Стеван Сремац - Поп Чира и поп Спира
— Вот ещё что! И чего ты себя с ним сравниваешь. Его конструкция — и твоя!
— Э, вот ещё выдумала!.. Конструкция! А знаешь ли ты, Сида, что тощие нильские коровы пожрали тучных? Видали, как выворачивался! Не знаю я богословов? Никогда не был в семинарии, не учился? Брось ты, Сида, ей-богу, плетёшь как, как… Пьёт и этот, напивается поди до зелёного змия, потому и худой такой, я тебе говорю.
— Ну конечно, — не уступает госпожа Сида.
— Брось, брось! Насквозь вижу таких притворщиков. Он как раз подобного сорта.
— Чего пристал, да ещё при ребёнке?! Юца, дитятко, не слушай отца… На него порой находит, не успокоится, пока не изведёт, сердце и душа у него не на месте.
— Э, э, я свое сказал, — отвечал поп Спира.
И он не ошибался; опытного попа Спиру отнюдь не сбила с толку ссылка господина Перы на конструкцию. Господин Пера, как и всякий богослов, любил сливовицу. Сколько раз он распевал, потягивая сливовицу, ей же посвящённый и так хорошо всем богословам известный тропарь: «Пресвятая мученица, препеченица»[27]. Пил он часто, и в одиночку и в обществе друзей, и нередко впадал «в меланхолию», как и всякий богослов.
Глава пятая,
в которой повествуется о том, как служанка Эржа явилась с рапортом к госпоже Персе. В ней же читатель предугадает конфликт, без которого любая повесть не интересна
О приезде нового учителя узнали не только в доме попа Спиры, но и в доме попа Чиры, притом в тот же самый день и в тот же самый час. Так как в это село (как, впрочем, и во всякое другое) редко кто заглядывает, то и не удивительно, что тотчас же пронеслась весть о приезде долгожданного нового учителя. Служанка отца Чиры Эржа как раз в это время стояла у калитки, провожая своими маслеными глазками писаря Лацку, самого младшего и по годам и по службе, и ясно видела, как отец Спира вошёл в свою усадьбу, пропустив вперёд какого-то незнакомца. Не теряя ни минуты, она отправилась с рапортом к госпоже Персе.
— Ага, что я говорила! — сердито прошипела матушка Перса. — Этот мужлан уже подцепил его, негодник! — добавила она про себя и задумалась. Любопытство её мучило, сама бы себя живьём проглотила, только бы узнать, что это за гость, как он выглядит и о чём у них идёт беседа! Понаведаться сейчас, когда доят коров, — неудобно, да и смысла нет. Каиафа[28] она, эта Сида, сразу догадается. Нет, не стоит! Что бы придумать? А что, если по-соседски, решилась наконец матушка Перса (как решилась бы всякая заботливая мать, у которой дочь на выданье, а опасность так близка), если срочно послать Эржу с поручением? Она всё высмотрит и доложит.
— Эржа, упование мое, — кликнула её матушка Перса, — беги скорей к Спириной матушке и передай ей: «Кланяется, мол, вам моя госпожа и просит одолжить нам только на одну ночь вашего кота». Скажи, что забежала, должно быть из соседского амбара, большущая крыса, натворила бог знает каких бед в чулане и изгрызла сапоги его преподобия, просто, скажи, сожрала их, остались одни ушки да каблуки. Так и передай и попроси, чтобы поймали и дали тебе этого кота, он мастак насчёт крыс. Ну, беги сейчас же. Стой! Ты всё перезабудешь, как те пробки. Значит, что я тебе сказала? Что тебе нужно передать? — допытывалась матушка Перса и заставила Эржу повторить всё до последней мелочи. Никак без этого нельзя было обойтись: Эржа девица весьма рассеянная, потому-то госпожа Перса и попрекнула её бутылочными пробками, которые она постоянно забывает в магазине у грека.
Вот что придумала матушка Перса — и, нужно признаться, неплохо. Возможно, кто-нибудь из читателей задумается, с сомнением покачает головой и спросит: «Как, разве у попа Чиры не было кошки? Разве попов дом со всем его богатством оставляют без такого сторожа?» Вопрос вполне уместен, но им не удастся сбить писателя, ибо он заранее заготовил ответ.
