Герберт Уэллс - Собрание сочинений в 15 томах. Том 9
Он может, например, уйти из дому, куда глаза глядят.
«Уйти, куда глаза глядят» — каким чудодейственным призывом звучала для него эта фраза!
Почему раньше не пришла ему в голову эта мысль — уйти, куда глаза глядят?
Он был изумлен и слегка потрясен, обнаружив в себе чрезвычайно мощные и до сих пор таящиеся под спудом преступные наклонности, благодаря которым старый, патриархальный, ветшающий Фишбурн сгорел в огне и перед его жителями открылись новые перспективы. (Я бы от всего сердца желал, чтобы мистер Полли почувствовал хоть капельку раскаяния за содеянное.) А вместе с Фишбурном, казалось, сгорели и прочно установившиеся, незыблемые понятия. Выяснилось, что Фишбурном белый свет не кончается. Это было новое, очень важное соображение, о котором он и не подозревал, когда тянул лямку безрадостного существования. Фишбурном, тем самым Фишбурном, который мистер Полли так хорошо знал и ненавидел до того, что хотел себя убить, белый свет не кончается.
Страховые деньги, которые он должен был получить, решили практическую и моральную стороны дела. Он уйдет, куда глаза глядят, со спокойной совестью. Он возьмет ровно двадцать один фунт, а все остальное оставит Мириэм, что, на его взгляд, было абсолютно справедливо. А без него она может делать все то, к чему всегда его призывала…
Он пойдет по дороге, уходящей белой полосой в Гарчестер, потом в Крогейт, а потом в Танбридж Уэллс, где есть Жаба-гора, о которой он слышал, но никогда не видел. (Ему почему-то казалось, что эта гора — чудо из чудес.) А уж оттуда он пойдет бродить по другим городам и селам. Он будет шагать не спеша, ночевать в придорожных гостиницах, наниматься на работу то там, то здесь и встречаться с новыми людьми.
Быть может, ему попадется хорошая работа, и он разбогатеет, а если этого не случится, он ляжет под колеса поезда или в одну из теплых летних ночей бросится в широкую, спокойную реку. Ничуть не хуже, чем ждать своей очереди у зубного врача. Ничуть! Но владельцем лавки он уж ни за что больше не станет.
Так представлялось мистеру Полли его будущее, когда он по ночам лежал без сна.
Стояла весна, и в лесах, подальше от морских ветров, уже цвели анемоны и примула.
А спустя месяц по берегу реки между Аппингдоном и Потуэллом, лениво шлепая в пыли, шел бродяга; отличался он намечающейся лысиной да круглым брюшком. Шел он, засунув руки в карманы и задумчиво насвистывая. Был чудесный, полный цветения весенний день, и зелень, какой еще никогда не создавал господь (хотя, впрочем, надо сказать, такая же зелень была и в прошлом и в позапрошлом году, но мы как-то об этом забываем), весело отражалась в зеркале реки, тоже небывало прекрасной. Бродяга остановился, замер и даже перестал свистеть: он наблюдал за водяной крысой, которая бегала взад-вперед по маленькому мысу, что вдавался в реку. Крыса прыгнула в воду, поплыла, потом нырнула, и, только когда исчез последний круг на воде, мистер Полли возобновил свое путешествие, куда глаза глядят.
Впервые за много лет он вел здоровую жизнь, постоянно бывая на свежем воздухе, ежедневно совершая восьми-десятичасовые прогулки, скудно питаясь, не упуская ни единой возможности приятно побеседовать хотя бы о возможной работе. И если не считать того, что ему пришлось, позаимствовав в одном доме иголку с ниткой, зашить себе дыру на пиджаке, которая появилась после соприкосновения с колючей проволокой, он пальцем о палец за это время не стукнул. Его не волновали больше ни торговля, ни то, который теперь час и скоро ли начнется сезон.
Первый раз за всю свою жизнь он увидел северное сияние.
Пока прогулка стоила ему очень мало. Он все устроил в соответствии с разработанным им самим планом. Он отправился в путь с четырьмя пятифунтовыми банкнотами и одним фунтом, размененным на серебро. Из Фишбурна он доехал на поезде до Эшингтона, где отправился на почту и послал эти четыре банкнота заказным письмом до востребования на свое имя в Гилэмтон, приложив к ним коротенькое дружеское послание из нескольких слов. Он выбрал Гилэмтон, потому что ему понравилось это название и еще потому, что графство Суссекс, в котором находится этот городок, славится своими сельскими видами. Послав письмо, он отправился открывать Гилэмтон, где его ждали деньги и приветственное слово. Добравшись наконец до Гилэмтона, он разменял пятифунтовый банкнот, взял один фунт себе, а оставшиеся девятнадцать снова послал по почте.
