Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы
Ночью его грудь сдавила громадная тоска, в которой уже чувствовалось жало угрызений, зарождалось темное предчувствие несчастья, и тысячи призраков, поднимаясь, достигали страшных размеров и без устали преследовали его. Ему казалось, что он задыхается, что вся комната полна биениями его сердца и что среди этого шума раздается чей-то зов, зов его матери. Не зовет ли она его и в самом деле из соседней комнаты? Не почувствовала ли она его страданий? Приподнявшись на локтях, он прислушивался, не будучи в состоянии разобрать ни одного звука среди этого гула. В недоумении он встал, зажег лампу и, открыв дверь, подошел к кровати больной. От света, ударившего ей в глаза, она отвернулась к стене.
— Что тебе, Густав?
— Ты звала меня?
— Нет, дитя мое.
— Мне послышалось, мама.
— Нет, иди ложись, да благословит тебя Бог, дитя мое.
IIIНа другое утро Густав медленно поднимался по аллее в сопровождении Фамулуса, большой белой собаки, которая шла за ним упругим, изящным, точно слегка танцующим шагом борзых. Было раннее девственное утро возрождающейся весны. Просыпающаяся природа как будто медленно поправлялась после болезни. Молочно-белая дымка еще дрожала под густо растущими деревьями, а верхи их уже румянились и чуть заметно трепетали на солнце.
Старая земля Абруццов размягчалась.
В конце аллеи на фоне темной зелени апельсиновых деревьев Густав заметил светлое пятно, похожее на белеющую среди парка статую. Он стал всматриваться, как вдруг собака, как бы почуяв добычу, кинулась вперед громадными скачками бегущей антилопы. — Фамулус, сюда, Фамулус! — доносился издали голос Франчески. Она стояла, подзывая бегущую собаку, щелкая пальцами, и вибрирующий звук ее голоса несся по ветру. Когда Густав подошел, она нагнувшись ласково гладила тонкую морду собаки, которая лежала на спине, с поднятыми тонкими нервными ногами, открывая втянутый живот телесного цвета.
Франческа показалась ему красивее, чем когда-либо, в этом утреннем платье, сквозь густые складки которого чувствовалась живая упругость тела, волосы ее были высоко подобраны и уложены на голове, как на портретах времен Империи. Густав поздоровался.
— Здравствуйте, Густав, — ответила она, выпрямляясь быстрым движением. Со слегка покрасневшим от согнутого положения лицом она протянула руку и с любопытством взглянула на него из-под полуопущенных век. Вместе с наступлением утра к ней снова вернулась и ее обычная ясность духа. Потом, шутливо меняя интонацию голоса, она спросила:
— Откуда вы, сударь?
Густав понял и улыбнулся. Застенчивый как пугливый ребенок, он поздоровался с ней, не назвав ее по имени. И теперь жалел об этом, ему захотелось говорить с ней долго и без смущения.
— Я был далеко, Франческа. Я вышел на рассвете и взял с собой Фамулуса. Воздух пощипывал лицо, мы шли полями, были в сосновом лесу. Он весь полон цветущими фиалками, и аромат их смешивается с запахом смолы. Если бы вы знали, как это хорошо! Хотите, поедемте туда как-нибудь верхом? Мы прошли и мимо холмов возле фермы, луг весь был залит росой — отовсюду выскакивали кролики. Фамулус поймал было одного, но я заставил его выпустить. Мы сделали большой обход и вернулись в аллею. Фамулус увидел вас издали и бросился к вам лизать руки. Вы даете слишком много сахару этому старому лакомке, вы его избалуете, Франческа.
Он продолжал говорить, потому что Франческа слушала его, как вдруг прибежала перепуганная Ева, крича: — Иди скорей, мама, бабушке дурно! — И они все вместе бросились к ней.
Донна Клара лежала на постели, дрожа в припадке, который сотрясал ее старые кости. Она не могла говорить, почти мертвенная бледность покрывала ее лицо — нижняя челюсть тряслась, глаза под полузакрытыми веками закатились. Помочь ей было нечем, оставалось только ждать, когда припадок пройдет сам собой. Густав положил свою горячую руку на ее ледяной лоб и, вглядываясь в помертвевшее лицо с выражением нежности и страха, старался согреть его своим дыханием. Время от времени он тихо звал ее, приближая свои губы к уху больной. И по-видимому она слышала его, потому что в углах желтоватого белка снова показывался зрачок, а на губах тщательная попытка улыбнуться боролась с конвульсивной дрожью.
