Дюла Ийеш - Избранное
— Вон там это случилось.
— А меня где-то здесь чуть не сбросила лошадь. Я стреляла с седла.
— В этом качественное отличие наших воспоминаний.
— Велики из нас графы!
Свекор графини был офицером, служил вне Венгрии, женился в Праге. В жены взял княжну.
Сейчас, направляясь к ним, я спохватился: что, собственно, мне известно об этих никогда не виденных мною людях, пригласивших меня в гости? Даже то, что я знал, я знал понаслышке, из сплетен и перешептываний прислуги, и сейчас этот темный источник смущал меня. Ведь, должно быть, оттуда дошел до меня слух, что старая графиня, разгневавшись, запрещала называть ее «ваша милость», в таких случаях — очевидно, как в девичестве — ее следовало величать «ваша светлость».
— Как приняла ваша почтенная свекровь новое положение?
— В конечном счете — великолепно! Венгры ее не съели! Она ужасно боялась венгров.
Из-за своего деда.
Я не понял.
Графиня, чья мысль была почти столь же проворна и непринужденна, как и походка, с готовностью снабдила меня пояснениями: без всяких расспросов с моей стороны, ободренная одним только вопрошающим взглядом, она сообщила мне уйму сведений и пополнила мои знания о ее семье и сословии подробностями, в которых теперь уже не было ничего зазорного.
Граф дослужился в армии до очень высокого чина. Был офицером генерального штаба. Начальником штаба второй армии в боях на Изонцо.
В то время немало герцогов и других титулованных особ назначалось командующими войсками, генерал-фельдмаршалами, которые принимали парады, совершали инспекционные поездки.
Но начальник генштаба не только принимает парады; он ведает дислокацией, он ответствен за проведение воинских операций. Ему должно разбираться в геометрии, картографии, стратегии. Заставить армию развернуться и действовать в полную силу — это мастерство, которое и просто освоить немалый труд, но еще труднее применить его в действии.
Однако в годы правления Хорти граф не принял предложенный пост.
— Отчего?
— Спросите у него сами. Они не ладили!
— Поэтому-то ваш супруг и угодил на фронт.
Молодая графиня уже четыре или пять лет была вдовой. Следовательно, прошел период, когда воспоминание о любимом человеке лишь бередит раны. Для нее настала та пора (и то состояние), когда вдовы с каким-то даже упоением ищут случая поговорить о потерянных мужьях.
— Его все равно бы не удержать. Он ушел вместе со своей командой.
— Он тоже был военным?
Графиня улыбнулась мне снисходительно, даже приостановилась на какой-то миг.
Речь шла о футбольной команде. Сейчас мы узнаем, под влиянием какой душевной потребности задунайская аристократия в период между двумя мировыми войнами формировала собственные футбольные команды.
В ту пору — после 1919 года — стали зарождаться всевозможные общества и ассоциации. Росли как грибы всякого рода тайные и открытые организации для более тесного обмена мнениями, хорового пения или совместных походов. Но в них — от Союза двойного креста до Ордена героев[110] — преимущественно заправляла дерзновенная мелкая буржуазия, провозгласившая себя основой государства; графы здесь были нежеланны, да они и сами не желали вступать в подобные союзы.
В результате они оказались в одиночестве — они, великие основатели кружков и лож минувшего века! Как это ни странно звучит, но аристократы на свой лад почувствовали себя осиротелыми, забытыми. И они занялись — с известной модификацией — тем, чем занимались в средневековье их предки, устроители рыцарских турниров.
А может быть, они хотели установить связь с народом? Например, неуемный дагский граф, который пошел в аристократическом увлечении дальше других: он заставлял своих футболистов играть в форме цветов его герба. Или вамский граф — тот выписывал тренеров непосредственно из Англии, в соответствии с сугубо аристократическим ходом мысли: если что где возникало, там оно до конца дней своих и пребудет верхом совершенства. Надо сказать, что в Англии уже тогда сведущие люди приглашали тренеров из Венгрии.