После пятнадцатилетнего промежутка он вновь открыл тот замечательный мир, который многие люди не видят по причине необыкновенной своей слепоты и тупости. Он шел по проселочным дорогам, а над ним в деревьях свистели, чирикали, гомонили, пели птицы; он любовался молодой, недавно распустившейся зеленью, испытывая то беспечное счастье, какое испытываешь только в детстве во время каникул. Если случайно ему вспоминалась Мириэм, он брал себя в руки и отгонял мысль о ней. Он заходил в придорожные гостиницы, долгие часы беседовал о том о сем с мудрыми возчиками, которых всегда можно встретить в любом деревенском трактире, где они отдыхают, потягивая эль, а их сильные, гладкие лошади, запряженные в фургоны, побрякивая медными колокольчиками, терпеливо ждут их во дворе. А однажды он нанялся к бродячим циркачам, что разъезжают по окрестностям с качелями и паровой каруселью, и провел с ними три дня, но одна из их собак почему-то отчаянно его невзлюбила, и новая работа потеряла для него прелесть. Он вступал в беседы с бродягами и поденными рабочими. Днем он отдыхал в тени живых изгородей, ночью спал в сараях и на сеновалах, и только однажды ему пришлось ночевать в работном доме. Он чувствовал себя так, как чувствуют себя чахлая трава и маргаритки, когда вы передвигаете машину для стрижки газонов в другое место.
Он получил множество новых, интересных впечатлений.
Он шел по лугам, окутанным туманом и залитым лунным светом. Туман стелился так низко, что едва доставал ему до пояса, и верхняя граница белой пелены обозначалась так четко, что дома и купы деревьев казались островами в молочном море. Он подходил все ближе и ближе к загадочному предмету, похожему на лодку, плывущую по этому странному морю, и увидел, что на корме ее что-то движется, а к носу привязана веревка. Он всмотрелся: это была корова; задумчиво, сонными глазами она глядела на него…
В незнакомой долине неподалеку от Мейдстона он любовался великолепным закатом: багровый и яркий, он широкой полосой разлился по бледному безоблачному небу, а на горизонте отчетливо вырисовывалась ровная линия багровых холмов, похожих на те горы, что он когда-то видел на картинках. Ему казалось, что он перенесся в какую-то другую страну, и он нисколько не удивился бы, если бы стоявший у калитки старик крестьянин, к которому мистер Полли подошел, заговорил с ним на незнакомом языке…
Однажды на рассвете, когда он спал на куче хвороста, его разбудил отдаленный шум гоночного автомобиля, превысившего все понятия о скорости, и так как уснуть он больше не мог, то поднялся и побрел в Мейдстон вместе с наступающим днем. Он никогда не был на улицах города в четыре часа утра; разлитый повсюду покой и ясные краски восхода поразили его воображение. На одном углу он увидел внушительную фигуру полисмена, стоявшего в дверном проеме и своей неподвижностью напоминавшего восковую фигуру. Мистер Полли пожелал ему доброго утра и, не получив ответа, пошел к мосту через реку Медуэй, сел там на парапет и стал внимательно наблюдать за тем, как просыпается город, спрашивая себя, что бы ему пришлось делать, если бы город не восстал ото сна, если бы весь этот мир никогда больше не проснулся…
Однажды он очутился на дороге, по обеим сторонам которой тянулись заросли папоротника и стояли одиночные деревья, и вдруг эта дорога, это место показались мистеру Полли странно и поразительно знакомыми.
— Боже мой! — воскликнул он, остановился и огляделся. — Не может этого быть!
Он не верил своим глазам, но все-таки свернул налево и пошел по едва приметной тропинке, которая очень скоро привела его к заросшей мхом старой каменной стене. Это была та самая стена, которую он так хорошо помнил. Ему показалось, что он был в этом месте вчера: вот и сложенные одно на другое бревна. Невероятно, но это были те самые бревна. Папоротник был, пожалуй, не так высок, и листья у него еще не развернулись, но все остальное не изменилось. Вот здесь он стоял, а здесь сидела она, глядя на него сверху вниз. Где она сейчас? Что с ней сталось? Он сосчитал, сколько прошло с тех пор лет, и подивился: зачем с такой настоятельностью воззвала тогда к нему красота и ничем не одарила?..
Он с трудом подтянулся над краем стены и увидел вдали под березами двух школьниц — маленьких, неприметных девчонок с торчащими косичками; одна беленькая, другая черноволосая. Они стояли, обняв друг друга за шею, поверяя, видимо, друг дружке свои глупенькие секреты.
