицо Кука все более темнело. И сейчас оно сравнялось по цвету с клубным галстуком «Трутней», то есть стало багрово-красным. Одно время в клубе раздавались предложения сделать галстук ярко-алым в белую крапинку, но сторонники такой реформы не получили поддержки большинства.
— Как вы смеете нагло предполагать, что я такой дурак, чтобы поверить, будто моя дочь влюблена в Орло Портера? — бушевал Кук. — Да разве девушка в здравом уме может влюбиться в Орло Портера?
— Смешно, — вставил Планк.
— Ванесса бежала бы от него в отвращении.
— Со всех ног, — ввернул Планк.
— Но что она нашла в вас, я не могу понять.
— И я тоже, — подхватил Планк. — У него же борода, как у викторианского романиста. Омерзительное зрелище.
Я действительно утром не побрился, но это уже было слишком. Я терпимо отношусь к критике, однако не намерен сносить грубые оскорбления.
— Фуй! — произнес я. Я нечасто прибегаю к этому выражению, а между тем Ниро Вольф[134] постоянно его использует и притом весьма успешно, и мне показалось, что в данной ситуации оно как раз подходит. — Хватит глупой болтовни. Вот прочтите. — Я протянул Куку письмо Орло.
Должен сказать, что эта, как выражается Планк, неопровержимая улика оказала на Кука желаемое воздействие. Челюсть у него отвалилась. Дыхание стало хриплым. Лицо смялось, как лист копирки.
— Боже милосердный! — просипел он.
— Что такое? — встревожился Планк. — Что случилось?
— Это от Портера. Он пишет, что убежал с Ванессой.
— Наверняка подделка.
— Нет, это несомненно рука Портера… — Кук поперхнулся. — Мистер Вустер…
— Не называйте его мистером, как добропорядочного члена общества, — возразил Планк. — Это отъявленный преступник, он когда-то чуть было не надул меня на пять фунтов. Он известен полиции как Альпийский Джо. Так его и зовите. Вустер — это псевдоним.
Но Кук его не слушал, — и я не могу его за это упрекнуть.
— Мистер Вустер, я приношу вам свои извинения.
Я решил проявить милосердие. Зачем топтать беднягу железной пятой? Правда, он вел себя крайне недопустимо, но многое можно простить человеку, который на протяжении одного дня лишился и дочери, и кошки.
— Забудем об этом, дражайший, — сказал я. — Всем нам свойственно ошибаться. Я от души прощаю вас. Если это небольшое недоразумение научит вас не торопиться с выводами, пока не проверены факты, значит, время потрачено не зря.
Я замолчал, сомневаясь, не слишком ли я взял высокомерный тон, как вдруг кто-то тихо сказал «мяу», и, опустив глаза, я увидел, что в комнату вошла кошка. Еще ни одна кошка на свете не выбирала более неподходящий момент, чтобы выйти пообщаться с компанией. Я смотрел на нее онемев, в безумной догадке, как те матросы на вершине Дарьена. Сжав в ладонях голову, чтобы на ней, чего доброго, не выросли голубиные крылышки[135] и не вознесли меня к потолку, я спрашивал себя, что же теперь будет? Ответ не заставил себя ждать.
— Ха! — воскликнул Кук, схватив в охапку и прижав свое животное к груди. Интерес к сбежавшей дочери он, похоже, совершенно утратил.
— Я же говорил вам, что кошку наверняка похитил Альпийский Джо, — торжествуя, сказал Планк. — Вот зачем он в тот день рыскал около конюшни. Выбирал удобный случай.
— Ждал своего часа.
— И ему нечего сказать в свое оправдание.
Планк был прав. Я не мог произнести ни слова. Оправдывать себя означало выставить престарелую родственницу перед судом света. Да они бы и не поверили, что я собирался вернуть кошку. Вы могли бы сказать, что я запутался в тенетах рока, если бы додумались до такого выражения, но когда это случается лично с тобой, тут уж не до выражений. Можете спросить в Дартмуре или Пентонвилле,[136] там подтвердят. Одна надежда, что Кук на радостях смягчится и отпустит меня с миром.