Я думаю, оба бравых отпрыска эргёдского графа усмотрели в сложившейся ситуации единственное рациональное зерно. На заре этой моды они были подростками. А какой подросток не любит носиться среди двадцати двух своих сверстников, и особенно если — по какой бы то ни было причине — он может ими верховодить? Тот, кто в свое время играл в футбол, не станет отрицать, что даже дряхлеющими ногами готов ступить на зеленое поле, если бы по какому-то волшебству к его ногам ежеминутно подкатывался мяч в голевой позиции. Юные графы организовали две футбольные команды, и сами тоже играли, все сильнее поддаваясь этой страсти, которая определенно развила в них больше положительных человеческих качеств, нежели в их заграничных собратьях-аристократах охота на лисиц; последняя, если вдуматься глубже, основывается лишь на страсти борзых. Так что это небо и земля. Эргёдский замок, как я уже упоминал, строился не в окружении конюшен и дворовых служб, а на людном месте, среди села. Юные графы набирали в сваи команды не дворню, а более или менее независимых крестьянских парней, а это означало, что они перезнакомились почти со всеми, поскольку не так уж легко отыскать в одном селе двадцать два крестьянских парня, в которых господь бог заложил способность к футболу. Бывали недели, когда обе команды трижды мерялись силами; тренировки и пробные игры не в счет. А воскресенья! Едва ли не все село собиралось на базарной площади. Игра шла сначала на окружное, а потом и на комитатское первенство. На матчах среди возбужденных родителей «болела» и графская семья в полном составе.
— И я тоже играла, центрфорвардом, — оживленно добавила молодая вдова, остановилась и, повернувшись, продемонстрировала, как она умеет бить по мячу. В этот момент она стояла передо мною на краю глубокой межевой канавы. И я был вынужден (из глубины канавы) восхищенно созерцать безукоризненные линии ее бедер и икр, удивляясь гармонической легкости, можно сказать художественному стилю, ее походки.
Общаться с народом таким образом — узнал я дорогой — старый граф считал в некотором роде солдатским долгом, делом, достойным офицера и полководца. Он и сам с ненаигранным радушием здоровался с крестьянами за руку. Его с крестьянами тоже связывало общее увлечение. Ведь граф — держа известный на всю страну конный завод — в то время бредил лошадьми и считал эту свою страсть тоже до известной степени народным, общим с крестьянами чувством. Но, как мы увидим, он и во многом другом имел иные суждения о народе и обществе, нежели его высокородные венгерские собратья. В Чехии он жил в более культурной, более демократической среде, и оба эти понятия, логически вполне правильно осмыслив, слил воедино. По какой-то отдаленной линии граф оказался в родстве с прусской знатью, а через нее с бельгийско-испанской и английской. Умонастроения этой знати тоже оказывали на него влияние — до 1914 года он по большей части только с нею и общался. (С англосаксами, правда, лишь благодаря весьма почитаемой и общей у них страсти к лошадям. Именно поэтому, объяснила молодая графиня, в одном уголке графского сердца в непосредственном соседстве с принцем Эдинбургским обосновался дядюшка Пали, лучший в Эргёде знаток племенных рысаков.)
И невестка графа, эта столь грациозно ступающая рядом со мной женщина, тоже, видимо, отличалась от серии аристократических дам, сошедших с отечественного конвейера. Хотя одна характерная особенность сближала ее с нашей знатью. Голос свой с обычного среднего тембра разговорной речи она могла вдруг направить в такие глубины, словно смычок с двух первых струн скрипки, которые он дотоле заставлял звучать, внезапно пробегал вдоль всей длины низких нот и дальше извлекал звуки только из «соль» самого глубокого регистра. И всякий раз я поражался музыкальной неповторимости ее голоса и невольно наклонял голову: столь чистокровно аристократическим было это звучание. Я даже сказал ей об этом.
— О, вы заблуждаетесь! — возразила она.
И непринужденно, словно бы мимоходом, с легкостью, как говорят, присущей патрицианкам, моя собеседница поведала некоторые подробности о себе самой. И прежде всего: титул графини полагается, вернее, полагался ей только по мужу. А сама она простого звания. Sine всякого nobilitate[111].
Она назвала свою девичью фамилию. Но все же с особенной, требующей почтения интонацией. Наверное, мне следовало знать это имя.
— Вы что, никогда не слыхали? — спросила она неприкрыто резко.
И тут меня осенило, разрозненные звенья соединились в моей памяти.
Она была балериной. Гастролировала главным образом за границей. Все газеты мира писали о ней. Всякое бывало в ее жизни, до того как она встретила своего будущего мужа. Это был брак по любви!