В этом доме был, конечно, кот. Но не повезло с ним отцу Чире. Несмотря на то что его преподобие с самых первых дней воспитывал кота в определенном духе, а именно, готовил из него, так сказать, опору своего дома, — наперекор всему из него получилось нечто совсем другое, совершенно противоположное. С годами всё больше и больше развивались у него дурные, пагубные наклонности. Он был вероломен. Из множества его пороков два были наиболее губительны: леность и воровство. Просто ужас, до чего он был ленив и сонлив! По его спине вполне спокойно могли разгуливать и бегать не только мыши, но и крысы, — он лишь отворачивался. Крыс он боялся, а мышами, видимо, пренебрегал. К тому же, как всякий вор, он был бесконечно лукав и дерзок. Крал он всё, что попадётся и дома и у соседей. Если верить их жалобам, он нападал и на домашнюю птицу — душил соседских цыплят, охотился за молоденькими голубями и истреблял их, словно старый пенсионер. Вот почему все соседи его ненавидели и грозились убить, но, наперекор всем угрозам и опасностям, как ни странно, он до сих пор процветал, хотя одна из соседок и поклялась перед лампадой, в которой горело чистейшее лампадное масло, что она жива не будет, госпожой перзекуторкой[29] не будет, если не сошьёт из его шкуры себе на зиму муфту.
То, что кот обкрадывал соседей, госпожа Перса ещё простила бы ему, но он воровал и дома. Одним словом, спасти от него какую-нибудь вещь можно было, только подвесив её к небу. От домашнего вора, говорила матушка Перса, трудно уберечься. Прокрадётся на кухню, свернётся клубочком и представляется, будто спит, а тем временем наблюдает, и уж что ему приглянётся, то он получит, будьте спокойны. А завладев добычей, он стремглав мчался прямёхонько на чердак, на крышу или в другое какое безопасное место, где можно спокойно полакомиться. Охотился он и за крупной дичью, не останавливался даже перед горячей колбасой, а как-то покусился на целый варёный окорок, мерился силами с ощипанным гусём — лишь бы случай представился. Звали его Марко, но матушка Перса величала его не иначе как «вор». «Ворюга, жизнь мою заедает!» — бросала она сердито.
Да и сам кот, казалось, отлично понимал, что его зовут не только Марко. Поэтому, едва услыхав слово «вор», если даже речь шла о конокраде, он сейчас же, мучимый нечистой совестью и сознанием своей вины и грехов, опрометью кидался из кухни и забирался куда-нибудь повыше, в безопасное место, усаживался там, окутав лапы хвостом, и безмолвно жмурился. А если, бывало, матушка Перса увидит его и примется ругать: «Голубочка захотелось, старый ворюга!» — он закрывал глаза, зевал во весь рот, высунув свёрнутый дудочкой язык, словно пресыщенный аристократ, которому и дела ни до кого нет. А матушка Перса в это время надрывалась и прямо из себя выходила: «Поглядите только на этого прохвоста, каким святошей прикидывается! Ещё и зевает, проклятый ворюга! Чтоб тебя черти взяли!» — и запускала в него метлой или щёткой; метла валилась на голову ей самой, а кот, даже с места не сдвинувшись, продолжал преспокойно, невозмутимо умываться и приводить в порядок свой туалет.
Но, увлёкшись описанием этого вора, мы изрядно удалились от основного предмета. Так уж повелось на свете! Недаром говорится, что добрая слава за печкой сидит, а худая по свету бежит! Именно поэтому о коте попа Чиры сказано больше, чем о коте попа Спиры, и о сем последнем мы по той же причине упомянем только вкратце. Он был совсем в другом роде. Идеал настоящего, заправского кота: уж если он задумает поймать мышь или крысу, то готов не есть, не пить, стережёт их часами! Впрочем, этому его и учили. «Ничего ему не дам, ей-богу, пускай ловит мышей!» — говаривала матушка Сида, разделывая мясо; только если чистила рыбу, кидала ему потроха. И кот не отступал даже перед крысами из мясных лавок, самыми, как известно, нахальными.
Вот за этим котом, значит, и побежала Эржа.
— Милостивая моя госпожа кланяются вам и просят… Крыса сильно набедокурила у нас в чулане: изгрызла начисто сапоги его преподобия — вот и послали меня к вам с просьбой одолжить только на эту ночь вашего нотароша… то бишь… вашего кота. (Кота между собой звали «нотарошем», потому что сельский нотариус не закручивал усы, а расчёсывал их так, что сразу приобретал сходство с котом, а кот, разгуливавший по крышам с барски-величественным видом — шаг, два и остановится, — живо напоминал господина нотариуса, шествующего по улице на службу.)
Эржа угодила в самую точку — пришла, когда велась беседа с гостем. Покуда искали и ловили кота, у неё было достаточно времени не только как следует рассмотреть и запомнить гостя — и рост, и лицо, и волосы, и глаза, и одежду, — но и услышать собственными ушами, как пригласили его на завтра — в воскресенье — отобедать. Не успела она явиться домой с котом, которого тотчас заперли в чулане, как на неё налетели с расспросами и мать и дочь — госпожа Перса и господжица Меланья. Эржа едва поспевала отвечать. Она сообщила, что учитель красив и строен, как офицер, что у него маленькие усики и небольшая бородка, что его красивые тёмные волосы ниспадают на плечи, как у омладинцев, и разделены пробором посередине, как у богословов, а когда говорит, то потупляет глаза.
