Чарльз Паллисер - Квинканкс. Том 1
У меня не хватит времени описать все многочисленные приключения и странные встречи на большой дороге: разносчиков и нищих бродяг с сумами через плечо, честных работяг, которым не сидится на месте, отставных солдат и увечных моряков, лоточников, спешивших с одной ярмарки на Другую, и поводыря с медведем-плясуном (с ними я пропутешествовал половину дня). Жестянщики выкрикивали: «А кому бритвы и ножницы точить? Лудить-паять? Кастрюли-чайники починять?» По дорожкам для скота и лужайкам пастухи из Шотландии гнали коров на пастбища в Норфолк; видел я издалека и черноглазых молчаливых цыган в разноцветных кибитках. Кто-то меня обижал, но еще больше народу помогало. И все же, когда вышли деньги, с едой стало трудно. Как-то я за сутки съел только один кусок хлеба, и именно тогда, на шестой день после бегства с фермы, случилось происшествие, запомнившееся мне на всю жизнь.
В том краю фермы и деревеньки уступили место фабрикам, каналам и горам шлака, среди которых были разбросаны — по всей видимости, случайным образом — цепочки убогих кирпичных домиков. Большая их часть была недавней постройки, и все же многие успели разрушиться; тракт местами на несколько футов уходил в землю, словно пролегал поверх пустот. Дорога, строения, живые изгороди и деревья, даже встречные люди — все было покрыто тонким слоем черной золы, в ноздри лез тяжелый запах, напоминавший камфару. Из-за высокой стены, тянувшейся по одну сторону дороги, доносился монотонный стук парового двигателя и другие шумы, похожие на гул разбушевавшегося моря. Чтобы спрятаться от ледяного ветра, я плотнее кутался в свою оборванную накидку, однако ничего не мог поделать с пылью и золой, набивавшимися в рот и глаза.
Если встречные крестьяне глядели замкнуто и подозрительно и обращались со мной хуже, чем такие же путники, как я, то на лицах здешнего народа отражались бурные чувства, у кого горестные, у кого радостные. Казалось, среди местных обитателей нет никого, кто не находился бы в одном из двух крайних положений: предельной нищеты или полного благополучия, свидетельством которого служила нарядная одежда. Просить милостыню как у тех, так и у других было бесполезно, зелень на обочинах или поля, где можно было бы подкормиться, отсутствовали, и у меня все больше подводило живот. К вечеру я оказался в окружении больших ям, откуда извергались дым и пламя подземного пожара; по залитой мерцающим заревом окрестности тревожно метались тени высоких труб. Мне вспомнились огни и шумы, на которые я обратил внимание, когда с мистером Степлайтом держал путь на север.
Далее мне встретились горы золы: отходы расположенных рядом печей для обжига извести. Меня остановил маленький мальчик; едва прикрытый вечером — в октябре! — лохмотьями, он протягивал грязную ладошку.
— У меня ничего нет, — сказал я.
— Сестренка хворает. — Он не убирал ладонь.
— Где твоя мама?
— Ушла.
— Где ты живешь?
Он дернул головой.
— Что это значит?
Он снова дернул головой, и я перевел взгляд на большой холм, поднимавшийся за нами. На склоне виднелось углубление, прикрытое жалкими деревяшками и просмоленной дерюгой. Сквозь сумрак я различил еще несколько таких кустарных приютов. Я поспешил дальше.
Я не остановился и ночью, желая поскорее выбраться из этих безрадостных мест, но они тянулись и тянулись. От голода у меня начало мутиться в голове, и я не понимал, чудятся или существуют наяву эти звуки и огни. Темнело, все сильнее пахло серой. Казалось, минуло уже несколько часов, и я удивлялся, почему не светает. В голову полезли странные фантазии: а может, рассвета ждать бесполезно, потому что я забрел в подземные пределы.
Наконец я прилег в двух шагах от обочины и заснул. Ночь словно бы длилась и после моего пробуждения — землю окутывала та же плотная дымная пелена; я зашагал дальше, и, когда сделалось светлее, не знал, чему это приписать: то ли наступило жалкое подобие рассвета, то ли дым начал рассеиваться. Затем дорога последовала по городскому предместью хотя располагалось оно между двух городов и к которому из них относилось, сказать было трудно — и привела к каналу с перекинутым через него железным мостом. Посмотрев вниз, я увидел высокое здание фабрики с голыми, без окон, стенами из розового кирпича, по цвету напоминавшего вареного омара; за ним находился ряд унылых краснокирпичных домиков, а рядом, тут и там, были раскиданы кучи отбросов. По каналу ползла груженая баржа, тягловой силой ей служили не лошади, а небольшая металлическая труба, пыхавшая дымом; курительная трубка во рту человека, стоявшего за румпелем, выглядела ее уменьшенным подобием. Здание напротив поражало необъятными размерами, две высокие трубы извергали дым, по фасаду тянулись длинные ряды арочных окон, во впадине фронтона, за обширным сводчатым проемом, мелькали сотни людей; черные, почти голые, они отчаянно толкали вверх по металлическим рельсам вагонетки с углем, которым другие рабочие питали утробу гигантской раскаленной печи.