Солнце еще не проникло в комнату — его золотое сияние разбивалось на стеклах закрытых окон. Мало-помалу дрожь больной утихала, и два или три раза рот ее слегка приоткрылся для вздоха. По мере того как тепло проникало в тело, бледность ее смягчалась. Она повернула глаза к стоящим у изголовья, и наконец, опустив веки, ей удалось слабо улыбнуться. Огромная усталость охватила ее, и в этом изнеможении сохранялось еще чувство того леденящего холода, от которого она застывала. И в то же время при виде возрастающей радости этого весеннего утра в душе ее плакало горькое сожаление о невозвратном. Все кончено, она старуха и должна умереть! И слабость еще сильнее охватывала ее; ясность сознания покидала, заменяясь чувством тупой тяжести.
— Она засыпает, — прошептала Франческа.
— Нет, это обморок, — побледнев, сказал Густав, чувствуя, как ослабевает биение жизни в пульсе матери.
— Бегите скорей, Густав, наверх. В моей комнате около постели вы найдете хрустальный пузырек. Принесите его.
Он вышел, вбежал по лестнице и вошел в комнату. Несмотря на тревогу, острое ощущение аромата и свежести ударило ему в голову и бросило в дрожь.
Этот розовый свет, в котором чувствовалось теплое испарение ванны и где жил еще естественный аромат женской кожи, способен был смутить самого целомудренного человека. Он искал пузырек, не глядя на то, что делает. Откинутое одеяло на постели открывало белую как снег простыню, сохранившую еще отпечаток лежавшего на ней тела, и от нее поднимался присущий Франческе запах. Руки его коснулись чего-то нежного, мягкого. Может быть это была ее сложенная рубашка или что-нибудь другое, что она уже носила и что сохранило аромат ее тела. Он нашел пузырек Вышел и поспешно вернулся к больной.
IVБыл чудесный мягкий полдень умирающего марта. Накануне вечером они наконец решили отправиться верхом в сосновый лес. Молча, ровной английской рысью ехали они рядом по большой дороге. Густав слегка задерживал свою гнедую лошадь, чтобы иметь возможность видеть стройный и тонкий силуэт Франчески в плотно облегающей ее черной амазонке с изящной шляпой на густых высоко подобранных каштановых волосах. Рукой, затянутой в перчатку, она уверенно управляла своей рыжей лошадью. Все ее внимание было поглощено удовольствием ощущать прикосновение ветра к лицу, чувствовать упругий нервный ход лошади, звонко ступавшей по земле. Когда прядь волос падала ей на лицо, она быстрым движением головы отбрасывала ее назад. Перегнувшись, она ударила хлыстом по изгороди, окаймляющей дорогу, и стая птиц шумно вспорхнула к небу, залитому влажной нежностью, похожей на ту, которая после грозы улыбается сквозь тучи изумленной земле. В эту минуту в природе чувствовалось умиротворяющее влияние Снежной богини, отдаленная фигура которой возвышалась над окружающими полями. Кое-где виднелись землепашцы.
— Направо, Франческа, — предупредил Густав, посылая свою лошадь вперед. Похожий на старого фавна человек шел им навстречу и вел две пары только что распряженных волов с красными кистями на сбруе. Рыжий сбился с рыси и заплясал на месте. Франческа натянула повода и, нагнувшись, следила за красивыми движениями тонких ног лошади.
— Ваш рыжий мог бы гарцевать, не сойдя с золотой монеты, — любуясь ей, сказал Густав. Тогда Франческу охватило желание бешеной скачки, и розовые ноздри ее задрожали, вдыхая свежий ветер. Отрывистым и горячим голосом она весело подзадоривала лошадь: «Гоп! гоп! ура!»
Лошади взвились одинаковыми движениями, и резвое возбуждение их все возрастало. Красивые молодые животные тоже почувствовали весну.
— Гоп!
Наездница оживлялась. Свежий почти холодный ветер румянил ей лицо и морозил губы, за которыми виднелись зубы и полоска розовой верхней десны. Она чувствовала то счастливое забвение, которое испытывают здоровые люди при сильных и требующих ловкости упражнениях. А так как радость обыкновенно порождает естественную склонность к доброте — ее влекло теперь к Густаву, скакавшему с ней рядом, и она чувствовала, что полнота этого вместе испытываемого удовольствия связывала их. — Гоп!
Они не глядели друг на друга, но их охватывало то глубокое очарование, которое чувствуешь, при взгляде в глубину зрачков. Дороги круто заворачивали, копыта лошадей громко прозвучали по перекинутому через канаву мостику. Вдали черное пятно соснового леса вырисовывалось на небе волнообразной линией, как спина идущего стада овец.
— Вот сосны, — крикнул Густав, протягивая хлыст по направлению к лесу. Запах смолы доносился к ним по ветру. И, слегка нагнувшись к своей спутнице, Густав сказал: — Дышите, Франческа. Это полезный запах. — Он сказал эти простые слова с непередаваемым выражением, как произнес бы пылкое вступление к любовной оде.
