Н. И. Уварова - «Рождественские истории». Книга седьмая. Горький М.; Желиховская В.; Мопасан Г.
И видя, что его дурное расположение духа прошло, решилась вернуться к сильно занимавшему меня вопросу.
– Но вряд ли я сегодня засну… Знаешь, это известие выбило меня из колеи!
– Какое известие?.. Да! Моряка-то этого сказка?.. Вот уж вздор!.. Я бы давно забыл, если б не отвратительный, перестоявшийся обед!
– Однако нельзя же предположить, чтоб этот господин всё это выдумал?
– Он ли выдумал, его ли обманули, – я в это дело не вхожу и не намерен разбирать. Надеюсь, что ты меня достаточно знаешь, чтоб не заподозрить в алчности? Нам с тобой совершенно и даже более нежели достаточно того, что мы имеем; а детей у нас, по всей вероятности, уж и не будет… Жадничать мне не для кого. Но зря отдавать капитал, каким-нибудь авантюристкам, нет у меня ни малейшей охоты! Лучше на богоугодные заведения пожертвовать.
– Ну, а если в самом деле эти Рамсей – Рамзаевы?.. Как знать! Нет у них документов, – положим; но согласись, что пропажа документов – дело самое обыкновенное!.. Они не могут доказать нам кто они; но и мы не имеем положительных данных опровергать то, что они говорят… Почему же ты так убеждён в их лжи?
– Потому что правда, если б была она в их рассказах, стала бы известна десятки лет тому назад. Одно письмо – могло пропасть; но десятки писем – не исчезают. А поверь, мой друг, что князь Пётр, или тем более Павел, действительно существовавший и прекрасно знавший, что семья должна искать его, что отец тоскует по нём, – не раз и не два написал бы в Россию из Америки или Австралии, где бы он там ни очутился. Если он не писал и сыну не завещал, кому и куда писать, то лишь потому, что никакого сына у него не было, и сам он сразу попал в такие страны, откуда несть возврата… Надо быть ребёнком или восторженной мечтательницей, чтоб думать иначе и сочинять романы в нескольких томах на самое обыкновенное дело: смерть человека, погибшего более шестидесяти лет тому назад.
Я не стала противоречить, заметив в муже вновь пробуждавшееся раздражение; но втайне решила, что ещё повидаюсь с Торбенко, напишу его клиенткам. Юрий словно понял мои размышления:
– Поверь, что я не оставил бы этого дела, сам написал бы этим женщинам, если б не очевидная нелепость и фальшь… Это выдумка и шантаж, больше ничего… Подумай сама: могли ли люди нуждаться в помощи, быть может в насущном хлебе, весь век – и забыть о своём состоянии, о своих правах?.. Если князь Павел и предполагаемый сын его Пётр были не идиоты, – как могли они не попытаться восстановить свои права? Как объяснить, что в течение пятидесяти лет этот «Пётр» не только не домогался своего титула и наследия, но даже не написал ни разу?.. Ведь при нём и пары? и почтовые учреждения, и телеграфы, – что там ни рассказывай твой капитан, легковер он или мошенник, его дело! – вошли в употребление и действовали исправно. Что же мешало ему ими воспользоваться?
– А может быть недостаток предприимчивости, равнодушие, лень, апатия… – предположила я. – Мало ли странностей в людях!
– Ну, значит он был форменный идиот.
– Не идиот, положим, а просто человек неразумный и равнодушный к благам мирским. России он не знал – и в титуле, а может и в состоянии, не нуждался… Теперь вдова его и дочь, как Торбенко говорит, бедствуют. Но при нём они жили безбедно, быть может богато… Все эти права покойного князя, его русское происхождение и сама Россия, вероятно, казались им такими далёкими, туманными, мифическими. Право, мой друг, это предположение возможно…
– При полном идиотстве – согласен.
– Ах, какой ты! Заладил – идиотство… А хотя бы и так. Разве жена его и дочь ответственны за поступки князя Петра?.. Должны страдать…
– Князя Петра?.. Ты удивляешь меня, Елена, – сердито оборвал меня муж. – Ты уж признаёшь формально этот миф?.. Право, можно подумать, что этот моряк околдовал тебя!
– Да! Он околдовал меня своим честным лицом, своим правдивым, ясным взглядом, своею убеждённою речью! – ответила я. – А подумай, Юрий, если не мы правы, а он – какой ответ дадим мы за несчастье Елены Рамзаевой и её бедной матери?
– Елены Рамзаевой!.. – развёл руками мой муж. – Ну, матушка моя, час от часу не легче!.. Ты положительно невозможна, своим невероятным легкомыслием, Hélène.