Внезапно на меня напал ужас. Что делаю я здесь, среди этой непонятной суеты, где я ничего и никого не знаю, где можно лечь и умереть неопознанным и безымянным? Нужно спешить отсюда прочь. Но куда? Даже и в Лондоне, кто мне знаком, кроме моей матери? Моя ладонь лежала на холодном металлическом парапете моста и, разглядывая рисунок из пятен и царапин на его ржавой поверхности, я видел в нем бессмысленную игру случая и одновременно единственный на свете предмет, имеющий значение.
Из дальнейшего мне запомнились высокая стена вдоль обочины и ощущение, что я шел по этой дороге всю жизнь и буду идти вечно. Решив, что стена никогда не кончится, я лег и заснул, потом как будто встал и пошел дальше, на восточном небосклоне расцвел рассвет, прекрасней которого я никогда не видел, пейзаж вновь переменился, я сошел в восхитительную долину, путь лежал вдоль реки с ивами по берегам, она текла неспешно меж аккуратных домов и ухоженных полей, где, словно в парке, были разбросаны там и сям купы деревьев. Следуя по тропе вдоль реки, я достиг деревни, высокие старые дома смотрели на меня задними фасадами, при каждом был садик, спускавшийся к воде, на кромке берега печалились плакучие ивы. В воде плескались ребятишки, взрослые следили за ними со старинного моста; они приветствовали меня улыбками, учтиво жали руку, приглашали остаться. Но я шел дальше. Позднее я, наверное, лег поспать, потому что пробудился и не понял, где нахожусь.
Я вновь зашагал по загрязненной округе, думая о той чудесной деревне и вспоминая Мелторп.
Постепенно отвальные кучи, каналы и трубы сменились сельской местностью. В воздухе запахло зимой, природа словно бы замыкалась в укрытии — обеспокоившись, я ускорил шаг. Утром на следующий или на второй день мне вдруг попалось на глаза знакомое название на дорожном указателе: «Саттон-Валанси, 12 миль». Выходит, от Мелторпа меня отделяли каких-нибудь несколько миль! Эта мысль придала мне сил: меня осенило, что туда мне и следует направиться. Сьюки мне поможет!
На девятый или десятый день после побега я оказался на хорошо знакомой узкой дороге в Мелторп, которая ответвлялась от тракта на Висельном холме. Солнечный день уже давно сменился вечером, дома и поля озарялись заревом осеннего, октябрьского солнца. Как же недавно я видел деревню в последний раз и сколько всего произошло за это время! Вниз по холму, мимо Лужайки, вот обшарпанные домишки в жидкой грязи Силвер-стрит. Дверь Сьюки стояла открытой, я подошел, постучал и заглянул внутрь. Картина выглядела мирной: в очаге весело плясал огонь, в уголке стояла пустая рама для вязания, на земляном полу сидели дети две девочки и мальчик — и что-то плели из соломы, У котелка над огнем хлопотала какая-то женщина.
Заслышав мои шаги, она обернулась — это была Сьюки. Она всмотрелась, брови ее поползли вверх.
— Да, Сьюки. Это я.
Она кинулась ко мне:
— Мастер Джонни!
Я очутился в ее объятиях, и сколько тут нахлынуло воспоминаний! После всего пережитого в душе моей словно бы затянулся тугой узел, теперь он разорвался, и я зарыдал.
— Я вас сперва и не признала! — воскликнула Сьюки, отодвинувшись на расстояние вытянутой руки. — Вы так выросли. И отощали. — Она снова обхватила меня. — Что с вами стряслось? А где ваша любезная маменька? С нею все хорошо?
Но когда я открыл рот, Сьюки замахала на меня руками, чтобы я погодил с объяснениями. Она усадила меня перед очагом, налила из котелка тарелку густой похлебки и положила рядом с тарелкой кусок грубого ячменного хлеба, какой пекут на севере. На сковороде с длинной ручкой она поджарила со свиным жиром несколько картофелин и тоже дала мне, и я с наслаждением поглотил их вслед за похлебкой.
После еды (первой горячей пищи за несколько месяцев) мне было позволено ответить всего на один вопрос:
