Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни
Так и поступили. Как раз за два года до этого они по случаю купили дом на берегу моря, в Бонвиле, у одного обанкротившегося клиента. Вместо того чтобы перепродать его, как она намеревалась вначале, г-жа Шанто решила, что они будут жить там, во всяком случае до первых успехов Лазара. Отказаться от приемов, заживо похоронить себя в глухой дыре было для нее равносильно самоубийству, но она уже уступила весь свой дом Давуану — все равно пришлось бы где-нибудь снимать квартиру. И вот г-жа Шанто начала копить деньги, чтобы осуществить свою заветную мечту и потом, когда сын будет занимать видное положение, совершить торжественный въезд в Кан. Шанто все одобрил. Что же до его подагры, то ему придется приспособиться к близости моря; впрочем, двое из трех врачей, с которыми они советовались, весьма любезно заявили, что морской воздух укрепит общее состояние больного. И вот майским утром супруги Шанто, оставив Лазара, которому в ту пору было четырнадцать лет, в лицее, отбыли в Бонвиль, чтобы прочно там обосноваться.
После этого героического шага прошло пять лет, а дела шли все хуже и хуже. Давуан занялся крупными спекуляциями, постоянно нуждался в деньгах, рисковал прибылями с предприятия, и таким образом каждый год заканчивался чуть ли не с убытком. Из-за этого обитателям Бонвиля пришлось жить на три тысячи франков ренты, едва сводя концы с концами; они вынуждены были продать лошадь, а Вероника начала сама обрабатывать огород.
— Право, Эжени, — осмелился вставить Шанто, — если я впутался в это дело, то отчасти по твоей вине.
Но она не считала себя ответственной, она попросту забыла, что союз с Давуаном был делом ее рук.
— По моей вине? — сухо сказала она. — Разве это я больна?.. Не будь ты болен, мы, возможно, стали бы миллионерами.
Всякий раз когда прорывалась горечь, переполнявшая сердце жены, Шанто уныло опускал голову, ему было стыдно, что в его костях притаился недуг — бич их семьи.
— Надо подождать, — прошептал он. — Давуан как будто уверен в деле, которое затеял. Если цены на ель поднимутся, мы разбогатеем.
— А дальше что? — прервал его Лазар, продолжая переписывать ноты. — Ведь мы и так не голодаем… Зря вы мучаетесь. А мне вот плевать на деньги!
Госпожа Шанто снова пожала плечами.
— Было бы лучше, если бы ты поменьше на них плевал и не тратил времени на глупости.
И подумать только: ведь она сама научила Лазара играть на рояле! А теперь один только вид нот раздражал ее. Последняя надежда рухнула. Сын, которого она в своих мечтах представляла себе префектом или председателем суда, вздумал писать оперы; кончится тем, что он, как и она когда-то, будет шлепать по грязи, давая частные уроки.
— Вот, полюбуйся, — сказала она, — отчет за последние три месяца, который мне дал Давуан… Если так пойдет и дальше, то в июле не он нам будет должен, а мы станем его должниками.
Она положила свою сумку на стол, извлекла оттуда бумагу и протянула Шанто. Он нехотя взял ее, повертел в руках и положил перед собой, даже не развернув. Как раз в эту минуту Вероника внесла чай. Наступило долгое молчание, чашки оставались пустыми. Минуш, сидевшая подобрав лапки возле сахарницы, блаженно зажмурилась; Матье, лежа перед камином, храпел, как человек. А голос моря, там, за окнами, становился все громче и, подобно могучему басу, вторгался в тишину этого замкнутого сонного мирка.
— Не разбудить ли ее, мама? — сказал Лазар. — Ей так не очень-то удобно спать.
— Да, да, — озабоченно сказала г-жа Шанто, глядя на Полину.
Все трое смотрели на уснувшую девочку. Ее дыхание стало еще спокойнее, бледные щечки и розовые губки, освещенные лампой, были нежны, словно букет цветов. Каштановые волосы, растрепавшиеся от ветра, оттеняли ее ясный лоб. И г-жа Шанто мысленно перенеслась в Париж, вспоминая хлопоты и затруднения, которые ей пришлось преодолеть, и сама изумлялась, с какой горячностью она приняла эту опеку; помимо своей волн она испытывала уважение к богатой воспитаннице, хотя и совершенно бескорыстно, без всяких задних мыслей насчет вверенного ей состояния.
