Генри Джеймс - Послы
— Ну, люди иногда ездят в Лондон, — рассмеялась Мария. — Как вам известно, я туда ездила.
Стрезер понял намек.
— И привезли оттуда меня, — сидя напротив нее, он почти бесстрастно рассуждал вслух. — А кого привез Чэд? Он полон фантазий. Утром, — добавил он, — я первым долгом написал Саре. Все как положено. Я в полной готовности.
Она предпочла пренебречь некоторыми поднятыми им темами ради других.
— Некая дама сказала мне на днях, что, по ее мнению, у него все задатки крупного коммерсанта.
— Так и есть. Он похож на своего отца.
— Такого отца!
— Да, такого, как надо, с этой точки зрения. Но не его сходство с отцом, не это меня волнует!
— А что же?
Он снова принялся есть; отведал восхитительной дыньки, щедро нарезанной хозяйкой дома, и только после этого вернулся к ее вопросу, и то лишь лаконично сказав, что не преминет ответить. Она ждала, наблюдала, угощала его, развлекала и, пожалуй, именно с этой целью попеняла ему на то, что он так и не удосужился назвать ей изделие, которое производят в Вулете. «Помните, мы говорили об этом в Лондоне как-то вечером, когда были в театре?» И тут же зажала ему рот, переведя разговор на другой предмет. Помнит ли он то, помнит ли он это из первоначальной поры их знакомства? Он помнил все и не без юмора привел даже кое-какие подробности, которые она, по ее собственному признанию, не помнила, подробности, которые она яростно отрицала; они возвращались в первую очередь к теме, составлявшей для них тогда главный интерес: им интересно было в то время знать, «чем у него это дело кончится». Они предполагали, что у него все кончится великолепно, все выйдет — так им, по крайней мере, казалось. Что ж, так оно все и вышло. По совести говоря, он вышел или, вернее, зашел так далеко, что дальше некуда, и ему теперь впору было думать, как снова войти. В воображении Стрезера мгновенно возник образ его недавнего прошлого; он уподобил себя одной из фигурок на Бернских башенных часах. Они выходят с одной стороны в назначенный час, двигаясь толчками, проходят на глазах у публики короткий отрезок пути и снова входят с другой стороны. Он тоже, двигаясь толчками, прошел на глазах у публики короткий отрезок пути — ему тоже предстояло теперь скромно сойти со сцены. Он предложил Марии, если ей это угодно, назвать сейчас великолепную продукцию Вулета. Как великолепный комментарий ко всему. Но она остановила его на полуслове, у нее не было ни малейшего желания знать, она не согласится на это ни за какие блага. С продукцией Вулета она покончила. Кто-кто, а она сыта по горло. Она слышать об этом не хочет; и она добавила, что, насколько ей известно, мадам де Вионе всегда противилась желанию осведомить ее на этот счет, хотя ей, конечно, пришлось бы смириться, вздумай миссис Покок навязать ей эти сведения. Но миссис Покок, как видно, не жаждала говорить на эту тему, даже не заикнулась ни разу, а теперь это уже не имеет никакого значения. Мария Гостри, очевидно, ничему теперь не придавала значения, за исключением разве одного щекотливого обстоятельства, упоминать о котором она до поры до времени не желала.
— Не знаю, приходило ли вам в голову, что, предоставленный самому себе, мистер Чэд может в конце концов возвратиться домой. Судя по тому, что вы сказали сейчас о нем, вам это в голову приходило.
Он следил за ней добрыми, но очень внимательными глазами, словно предвидя, что за этим последует.
— Не думаю, что он сделает это ради денег. — И поскольку ей, вероятно, не до конца было ясно, добавил: — Я имею в виду, расстанется с ней.
— Стало быть, он расстанется с ней?
Стрезер молчал, потом медленно, очень осмотрительно, затягивая слегка эту последнюю деликатную паузу, пытаясь без слов всеми возможными способами воззвать к ее терпению и пониманию, сказал:
— О чем вы собирались спросить меня?
— В его ли силах сделать так, чтобы уладить ваши отношения?
— Мои отношения с миссис Ньюсем?
Утвердительный ответ лишь обозначился у нее на лице, словно она из чувства такта избегала произносить это имя, но вслух добавила:
— Ну а в его ли силах сделать что-нибудь, чтобы она попыталась?
— Уладить наши с ней отношения? — Он очень решительно покачал головой. — Тут никто ничего не может сделать. С этим покончено. Покончено — и у нее, и у меня.
Мария была озадачена, в ее взгляде промелькнуло сомнение.
— Вы за нее ручаетесь?
