Август Стриндберг - Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы
В ресторане сидели два господина и перебирали все случившееся.
— Но почему же они сбежали? По-моему, это некрасиво!
— Напротив! Я нахожу, что простая стыдливость требует, чтобы они оставили ни в чем не повинного супруга. Теперь он, по крайней мере, гарантирован от встреч с ними на улице. Кроме того, я нахожу, что честнее развестись, чем жить в незаконной связи.
— Но почему бы им не сохранить супружескую верность? Ведь мы на всю жизнь даем клятву и в радостях и в горе.
— Да! А как выглядит впоследствии эта жизнь! Вроде как старое птичье гнездо осенью. Другие времена, другие нравы!
— Нет, это все же ужасно!
— И не менее ужасно для убежавшей парочки! Теперь начнется потеха! Он, взявший на себя все последствия, — теперь он получит свое!
— А она — свое!
Вот их история.
Разъехавшиеся теперь супруги встретились три года тому назад на курорте и при довольно нормальных обстоятельствах прошли все стадии влюбленности. Они открыли, как это всегда бывает, что они рождены были для того, чтобы встретиться и пойти рука об руку по жизненному пути. Он, чтобы сделаться достойным ее, отбросил все свои дурные привычки и придал некоторую изящность своей речи и манерам. Он видел в ней посланницу небес, которая раскрывала ему глаза и указывала на небо.
Он осилил обычные препятствия при объявлении о браке, уверенный в том, что эти препятствия существуют лишь для того, чтобы дать ему возможность проявить свою решимость и силу воли.
Они прочитывали вместе позорные анонимные письма, обыкновенно сопровождающие помолвку, и бросали их в печку. Она одна поплакала по поводу людской злобы, он же уверял, что это должно было случиться, чтобы они могли испытать свою верность. И они верили друг в друга.
Все время жениховства было одним сплошным угаром. Он уверял, что теперь ему уже незачем было пить, потому что одно ее присутствие делало его буквально пьяным. Один только раз почувствовали они одиночество, образовавшееся вокруг них, — когда их покинули друзья, пришедшие к заключению, что стали лишними.
— Почему люди чуждаются нас? — спросила она однажды, когда они вечером возвращались в город.
— Потому что люди бегут, — ответил он, — когда видят счастье.
Они не замечали, что сами избегали всякого общения со знакомыми. Он в особенности выказывал поистине боязнь встреч с прежними товарищами и друзьями. Они казались ему врагами, и он замечал их скептическую усмешку, которую нетрудно было объяснить.
«Смотри, — казалось, говорили они, — этот завяз крепко! Удивительно, что такая старая шельма могла так легко попасться!» и т. д.
Товарищи были, как прежде, так и теперь, того мнения, что любовь есть дьявольская проделка, которая рано или поздно должна кончиться разочарованием.
Влюбленные же все больше рассуждали о предметах, стоящих выше мелочей повседневной жизни, и жили они, как справедливо говорится, не на земле.
Но вот пришло неприятное сознание одиночества, в котором они очутились. Тогда они попробовали бывать на народе, отчасти — из потребности показать свое счастье, отчасти — чтобы не быть в одиночестве. Когда же они однажды, выйдя из театра, отправились в ресторан и она, стоя в передней перед зеркалом, приводила в порядок свои волосы, у него было чувство, будто она прихорашивается для «чужих мужчин». А когда они сели за столик, то он немедленно сделался немым, потому что ее лицо приняло незнакомое ему выражение. Ее глаза как бы отвечали взглядам «чужих мужчин». Они оба онемели, а на его лице выразился страшный испуг.
Ужин прошел грустно, и они скоро ушли.
— Что ты сердишься на меня? — спросила она несколько смущенно.
— Нет, мой друг, я не могу сердиться на тебя! Но я в душе кровью обливаюсь, когда вижу, как чужие молодые люди оскверняют тебя своими взглядами.
Этим и кончилось посещение ресторана.
* * *
Последние недели перед свадьбой прошли в хлопотах по устройству нового дома. Они заказывали ковры и драпировки; к ним приходили мастеровые и посыльные из магазинов; и таким образом спустились они с своих высот. Им захотелось освежиться.
Они пошли за город. Но шли они и чувствовали всю тяжесть молчания, когда в голове пусто и кажется, что кто-то чужой вам мешает. Он попробовал снова вознестись в надгорные выси и поднять ее, но из этого ничего не вышло.
— Я тяжело легла на твою руку, — сказала она и вынула свою руку из-под его.