— Когда я вошла в лавку, — не спеша стала рассказывать г-жа Шанто, — девочка была в черном платьице и, рыдая, бросилась ко мне в объятия… О, это красивая колбасная, вся из мрамора и зеркал, как раз напротив Центрального рынка… Я застала еще там служанку, разбитную бабенку крохотного росточка, свежую, румяную, которая вызвала нотариуса, заставила все опечатать и продолжала как ни в чем не бывало торговать кровяной колбасой и сосисками… От Адели я и узнала, как умер наш бедный кузен Кеню. Уже полгода, с той поры как он потерял Лизу, свою жену, он страдал удушьем, то и дело хватался рукой за горло, словно хотел сорвать с себя галстук, и вот однажды вечером его нашли мертвым, лицо у него посинело, а носом он угодил в банку с салом… Его дядя Градель умер от той же болезни.
Она умолкла, и снова наступила тишина. Видимо, Полине что-то приснилось, по ее личику скользнула улыбка.
— А как с доверенностью, все обошлось? — спросил Шанто.
— Да, все благополучно… Твой нотариус поступил весьма разумно, оставив место для подписи доверенного лица, я, видимо, не могла тебя заменить: женщины лишены права участвовать в такого рода делах… Как я уже писала тебе, тотчас по приезде я отправилась для переговоров к тому парижскому нотариусу, который прислал тебе выдержку из завещания, где ты назначался опекуном. Он сразу же перевел доверенность на имя своего старшего клерка, так часто делают, сказал он. И мы получили возможность действовать… У мирового судьи я просила включить в опекунский совет трех родственников со стороны Лизы: двух молодых кузенов, Октава Муре и Клода Лантье, и свояка, господина Рамбо, живущего в Марселе; затем с нашей стороны, со стороны Кеню, я выбрала племянников Ноде, Лиардена и Делорма. Как видишь, весьма солидный совет, он сделает все, что мы сочтем нужным для блага ребенка… Ну вот, на первом же заседании они назначили заместителя опекуна, которого я выбрала, разумеется, среди родственников Лизы, некоего господина Саккара…
— Тс! Она просыпается, — прервал их Лазар.
И действительно, Полина широко открыла глаза. Не шевелясь, она с изумлением смотрела на беседующих людей; затем улыбнулась и, сломленная усталостью, сомкнула веки. Ее неподвижное личико снова приобрело беловато-прозрачный оттенок камелии.
— Это биржевик Саккар? — спросил Шанто.
— Он самый. Мы встретились, я беседовала с ним. Очаровательный человек… Голова его забита делами, и он предупредил меня, что нельзя особенно рассчитывать на его помощь… Ты понимаешь, нам никто не нужен. Раз мы берем девочку, значит, берем навсегда, не правда ли? Я не люблю, чтобы вмешивались… Таким образом все было улажено. К счастью, твоя доверенность давала необходимые права. Сняли печати, сделали опись имущества, продали с торгов колбасную. Ну и повезло же нам! Два покупателя, бешеная конкуренция, девяносто тысяч франков наличными! Кроме того, нотариус нашел в бюро ценные бумаги на шестьдесят тысяч франков. Я поручила ему купить еще. И вот сто пятьдесят тысяч франков в надежных процентных бумагах; я рада, что получила их тут же, как только передала старшему клерку документ, освобождающий его от полномочий, и расписку, которую просила тебя выслать с обратной почтой… Вот смотрите!
Она снова сунула руку в саквояж, достала объемистую пачку ценных бумаг, положенных в картонный переплет старой приходо-расходной книги колбасного магазина, из которой были вырваны все страницы. Ее зеленый верх с прожилками под мрамор был покрыт жирными пятнами. Отец и сын с изумлением смотрели на это богатство, свалившееся на изношенную скатерть их стола.
— Мама, чай остынет, — сказал Лазар, бросая наконец перо. — Можно вам налить?
Он встал и наполнил чашки. Г-жа Шанто не отвечала, устремив взгляд на бумаги…
— Разумеется, — тихо продолжала она, — на последнем собрании опекунского совета, созванного мною, я потребовала, чтобы возместили издержки на путешествие, а также установили сумму, которую будут выдавать нам на содержание девочки, — восемьсот франков… Мы не так богаты, как она, мы не можем заниматься благотворительностью. Никто не собирается наживаться на ребенке, но мы не в состоянии тратить на нее свои деньги. Проценты с ренты тоже будут причисляться к капиталу, так что до совершеннолетия Полины сумма почти удвоится… Боже мой! Мы только выполняем свой долг. Надо повиноваться воле усопших. Если даже нам придется доплачивать, что ж поделаешь! Может быть, это принесет нам счастье, а мы в этом очень нуждаемся… Бедная девочка была так потрясена, она так рыдала, расставаясь со своей няней! Я хочу, чтобы она была счастлива у нас.
Мужчины были растроганы.
— Я-то наверняка ничем ее не обижу, — сказал Шанто.
— Она прелестна, — добавил Лазар. — Я уже полюбил ее.