— О да, теперь ручаюсь. Слишком много всего произошло. Я стал для нее другим.
Выслушав это, Мария глубоко вздохнула.
— Понимаю, значит, и она стала другой для вас.
— Нет, — прервал он ее. — Нет. — И поскольку мисс Гостри снова выглядела озадаченной, объяснил: — Она та же. Она та же, что и всегда. Но теперь — я ее вижу.
Он произнес это очень серьезно и как бы даже ответственно, коль скоро ему пришлось об этом говорить, и звучало это даже в какой-то мере торжественно. Мария же просто воскликнула: «О!», довольная, признательная, однако последовавшая затем фраза показала, как она восприняла его слова.
— К чему вы тогда возвращаетесь?
Он отодвинул тарелку, поглощенный сейчас другой стороной вопроса, отступая перед ней, по сути, чувствуя себя настолько растроганным, что неожиданно поднялся с места. Он был уже заранее взволнован тем, что ему предстояло, по-видимому, испытать, тем, что предпочел бы предотвратить, с чем хотел бы обойтись очень бережно; но поставленный в безвыходное положение этой стороной вопроса, он еще более желал — хотя и предельно мягко — быть решительным и бесповоротным. Он не спешил с ответом, он заговорил опять о Чэде:
— Невозможно было больше идти мне навстречу, чем он, вчера вечером, когда речь шла о том, что он покроет себя несмываемым позором, если не останется ей верен.
Марии он и в этом даже мог довериться.
— Вы так и сказали ему — «покроет себя позором»?
— А как же! Я долго толковал, какая это была бы с его стороны низость. И он согласился со мной.
— Вы будто пригвоздили его.
— Вот именно, будто!.. Я сказал, что прокляну его.
— Вот как! — улыбнулась она. — Неужели? — И после недолгого молчания продолжала: — Да, но теперь вы не можете делать предложение!..
Она пытливо вглядывалась в его лицо.
— Снова делать предложение миссис Ньюсем?
Она опять помедлила, потом, собравшись с духом, произнесла:
— Понимаете, я никогда не думала, что предложение сделали вы. Я всегда думала, что предложение сделала она… и, уж если на то пошло, я ее понимаю. Я хочу сказать вот что, — объяснила она, — при таком расположении духа… при таком расположении духа предавать проклятию! — нет, ваш разрыв непоправим. Стоит ей узнать, как вы распорядились ее полномочиями, она никогда и пальцем не пошевелит.
— Я сделал, — сказал Стрезер, — все что мог. Больше невозможно ничего сделать. Он заверил меня, что предан ей, что и помыслить не может… Но я не убежден, что мне удалось его спасти. Слишком уж он рассыпался в уверениях. Он спрашивает, с чего я взял, будто она ему наскучила. Но у него еще целая жизнь впереди.
Мария сразу же все поняла.
— Он создан для того, чтобы нравиться.
— Таким создала его она.
Стрезер ощущал заключавшуюся в этом иронию судьбы.
— Вряд ли это его вина!
— Во всяком случае, это таит в себе опасность. Опасность для нее, я хочу сказать. Она это знает.
— Да, она это знает. Вы предполагаете, — спросила мисс Гостри, — что в Лондоне у него есть женщина?
— Да. Нет. То-то и оно. Я ничего не предполагаю. Боюсь предположить. С этим покончено. — И он протянул ей руку. — До свидания.
— К чему же вы возвращаетесь?
— Не знаю. Всегда что-нибудь да найдется.
— Там все переменилось, — сказала она, удерживая его руку.
— Переменилось — вне всякого сомнения. Вот я и посмотрю, как мне там будет житься.
— Вы думаете, вам будет там лучше, чем?.. — Но, словно вспомнив, что в свое время сделала миссис Ньюсем, так и не договорила.
Но он уже понял:
— Лучше, чем в этом месте в эту минуту? Лучше, чем то, что удается вам, к чему бы вы ни прикоснулись?
Какое-то время он не говорил, молчал, ведь она на самом деле предлагала ему все это, она предлагала ему совершенное служение и чуть ли не полную беззаботность на всю его оставшуюся жизнь. Это мягко окружило бы его, тепло укрыло, и выбор был бы сделан на надежном основании. За выбором стояла любовь к прекрасному и взыскательность. Нелепо, попросту глупо не ценить такие вещи, но, поскольку речь шла о его видах на будущее, он остановился на этом лишь на мгновение. Тем более что она поймет — она всегда понимала.
Так оно, вероятно, и было, но между тем она продолжала:
— Знайте, нет ничего, чего я не сделала бы для вас.
— О да. Я знаю.
— Ничего, — повторила она. — Ничего на свете.
