Генри Джеймс - Европейцы
— Как вас зовут? — спросила она.
— Евгения Камилла Долорес, — ответила, улыбаясь, баронесса. — Но называть меня так длинно не надо.
— Если вы позволите, я буду называть вас Евгенией. Вы должны приехать и остаться у нас жить.
Баронесса с большой нежностью коснулась руки Шарлотты, но не спешила с ответом. Она спрашивала себя, сможет ли она с ними ужиться.
— Это было бы просто чудесно… просто чудесно, — сказала баронесса, обводя глазами комнату и всех присутствующих. Ей хотелось выиграть время, отодвинуть окончательное решение. Взгляд ее упал на мистера Брэнда, который смотрел на нее, скрестив на груди руки, подперев ладонью подбородок. — Этот джентльмен, очевидно, какое-то духовное лицо? — понизив голос, спросила она у мистера Уэнтуорта.
— Он священник, — ответил мистер Уэнтуорт.
— Протестантский? — поинтересовалась Евгения.
— Я унитарий,{12} сударыня, — проговорил внушительным тоном мистер Брэнд.
— Вот как, — сказала Евгения. — Это что-то новое.
Она никогда о таком вероисповедании не слышала. Мистер Эктон засмеялся, а Гертруда взглянула с беспокойством на мистера Брэнда.
— Вы не побоялись приехать в такую даль, — сказал мистер Уэнтуорт.
— В такую даль… в такую даль, — подхватила баронесса, покачивая с большим изяществом головой, и покачивание это можно было истолковать как угодно.
— Хотя бы поэтому вы должны у нас поселиться, — сказал мистер Уэнтуорт суховатым тоном, который (Евгения была достаточна умна, чтобы это почувствовать) нисколько не снижал высокой учтивости его предложения. Она взглянула на своего дядю, и на какой-то миг ей показалось, что в этом холодном, застывшем лице она улавливает отдаленное сходство с полузабытыми чертами матери. Евгения принадлежала к числу женщин, способных на душевные порывы, и сейчас она ощутила, как в душе у нее что-то нарастает. Она все еще обводила взглядом окружавшие ее лица и в устремленных на нее глазах читала восхищение; она улыбнулась им всем.
— Я приехала посмотреть… попытаться… просить… — сказала она. — Мне кажется, я поступила правильно. Я очень устала. Мне хочется отдохнуть. — В глазах у нее были слезы. Пронизанный светом дом, благородные, уравновешенные люди, простая строгая жизнь — ощущение всего этого нахлынуло на нее с такой неодолимой силой, что она почувствовала, как поддается одному из самых, быть может, искренних в своей жизни порывов. — Мне хотелось бы здесь остаться, — сказала она. — Примите меня, пожалуйста. — Хотя она улыбалась, в голосе ее, так же как и в глазах, были слезы.
— Моя дорогая племянница, — сказал мистер Уэнтуорт ласково.
Шарлотта, обняв баронессу, притянула ее к себе, а Роберт Эктон отвернулся тем временем к окну, и руки его сами собой скользнули в карманы.
Глава 4
Через несколько дней после первого своего визита к американским родственникам баронесса Мюнстер приехала и поселилась вместе с братом в том маленьком белом домике поблизости от жилища Уэнтуортов, который на этих страницах уже упоминался. Мистер Уэнтуорт предоставил баронессе домик в полное ее распоряжение, когда с двумя дочерьми наносил ей ответный визит. Это предложение было итогом растянувшихся никак не меньше, чем на сутки, семейных дебатов, в ходе которых оба иностранных гостя обсуждались и разбирались по косточкам с немалой обстоятельностью и тонкостью. Дебаты, как я уже сказал, протекали в кругу семьи, но круг этот вечером, после возвращения баронессы в Бостон, как, впрочем, и во многих других случаях, включал в себя мистера Эктона и его хорошенькую сестру. Если вам довелось бы там присутствовать, вы навряд ли сочли бы, что приезд блистательных иностранцев воспринимается как удовольствие, как праздничное событие, обещавшее внести оживление в их тихий дом. Нет, мистер Уэнтуорт не склонен бы так воспринимать ни одно событие в мире сем. Неожиданное вторжение в упорядоченное сознание Уэнтуортов элемента, не предусмотренного системой установленных нравственных обязательств, требовало прежде всего перестройки чувства ответственности, составлявшего главную принадлежность этого сознания. Не в обычае американских кузин и кузенов Феликса было рассматривать какое-либо явление прямо и неприкрыто с той точки зрения, способно ли оно доставить удовольствие; подобный род умственных занятий был им почти незнаком, и едва ли кому-нибудь из них могло прийти в голову, что в других краях он как нельзя более распространен. Приезд Феликса Янга и его сестры был им приятен, но приятность эта странным образом не несла в себе ни малейшей радости или подъема. Речь шла о новых обязанностях, о необходимости проявить какие-то до сих пор сокрытые добродетели, но ни мистер Уэнтуорт, ни Шарлотта, ни мистер Брэнд, бывший у этих превосходных людей главным вдохновителем их дум и устремлений, явно не помышляли ни о каких новых радостях. Эту заботу целиком взяла на себя Гертруда Уэнтуорт, девушка своеобразная, но обнаружившая свое своеобразие в полной мере только тогда, когда так кстати нашелся для этого повод в виде приезда столь любезных иностранцев. Гертруде, однако, предстояло бороться с бесчисленными препятствиями как субъективного, по выражению метафизиков, так и объективного толка, о чем и пойдет речь в нашей маленькой повести, не последняя цель которой изобразить эту борьбу. Главным же при таком внезапном умножении привязанностей мистера Уэнтуорта и его дочерей было то, что появилась новая плодотворная почва для возникновения всяческих ошибок, между тем как доктрина, не побоюсь употребить здесь это слово, гнетущей серьезности ошибок являлась одной из наиболее свято хранимых традиций семейства Уэнтуортов.
