Джордж Макдональд - Донал Грант
Всё это привело Форга в отличнейшее расположение духа. Он ничуть не сомневался, что при такой прекрасной возможности оставаться с Арктурой наедине он быстро уничтожит в ней все следы того глупого и ненужного влияния, которое, к его великой досаде, возымело над ней такую власть за время его отсутствия. Как глупо, говорил он себе, было оставлять это несчастное дитя на милость искушений, легко возникающих и укореняющихся в такой одинокой глуши! Однако он даже порадовался, когда заметил, что дочь местного священника тоже перестала появляться в замке. Теперь, когда он наконец — то отбросил юношеские глупости, какое — то время занимавшие его воображение, и был готов исполнить свой долг по отношению к семье, Форг решил, что ради этого стоит решительно воспользоваться теми дарами, которыми, судя по прошлому опыту, он был особенно щедро наделён. Он немедленно возьмёт в свои руки образование и обучение Арктуры и приложит к нему все свои силы! Уж кто — кто, а она быстро почувствует разницу между помощью истинного джентльмена и уроками деревенщины — самоучки!
В Англии он не только отточил свои манеры, но и научился отменно держаться в седле и прекрасно знал если не то, как настоящему человеку подобает относиться к гарцующему под ним животному, то хотя бы, как ведёт себя в таких случаях настоящий джентльмен. Кроме того, будучи в гостях, он нередко выезжал с дамами и потому сейчас мог дать Арктуре немало советов насчёт того, как лучше сидеть в седле, крепче держать поводья и приучать себя не бояться скакать во весь опор. Он немного знал свою кузину и вполне справедливо рассудил, что самый верный способ завоевать её доверие и благодарность — это научить её делать что — нибудь ещё лучше, чем раньше.
Однако он сильно ошибался в той девушке, которую намеревался покорить, если полагал, что обучая её верховой езде, он тем самым заставит её позабыть о том, кто всё это время учил её жить.
Даже со своими поверхностными представлениями о любви он понимал, что пока не любит её. Будь он влюблён, он не стал бы вести себя так самоуверенно. Однако Арктура очень ему нравилась. Жгучий морозный воздух, горячая стать могучего животного и восторг быстрой скачки оживили её и придали ей силы; она выглядела крепче и здоровее, чем раньше, была весёлой и полной жизни, и, видя всё это, Форг самодовольно поздравлял себя со столь быстрым и несомненным успехом. Он даже не подозревал, что к нему это не имеет почти никакого отношения, и неспособен был увидеть, что всё это происходит благодаря тому, что теперь Арктура приходила к Отцу светов без всякого страха и почти без сомнения. Она думала о Нём как об Источнике всей радости в мире, бьющейся и в сердце летящего вперёд коня, и в ветре, вселяющем восторг в её душу, когда она несётся навстречу его упругой, но податливой груди. Она знала, что Он есть любовь и истина, что Он — Отец Иисуса Христа, в точности похожего на Него — больше, чем кто — либо во вселенной походит на кого — нибудь другого! — так, как лишь вечный Сын может походить на вечного Отца.
Неудивительно, что с таким источником живой воды, пробившемся в её душе, она была весела, даже счастлива, и с радостью готова была испытать всё, на что был способен её новый любимец. Всё чаще можно было видеть, как она во весь опор летит по широкому лугу со струящимися по ветру волосами, и её всегда бледное лицо пылает от пьянящего, живительного восторга. Время от времени она заставляла коня делать такие прыжки, которые сам Форг, по его собственному утверждению, не осмелился бы совершить даже в самый хладнокровный момент. Он даже не подозревал в ней такой страстности. Он начал удивляться, что не разглядел её раньше и пренебрегал её обществом ради… — ну, это уже неважно! — и даже обнаружил в себе нечто похожее на влюблённость (на самом деле это было искреннее восхищение). Не будь за его плечами прошлого, иссушившего ему совесть и ожесточившего душу, он, наверное, смог бы воистину полюбить её, как мужчина, хоть и не самый возвышенный из смертных, любит женщину. Влюбляясь, мы подымаемся над своим обычным «я»; то глубокое, что родилось в нашей душе, способно выжить лишь в воздухе истинной человечности, принадлежащей Богу, и потому не может долго выдерживать зловонный дух себялюбивой и низменной натуры, но, оставаясь в нём, быстро погибает и исчезает из виду.
