Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни
— Ну, а еще что-нибудь есть, Вероника?
— Жареная картошка, сударь.
Он в отчаянии махнул рукой и откинулся на спинку кресла.
— Может, принести вареное мясо? — предложила служанка.
Но он отказался, грустно покачав головой. Уж лучше сухой хлеб, чем говядина! Боже мой! Ну и обед! Как на грех, из-за плохой погоды даже рыбы не принесли. Г-жа Шанто, хотя сама была равнодушна к еде, с состраданием поглядела на него.
— Бедняжка, мне жаль тебя, — вздохнула она. — Я припасла гостинец на завтра, но раз уж сегодня у нас так голодно…
Она снова открыла саквояж и достала оттуда страсбургский паштет в горшочке. Глаза Шанто загорелись. Гусиный паштет! Запретный плод! Излюбленное блюдо, которое доктор строго-настрого запретил ему!
— Но, смотри, — продолжала жена, — я разрешу тебе съесть только один ломтик… Будь благоразумен, иначе никогда больше не получишь.
Он схватил горшочек и положил себе паштета дрожащей рукой. В нем часто боролись страх перед припадком и безудержное чревоугодие; и почти всегда чревоугодие одерживало верх. Будь что будет! Уж больно вкусно! А потом придет расплата!
Вероника, видя, что Шанто кладет себе изрядный кусок паштета, вернулась на кухню, бормоча:
— Вот услышите, как он завтра будет орать!
Это грубое слово так естественно звучало в ее устах, она произносила его так просто, что Шанто не возражал. Хозяин и вправду орал, когда у него был приступ… Это было метко сказано, господам и в голову не приходило одернуть ее.
Конец обеда прошел очень весело. Лазар шутливо вырвал из рук отца горшочек с паштетом. Когда подали десерт, сыр из Пон-л’Эвека и бисквиты, всех очень рассмешило внезапное появление Матье. До тех пор он дремал где-то под столом, но как только поставили печенье — проснулся, словно почуял его во сне. Каждый вечер, в эту самую минуту, пес вскакивал и совершал обход вокруг стола, ища сочувствия. Обычно раньше всех ему удавалось разжалобить Лазара, но сегодня, во время второго обхода, Матье пристально взглянул на Полину своими добрыми, человечьими глазами. Угадав в ней истинного друга животных и людей, он положил огромную голову на хрупкое колено девочки и устремил на нее взор, исполненный нежности и мольбы.
— Ох, попрошайка! — сказала г-жа Шанто. — Потише, Матье! Не кидайся так на еду!
Пес мигом проглотил печенье, протянутое Полиной, и снова положил голову на колени девочки, умильно глядя на своего нового друга и выпрашивая еще кусочек. Полина рассмеялась и поцеловала пса; ее забавляли отвислые уши Матье и черная отметина над левым глазом — единственное темное пятно на его белой волнистой шерсти. Но тут произошел маленький инцидент: ревнивица Минуш легко вскочила на край стола; мурлыча и выгнув спину, она с грацией козочки стала тереться головой о подбородок девочки. Это была ее манера ласкаться, вы ощущали ее холодный нос и прикосновение острых зубок, а она в это время плясала, переступая с лапки на лапку, как подручный пекаря, месящий тесто. Полина пришла в восторг, сидя между двумя животными, — кошкой слева, собакой справа; они так нагло эксплуатировали ее, что она отдала им весь свой десерт.
— Гони их прочь, — сказала тетка. — Не то они у тебя отнимут все!
— Что за беда! — просто ответила девочка, с радостью делясь последним куском.
Обед кончился. Вероника убрала посуду. Животные, увидев, что на столе больше ничего нет, удалились, облизываясь напоследок и даже не поблагодарив.
Полина встала и подошла к окну, пытаясь что-нибудь разглядеть. Еще с той минуты, как подали суп, девочка смотрела на это окно, оно темнело и темнело, а теперь стало черным, как чернила. Это была непроницаемая стена, бездна мрака, поглотившая все — небо, воду, деревню и даже церковь. Не боясь насмешек кузена, девочка искала море, стараясь разглядеть, как высоко поднялась вода; но она слышала лишь усиливающийся гул, чудовищный, пронзительный вопль, который угрожающе нарастал с каждой минутой, сопровождаемый завыванием ветра и яростным ливнем. В этом хаосе мрака не было ни единого проблеска, ни полоски белой пены, — только слышался неистовый галоп волн, подхлестываемый бурей.
— Черт возьми, — заметил Шанто, — вода все прибывает… и это еще продлится часа два!
— Если подует ветер с севера, Бонвилю несдобровать, — добавил Лазар. — К счастью, он нас обходит.
Девочка повернулась, внимательно слушая, в ее больших глазах были сострадание и тревога.