Но не тут-то было.
— Я буду настаивать на показательном приговоре, — заявил Кук.
— А пока не огреть ли мне его по голове моей тростью, — предложил Планк со свойственной ему бесцеремонной навязчивостью. — Лучше бы, конечно, зулусской дубинкой с шипами, но я оставил ее дома.
— Я бы попросил вас сходить за полицией.
— А что вы будете делать?
— Отнесу кошку Потейто Чипу.
— А если он тем временем удерет?
— Вы правы.
— Когда в Бонго на Конго ловят вора, его связывают и сажают в муравейник, а сами тем временем идут за уолла-уолла, что на местном диалекте означает «судья». И провинившемуся приходится несладко, если он не любит муравьев, а уолла-уолла уехал отдыхать на уик-энд, но в каждой жизни иногда идут дожди,[137] и надо было раньше думать, а потом уж воровать. Правда, у нас тут нет муравьев, но можно привязать его к дивану. Надо только вытянуть пару шнуров из штор.
— Давайте же скорее так и сделаем, как вы предлагаете.
— Хорошо бы еще сунуть ему кляп в рот. Не в наших интересах, чтобы он позвал на помощь.
— Мой дорогой Планк, вы все предусмотрели.
Я очень люблю приключенческие романы, и меня всегда интересовало, что ощущают их герои, когда злодей связывает их по рукам и ногам где-то ближе к середине книги. Теперь же я мог составить себе на сей счет представление, правда, только приблизительное, поскольку их обычно привязывали к бочке с порохом и сверху ставили горящую свечу, что, несомненно, придавало ситуации особую остроту.
От этого дополнительного развлечения я был избавлен, но все равно на душе у меня было не слишком легко. Особенно угнетал кляп— Планк вставил мне в рот свой кисет, втиснув его между верхними и нижними зубами, а от кисета так сильно отдавало африканским путешественником, что удовольствия мне это совсем не доставляло. У меня гора с плеч свалилась, когда раздались шаги, и я понял, что это Дживс вернулся после кутежа у миссис П. Б. Пиготт из Балморала, Мейфкинг-Роуд.
— Доброе утро, сэр, — приветствовал он меня. Увидев своего хозяина привязанным к дивану шнурами от штор, он не выразил никакого удивления, — он сохранил бы такую же невозмутимость, если бы обнаружил, что меня съел крокодил, как покойного Аберкромби-Смита, хотя в этом последнем случае у него, быть может, и вырвался бы вздох сожаления.
Дживс вынул кляп и освободил меня от пут, справедливо полагая, что свободу я предпочту плену.
— Вы завтракали, сэр? — спросил он.
— Да, — ответил я, — завтракал.
— Тогда, быть может, кофе, сэр?
— Прекрасная мысль. И сварите покрепче, — попросил я в надежде, что кофе отобьет вкус табака Планка у меня во Рту. — А когда вы вернетесь, я поведаю вам повесть, которая заставит вас подпрыгнуть, словно вы сели на разъяренного Дикобраза.
Разумеется, это было преувеличением. Дживс слегка приподнимет бровь, и не более того, даже если, войдя в буфетную, обнаружит в раковине одного из тех редких представителей фауны, о которых упоминается в Апокалипсисе. Но все равно, когда Дживс вернулся с дымящимся кофейником, я поведал ему свою повесть. Он внимательно слушал, ничем не давая понять, что считает мой рассказ сенсационной новостью с первой полосы. Лишь когда я упомянул, что примирение Орло и Ванессы освобождает меня от почетных обязательств перед последней, слабый проблеск интереса мелькнул в его каменных чертах. По-моему, он даже настолько оживился, что готов был принести мне подобающие случаю поздравления, но в этот момент в комнату ворвался Планк.
Он был один. Мне следовало бы загодя предупредить его, что в это время суток связаться с полицейскими силами Мейден-Эгсфорда невозможно: в местной полиции состоит один-единственный полицейский, и по утрам он на велосипеде патрулирует свой участок.
