Толстой Л.Н. - Полное собрание сочинений. Том 87
Очень давно ничего не знаю про васъ, и мнѣ недостаетъ. Я третью недѣлю живу у Олсуф[ьевыхъ]. Мнѣ очень хорошо. Тишина и внѣшняя и внутренняя. Они такіе простые, очень добрые люди,1 что различіе ихъ взглядовъ съ моими и не различіе, а не признаніе того, чѣмъ я живу, не тревожить меня. Я знаю, что они не могутъ, а что они желаютъ быть добрыми и въ этомъ направленіи дошли, докуда могли. Покаюсь вамъ, что грущу о томъ, что нѣтъ энергіи для умственной работы. Начаты такія важныя и, кажется мнѣ, хорошо задуманныя и даже обдуманныя работы, и нѣтъ силъ выполнить ихъ. Или очень медленно долженъ привыкнуть работать, пользуясь рѣдкими просвѣтами, или это временное ослабленіе — слѣдствіе инфлуэнцы, (Какъ здоровье Лиз[аветы] Ив[ановны]? Неужели не поправилось совсѣмъ?). или указаніе того, что надо кончить писать. Каюсь въ томъ, что мнѣ это грустно, хотя знаю, что только не отворачиваться отъ Бога, не дѣлать противнаго его волѣ, то будешь служить Ему, хотя и не видя слѣдовъ своего служенія, хотя знаю это и то, что уходя изъ дѣятельности этой жизни, умирая къ ней, вступаешь этимъ самымъ въ другую будущую жизнь, кот[орой] еще не сознаешь, умираешь — рождаешься, хотя думаю это и вѣрю въ это, къ стыду своему — грущу о прекращеніи привычной дѣятельности. А какъ глупо! Вѣдь она не можетъ же вѣчно продолжаться. Цѣлую васъ, Галю и Димочку.
Послѣзавтра, 9-го, хотимъ,1 если буд[емъ] живы, ѣхать въ Москву.
Полностью публикуется впервые. Отрывок напечатан в «Дневнике Л. Н. Толстого», под ред. В. Г. Черткова, т. I, 1895—1899, М. 1916, стр. 193. На подлиннике черными чернилами написано: «№ 410. 19 ф. 96». Дата эта очевидно не верна. Толстой отвечает на письмо Черткова от 20 февраля и пишет, что собирается «послезавтра 9-го», ехать в Москву. Таким образом письмо следует датировать 7 марта.
В письме от 20 февраля из Петербурга Чертков писал Толстому: «Пишу вам, дорогой Лев Николаевич, под впечатлением того вашего письма к Сулержицкому, в котором вы его утешаете в том, что он уступил. Не стану говорить вам о том, как я ценю в вас ту сердечную доброту, с которой вы умеете становиться в положение каждого и в самую трудную минуту оказать человеку столь нужную ему душевную поддержку. Письмо это проникнуто этим чувством и потому наверное оказало свое благотворное влияние. Но вместе с тем мне кажется, что чувство личной жалости к страдающему заставило вас «хватить через край», и при том в такой области, где очень опасно отклоняться от самой осторожной точности. И что хуже всего, вы тут же как бы возводите в принцип такое неправильное превознесение личного чувства.
Еще тогда, когда я только что узнал об уступке Сулержицкого, я предвидел вероятие того, что вы и ваши дочери, желая утешить и приласкать его, станете слишком оправдывать его поступок; и когда, действительно, я получил от вас письмо, в котором вы упоминали, что сказали Сулержицкому: «ну что же делать, видно такова воля божия», мне хотелось вам возразить, что этого говорить не следует, т. к. поступление на военную службу ни при каких условиях не может быть согласно с волей божьей, хотя бы и под влиянием любовнейшего чувства к самому близкому родственнику. В письме к Сулержицкому вы уже ясно и решительно формулируете это ваше мнение или чувство, с которым я не могу согласиться. Вы пишете: «... В этой борьбе вы избрали то, чтò должно было избрать. Не нарочно, а искренно говорю, что на вашем месте я наверное поступил бы так же, как вы. Потому что мне кажется, что так и должно было поступить. Ведь всё, чтò вы делали, отказываясь от военной службы, вы делали для того, чтобы не нарушать закона любви; а какое нарушение любви больше, — стать в ряды солдат, или остаться холодным к страданиям старика? — Бывают страшные дилеммы, и только совесть наша и бог знают: чтò для себя, своей личности, мы сделали и делаем то, чтò делаем, или для бога. Такие положения, если они избраны наверно для бога, бывают даже выгодны: мы падаем во мнении людей (не близких людей, христиан, а толпы), и от этого тверже опираемся на бога Самое трудное то состояние, когда весы колеблются, и не знаешь, которая чаша перетянет, уже пережита вами...» Со всем подчеркнутым я не могу согласиться, и бог велит мне это сказать. Можно извинять подобные поступки, но оправдывать их нельзя, так как они совершаются по слабости человеческой, но никак не потому, что «так должно поступать».. Спрашивая, «какое нарушение любви больше»? вы смешиваете две любви: любовь к богу и любовь к ближнему. Бога справедливо велено любить всем сердцем, всею душою, всем разумением, а ближнего только, как самого себя. И если ради первой любви, — любви к высшей истине, — следует пренебрегать собою, своими личными страданиями, то очевидно, что следует также пренебрегать и страданиями тех ближних, которые страдают из-за страданий нашей личности или вообще лично страдают из-за нашей любви к богу истины, так как ближнего следует любить не больше, чем самого себя, ибо всё равно, кто станет между богом и мною, моя ли личность, или личность моего старика отца, — «в обоих случаях я жертвую высшей любовью ради низшей» «Я не мог удержаться от того, чтобы не высказать вам этого, дорогой друг и брат, Лев Николаевич: замолчав в себе это, я не был бы спокоен. И мне кажется, что вы не только согласитесь, но согласны со мной, и что отступили вы от этого только по доброте вашего сердца под впечатлением ужасных страданий, пережитых нашим другом»....