Он ничего не ответил, потому что действительно почувствовал облегчение.
Это оскорбило ее, и она отошла от него на несколько шагов. Разговор не клеился, и скоро они повернули назад и очутились у ее дверей.
— Покойной ночи! — сказала она коротко.
— Покойной ночи! — ответил он так же коротко, и они расстались, видимо к обоюдному удовольствию. В воротах они не поцеловались, и он не остался стоять у наружной стеклянной двери, чтобы увидеть, как до первого поворота поднималась вверх по лестнице ее стройная фигура.
Идя по улице, он вздохнул. Он освободился от чего-то давящего, от того, что он три месяца любил. Он стал размышлять, и прошедшее ясно и отчетливо представилось ему.
Он не сомневался, что все кончено, но он не видел основания, не чувствовал боли, стоял только перед ясным фактом, который он принимал как нечто непоправимое.
Подойдя к своей квартире, он встретил приятеля, которого взял под руку и пригласил к себе разделить с ним скромный ужин и поболтать. Приятель удивленно посмотрел на него, но пошел.
Они до полуночи ели, пили, курили и болтали. Беседовали они о всевозможных вещах: о воспоминаниях и разных приключениях, о риксдаге, о хозяйстве. Ни единого слова, ни единого намека на жениховство и предстоящую свадьбу. Вечер прошел очень приятно, и он как бы вернулся на три месяца назад. Он заметил, что голос его снова принял мужественный тон, что он говорит прямо, как думает, не стараясь смягчать более жесткие выражения, не подчеркивая одно и не стушевывая другое из боязни оскорбить. Ему казалось, что он стал прежним, сбросил с себя смирительную рубаху, снял маску.
Он пошел провожать приятеля вниз, чтобы отворить наружную дверь.
— Ну-с, так через неделю ты женишься! — воскликнул приятель, конечно не без скептической усмешки.
Казалось, что он нажал кнопку, и в ответ дверь захлопнулась за ним.
Когда он вернулся в свою комнату, им овладело какое-то отвращение. Он убрал со стола, все прибрал, отворил окно — и тут ему стало ясно, что он потерял.
Ему казалось, что он стал неверен своей невесте, потому что он другому, будь то хотя мужчина, отдал свою душу! Он потерял что-то лучшее, чем то, что он, казалось, приобрел. И то, что он снова нашел, было не что иное, как его прежнее эгоистичное, никого не щадящее, удобное, всегдашнее «я», с его резкостью и нечистоплотностью, которую ценил приятель, потому что оно согласовалось и с его собственным настроением.
Теперь все кончено! Все навсегда разорвано! Снова начнется вечное одиночество и гадкая холостяцкая жизнь.
Ему и в голову не приходило сесть и написать письмо, потому что он чувствовал, что это лишнее. Он попробовал утомить себя гимнастикой, чтобы заснуть, облился холодной водой и, не вытираясь, лег в постель.
* * *
Солнце ярко освещало комнату, когда он проснулся на следующее утро. Настала для него неописуемая душевная тишина, и ему казалось, что жизнь, как она есть, хороша и что сегодня вообще лучше, чем было вчера, потому что после долгого отсутствия душа его снова дома.
Он оделся и отправился в свою контору. Там он распечатал почту, прочел газету и почувствовал себя вполне спокойно.
Но это необычное душевное спокойствие начало в конце концов его тревожить. Он стал испытывать всевозрастающий страх, и тело его стало гореть. Внутренняя пустота снова начала овладевать его душой…
Его охватили все прежние воспоминания, все прекрасное и великое, что они пережили, все высокие чувства и мысли, ими вместе передуманные, весь тот волшебный мир, в котором они жили и который так мало походил на прозу, в которую они теперь погрузились.
Придя в отчаяние и желая скрыть от самого себя свои чувства, принялся он за корреспонденцию и начал спокойно, аккуратно и ясно отвечать на письма. Он выражал согласие принять предложения на таких-то и таких-то условиях, отклонял другие на таком-то и таком-то основании. Он приводил в порядок все счета и векселя с небывалой ясностью и решительностью.
Конторщик передал ему письмо; он сразу увидел, что оно от нее.
— Посланный ждет ответа, — заметил конторщик.
— Скажите ему, что ответа не будет, — сказал хозяин, не поднимая глаз от конторки.
В ту же минуту промелькнуло у него в голове: «Объяснения, упреки, жалобы! Что мне на это отвечать?» И письмо осталось лежать нераспечатанным, пока продолжалась деловая корреспонденция.