В присутствии Арктуры Форг чувствовал себя неловко. Он побаивался её. Конечно, когда мужчина помнит о совершённом зле и знает, что его прошлое способно до неузнаваемости очернить тот портрет, который он пытается представить своей возлюбленной, неудивительно, что он начинает её бояться! Он — то сам вполне готов отнестись к себе с великодушием и оправдать былые пороки; но вот готова ли она сделать то же самое? И потом, Форг помнил, что в глазах общества их разделяет пропасть, пересечь которую он может только по узкому мостику её благосклонности. Чем больше он проводил с нею времени, тем больше восхищался ею и желал на ней жениться, тем радостнее поздравлял себя с новообретёнными добродетелями светского джентльмена и тем решительнее говорил себе, что не позволит глупой и несправедливой щепетильности лишить его столь великого счастья. А для этого надо было лишь до поры до времени удержать в секрете одну маленькую тайну. Помимо этого любой человек в мире может спрашивать его о чём ему заблагорассудится! А потом, когда замок будет принадлежать ему, неужели кто — то будет оспаривать его титул? И вообще, кто знает, правда это или нет? Отец вполне мог придумать эту угрозу, чтобы добиться послушания. Ведь будь всё действительно так, как он сказал, то, наверное, даже в приступе дьявольской ярости он удержал бы язык за зубами.
Будучи человеком порывистым и привыкшим к тому, что сам он считал успехом, Форг вскоре начал выказывать Арктуре всё более недвусмысленные знаки внимания, ясно указывающие на цель и предмет его себялюбивых вожделений.
Однако Арктура немного знала о том, что произошло до его отъезда, и, поскольку ей были совершенно незнакомы мирские интриги, суждения её оставались простыми и прямыми, восприятие — незамутнённым, чувства — деликатными, а требования девической щепетильности — строгими и чистыми, она даже подумать не могла, что Форг когда — нибудь осмелится подойти к ней с какими — то иными мыслями и намерениями, кроме братского расположения, родившегося давным — давно, ещё в детских играх. Она видела, что Донал не одобряет его поведения. Она думала, Форг знает, что ей известно о его недавних похождениях, и, по большей части, её участливое отношение к нему диктовалось именно жалостью из — за того, что он так сильно оступился.
Тем не менее, со временем она поняла, что дала ему слишком много свободы, тем самым позволяя ему надеяться на ещё большую вольность, которой она вовсе не намеревалась ему давать, и поэтому однажды вдруг отказалась кататься с ним верхом. Из — за плохой погоды они и так уже не выезжали почти две недели, и вот теперь, когда солнечное утро наконец — то улыбнулось им, как улыбаются друг другу друзья, помирившиеся после долгой ссоры, она не желает с ним ехать! Сначала Форг был раздражён, а потом встревожился, опасаясь недружелюбного влияния. Они с Арктурой сидели вдвоём за завтраком.
— Ну почему вы отказываетесь поехать со мной на прогулку? — укоризненно спросил он. — Вам нездоровится?
— Нет, спасибо, я вполне здорова, — ответила она.
— Но сегодня такая дивная погода! — умоляюще произнёс Форг.
— Мне просто не хочется. И потом, кроме езды верхом в мире есть и другие занятия. Мне кажется, с тех пор, как купили Голубка, я и так слишком много времени потратила на прогулки. Вообще ничего нового не прочитала!
— Ну и что с того? Вам — то зачем учиться, Арктура? Самое главное — здоровье!
— Я так не думаю. А чтение и учёба, кстати, тоже очень полезны. Я не хочу оставаться бессмысленным животным даже ради самого безупречного здоровья.
— Тогда позвольте мне помочь вам и в этих занятиях.
— Спасибо, — откликнулась Арктура с улыбкой, — но у меня уже есть хороший учитель. Мистер Грант обучает нас с Дейви греческому и математике.
Форг гневно вспыхнул.
— Что ж, я должен и в том, и в другом знать ничуть не меньше его, — проговорил он.
— Может, и должны, но вы же знаете, что это не так.
— Я достаточно умён, чтобы научить вас тому, чего вы не знаете.
— Да, но я достаточно умна, чтобы не становиться вашей ученицей.
— Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что вы не умеете учить.
— С чего вы это взяли?
— С того, что вы сами не любите ни греческий, ни математику. А тот, кто не любит, не может и учить.
— Это сущая чепуха! Даже если я не слишком люблю греческий, вас, Арктура, я люблю достаточно для того, чтобы стать вашим учителем! — настаивал Форг.
— Вы учите меня верховой езде, — сказала Арктура. — А греческому меня учит мистер Грант.