1 Во время пребывания Толстого в Никольском из семьи Олсуфьевых находились Адам Васильевич и Анна Михайловна Олсуфьевы, их дочь Елизавета Адамовна и — одно время — сын Михаил Адамович.
* 415.
1896 г. Марта 18. Москва.
Посылаю вамъ, какъ я поправилъ. Я старался удержать всѣ мысли, кажется, нехорошо. Но все таки лучше, чѣмъ было» А впрочемъ, вы рѣшите. Цѣлую васъ.
Л. Т.
Публикуется впервые. На подлиннике надпись черными чернилами рукой Черткова: «М. 18 Мр. 96 № 411», на основании которой датируется? письмо.
Около 10 марта 1896 г. Чертков приезжал в Москву повидаться с Толстым, а затем, вернувшись в Петербург, написал ему письмо относительно своей рукописи об отношении правительства к отказам от военной службы, которую он, повидимому, показывал Толстому, будучи в Москве. В этом письме от 16 марта Чертков писал: «.... у меня явилась потребность придать оговорке о моем собственном отношении к этому делу побольше силы и яркости. Теперь я сделал вставку, которая меня удовлетворяет. Но так как вы всё читали и поправили, то мне не хотелось бы, чтобы эта последняя редакция заключения вас обошла, тем более, что, когда приходится в нескольких словах говорить о таком серьезном вопросе, то каждое слово важно. Поэтому посылаю вам при сем заключение с просьбой еще раз его прочесть и поправить, если найдете желательным. Ваши прежние поправки я все занес и отдаю переписывать статью. Пожалуйста верните мне прилагаемое как можно скорее, чтобы не вышла задержка».
Статья Черткова издана под заглавием: «Напрасная жестокость. О том, нужно ли и выгодно ли для правительства делать мучеников из людей, по своим религиозным убеждениям не могущих участвовать в военной службе», изд. В. Черткова, Лондон 1896. До издания за границей была переписана на пишущей машинке и в таком виде распространялась в России. Рукопись Черткова с поправками Толстого хранится в AЧ.
В ответ на это письмо Чертков писал Толстому из Петербурга 20 марта: «Благодарю вас, дорогой друг, за вашу внимательную переделку. Вышло гораздо лучше, чем я сумел бы сказать, и я приложил к статье ваше изложение заключения в почти дословном виде».
* 416.
1896 г. Мая 10. Я. П.
Получплъ ваше письмо и съ усиліемъ пишу хоть какой нибудь отвѣтъ. Чувствую себя очень вялымъ. Поработаю утромъ и потомъ на цѣлый [день] чувствую себя ни на что не годнымъ. Работаю все съ тѣмъ же упрямствомъ и надеждой. Таня вчера уѣхала въ Швецію.1 С[офья] А[ндреевна] съ Мишей и Сашей уѣхали третьяго дня на коронацію.2 Нынче ночью хотѣли вернуться. Мнѣ разсказывали изъ вѣрныхъ источниковъ, что съ недѣлю или дней 10 тому назадъ въ Москвѣ найдены приготовленія къ взрыву и арестовано 15 человѣкъ.3 Какъ жалко обѣ стороны и какъ очевидно, что на этомъ пути, т. е. при существующемъ складѣ мысли, нехристіанскомъ, не можетъ быть никакого улучшенія, примиренія, что всякое затишье только временное, внѣшнее, а что внутри кипитъ и разростается злоба. Опять казни, страданье, раскаянье, заглушеніе раскаянія и все остальное. Слыша про это, только сильнѣе убѣждаешься въ необходимости непрестанной бдительности надъ собой, чтобы не содѣйствовать какъ нибудь своимъ раздраженіемъ этому злу, а чтобъ противодѣйствовать ему во всемъ и, главное, въ себѣ. Вчера напакостила ночью собака Мишина, и я наступилъ, и долженъ былъ чистить, и потомъ съ злостью гналъ хлыстомъ и билъ собаку. Я служилъ революціи, взрывамъ, казнямъ. И потомъ опомнился и постарался помириться съ собакой. И служилъ дѣлу единенія, блага міра.