— Полноте! — сказала г-жа Шанто. — У нас надежное убежище, а другие пусть сами выходят из положения, у каждого свои заботы… Хочешь горячего чаю, милочка? А потом спать.
Вероника, убрав посуду, накрыла старой бархатной скатертью в крупных цветах обеденный стол, за которым собиралась семья по вечерам. Каждый снова занял свое место. Лазар, выйдя на минуту, вернулся с чернильницей, пером и целым ворохом бумаги; он уселся за стол под лампой и начал переписывать ноты. Г-жа Шанто, которая с самого приезда не переставала нежно поглядывать на сына, вдруг резко сказала:
— Опять твоя музыка! Неужели ты не можешь уделить нам ни одного вечера, даже в день моего приезда?
— Мама, но ведь я не ухожу, я здесь с тобой… ты же знаешь, это не мешает мне разговаривать. Ну-ка, скажи мне что-нибудь, увидишь, я тебе отвечу.
Он заупрямился и завалил своими бумагами половину стола. Шанто удобно расположился в кресле, вытянув руки. Матье дремал перед камином, а Минуш прыгнула на скатерть и всерьез занялась своим туалетом; держа одну лапку в воздухе, она тщательно вылизывала шерсть на животе. Медная люстра излучала уют, и вскоре Полина, улыбавшаяся из-под полуопущенных век своей новой семье, уже не могла больше бороться с дремотой; изнемогая от усталости, разомлев в тепле, она уронила головку на согнутую в локте руку и уснула при мягком свете лампы. Тонкие веки, словно шелковая пелена, опустились на ее глаза, легкое, ровное дыхание вылетало из детских уст.
— Она едва сидит, — сказала г-жа Шанто шепотом. — Мы разбудим ее, когда подадут чай, а потом уложим спать.
Наступила тишина. Среди завывания бури слышалось лишь поскрипывание пера Лазара. Покой, дремота, привычный распорядок жизни, одни и те же разговоры за чайным столом. Отец и мать долго молча смотрели друг на друга. Наконец Шанто спросил, запинаясь:
— Ну, а что в Кане у Давуана? Хороший будет нынче баланс?
Госпожа Шанто сердито пожала плечами.
— Как бы не так!.. Ведь я говорила тебе, чтобы ты не впутывался в это дело.
Теперь, когда девочка уснула, можно было потолковать. Они говорили тихо, сперва хотели лишь коротко поделиться новостями. Но страсти разгорелись, и постепенно в их пререканиях раскрылись все семейные неприятности.
После смерти отца, бывшего плотника, который вел торговлю нормандским лесом со смелостью и риском, Шанто обнаружил, что дела фирмы сильно расстроены. Как человек не слишком энергичный, но благоразумный и осторожный, он удовольствовался тем, что навел порядок в делах, и зажил на небольшой, но верный доход с предприятия. Единственный роман в его жизни окончился браком; он женился на учительнице, с которой познакомился в семье друзей. Эжени де ла Виньер, сирота, дочь разорившихся мелкопоместных дворян из Котантена, выйдя замуж за Шанто, рассчитывала вдохнуть в него свое честолюбие. Но он, человек скромный, недостаточно образованный, с опозданием поступивший в пансион, испугался этой чрезмерной предприимчивости, и его врожденная инертность мешала честолюбивым замыслам жены. Когда у них родился сын, мать возложила на этого ребенка все свои надежды, отдала его в лицей и каждый вечер сама с ним занималась. Однако новое несчастье нарушило все ее планы. У Шанто, с сорока лет страдавшего подагрой, начались такие болезненные приступы, что он подумывал, не продать ли свое предприятие. Это сулило жалкое прозябание, экономию в мелочах, жизнь где-нибудь в глуши, а главное, сын, любимый сын, должен будет начать карьеру без всякой поддержки, без двадцати тысяч франков ренты; все ее мечты рушились.
Тогда г-жа Шанто решила по крайней мере заняться торговлей. Они получали примерно десять тысяч франков дохода, и на эту сумму семья жила довольно широко, так как г-жа Шанто любила устраивать приемы. Теперь она раскопала некоего Давуана, и ей пришла в голову следующая комбинация: Давуан покупает их предприятие за сто тысяч франков, по вносит только пятьдесят. Вторые пятьдесят тысяч остаются в деле, Шанто становятся его компаньонами, и прибыль делят пополам. Давуан казался смышленым и предприимчивым человеком; даже если допустить, что доходы от торговли не увеличатся, все же это верных пять тысяч франков, а вместе с пятьюдесятью тысячами, помещенными под залог, это составит ренту в восемь тысяч франков. С такой суммой можно терпеливо ждать, пока сын сделает карьеру и положит конец их прозябанию.