— Я не верю, что она хочет приехать и поселиться в этом доме, — сказала Гертруда.
Мадам Мюнстер отныне и впредь обозначалась у них этим личным местоимением. Шарлотта и Гертруда выучились со временем почти не запинаясь звать ее в глаза Евгенией, но, говоря о ней между собой, они чаще всего именовали ее «она».
— Она, что ж, считает, что здесь недостаточно хорошо для нее? — вскричала Лиззи Эктон, любившая задавать праздные вопросы, на которые, не предполагая, по правде говоря, получить ответ, неизменно отвечала сама безобидно-ироническим смешком.
— Но она ясно сказала, что хочет приехать, — возразил мистер Уэнтуорт.
— Это простая любезность, — настаивала Гертруда.
— Да, она очень любезна… очень, — сказал мистер Уэнтуорт.
— Чересчур любезна, — заявил его сын свойственным ему добродушно-ворчливым тоном, который вообще-то говорил всего лишь о желании понасмешничать. — Прямо не знаешь, куда и деться.
— Зато вас, сэр, в излишней любезности упрекнуть нельзя, — сказала Лиззи Эктон с обычным своим смешком.
— Ну, поощрять ее я не намерен, — продолжал Клиффорд.
— А хоть бы и намерены, мне-то что до этого! — вскричала Лиззи Эктон.
— Она не о тебе будет думать, Клиффорд, — сказала Гертруда убежденно.
— Да уж надеюсь! — воскликнул Клиффорд.
— Она будет думать о Роберте, — продолжала Гертруда тем же тоном.
Роберт Эктон начал краснеть, хотя, казалось бы, у него не было на это никаких причин, поскольку все обернулись к Гертруде — по крайней мере все, кроме Лиззи, которая, склонив набок хорошенькую головку, глядела с пристальным вниманием на брата.
— Зачем же приписывать другим задние мысли, Гертруда? — сказал мистер Уэнтуорт.
— Я никому ничего не приписываю, папа, — сказала Гертруда. — Просто я говорю, что думать она будет о Роберте, вот увидите.
— Гертруда судит по себе, — воскликнул Эктон, смеясь. — Правда ведь, Гертруда? Ну, разумеется, баронесса будет думать обо мне. Она будет думать обо мне с утра и до вечера.
— Ей будет очень хорошо у нас, — сказала не без некоторой естественной для хозяйки дома гордости Шарлотта. — Мы предоставим ей большую северо-восточную комнату. И французскую кровать, — добавила она, памятуя все время о том, что гостья их иностранка.
— Ей там не понравится, — сказала Гертруда. — Даже если ты пришпилишь по десять салфеточек к каждому креслу.
— Почему же, дорогая? — спросила Шарлотта, расслышав иронические нотки, но нисколько на это не обидевшись.
Гертруда давно уже встала с места; она ходила по комнате и ее надетое в честь баронессы тяжелого шелка платье шуршало, прикасаясь к ковру.
— Не знаю, — ответила она. — Думаю, ей нужно что-то более уединенное.
— Если ей нужно уединение, пусть сидит у себя в комнате, — заметила Лиззи Эктон.
Гертруда приостановилась и посмотрела на нее.
— Это не доставит ей удовольствия, а ей захочется сочетать уединение с удовольствием.
Роберт Эктон снова рассмеялся.
— Ну и мысли у вас, моя дорогая кузина!
Шарлотта не сводила серьезных глаз с сестры; она не могла понять, откуда взялись у Гертруды такие странные представления. Мистер Уэнтуорт тоже наблюдал за младшей дочерью.