Юрий Александрович встал и отодвинул выпитую чашку кофе. Несмотря на шуточный тон его, я видела, что в настоящую минуту лучше не возражать своему главе и повелителю; а потому лишь улыбалась на его дальнейшие оскорбления.
– Да, да! – посмеивался он. – Ты была бы весьма лёгкою добычей г-д Торбенко, Рамсей и КR, если б эта почтенная фирма имела дело с одной тобою!.. Ну, так если я засплюсь, ты прикажи Маше разбудить меня ровно в шесть часов и поедем, ко всенощной.
– Я сама тебя разбужу, друг мой.
Муж вышел, а я улеглась половчее на своём диване, взяла нечитанную ещё в тот день газету и стала читать, без разбору, что попадалось на глаза.
Мне хотелось развлечься посторонними мыслями, но это оказалось трудно. Мысль моя не хотела оторваться от неожиданно открывавшегося семейного романа. Буквы мелькали предо мной, и я читала, но слова не имели никакого смысла. Читая эти слова, я продолжала думать о своём когда-то пропавшем родственнике; о романической судьбе, которая могла его постигнуть, если он не тотчас погиб; о жизни его, полной опасностей, лишений, тоски по родине и семье; о постепенном отчуждении, вследствие бессилия напрасных попыток, привычки и приобретения новых связей… Впрочем, если верить моряку, он прожил недолго. Но вот странный человек – это сын его! Возможно ли, хотя бы он и не нуждался материально, всю жизнь прожить, не попытавшись не только вернуться в своё настоящее отечество, но даже войти в сношения с родными, о которых он не мог не знать? Как не попробовать известить их, восстановить свою личность и права?.. Или действительно письма его пропадали?.. Это невероятно!..
А эти бедные женщины, мои американские родственницы… Всю жизнь проводят они в неизвестности, в заботах о куске хлебе, быть может в нищете. О, как ждут они теперь этого добродушного моряка, своего адвоката!.. Надежды их возбуждены. Они утешают друг друга, стараются не унывать, ожидая известий из дальнего, чуждого им края, откуда может придти к ним спасение… Может свалиться благосостояние и спокойствие: здоровье – матери, обеспечение от нужды и горя всей жизни – дочери, счастье им обеим… Может! Но придёт ли?.. Вернее, что не дождутся бедняжки, по неразумию мужа и отца, обречённые на вечный тяжкий труд и страдания…
И не придёт желанное спасение – по нашей вине! По нашему недоверию, педантизму, сухости сердца и недоброжелательству… Впрочем, нет! Я бы с радостью отдала им должное, поделилась бы даже своим, если бы только знать и доказать мужу, что они не обманщицы… Но им-то наши побуждения безразличны! Какое дело им, из-за корысти и по недобросовестности или только по принципу мы овладели положением и не отдаём им их собственности?
Эти размышления меня возмущали.
Я ставила себя на их место и понимала, что они должны нас презирать и ненавидеть. У меня никогда не было детей, но я сочувствовала страданиям бедной матери, её беспокойству за будущность дочери. Я бы искренно желала утешить её, осчастливить их обеих, даже гораздо более дорогой ценою, чем эти ненужные нам деньги, им принадлежащие по праву… «То есть, вероятно принадлежащие им!» – поправила я самое себя, вспомнив разумные доводы мужа.
Но чем более я думала о них, тем сильней хотелось мне верить правам их и убедить в них мужа. Что-то говорило мне, что он ошибается, и я всей душой верила, что так или иначе права наших заморских родственниц будут восстановлены.
Я так утомилась, что чувствовала, как меня одолевала дремота и не противилась ей, хотя всё продолжала думать о них…
«Бедная маленькая Елена! – думалось мне в сладком полузабытьи, – ведь он, кажется, назвал её маленькою?.. Бедная девочка… как она мне приходится? Двоюродною… нет! троюродною сестрой. Неужели она так и проживёт, не получив своего?.. И она тоже промается, как отец её и дед промаялись всю жизнь… Но то были мужчины! Им легче было работать… А она бедная… маленькая, больная девочка»…
Тут уж не сознательные мысли, а какие-то образы, полусонные видения маленькой девочки, «Елены Рамзаевой», начали представляться мне. Я почувствовала, что совсем засыпаю, свернулась поуютней на мягкой кушетке и отлично заснула.
III
Не знаю, долго ли я проспала, вероятно не более получаса, и проснулась вдруг, – будто кто подтолкнул меня… «Всенощная!» – вспомнилось мне, и я поднялась в ту же секунду.
– Ах! Боже мой, не заспалась ли я?.. Надо скорее разбудить Юрия и ехать…
Против обыкновения, Юрий Александрович не заставил себя долго ждать и мне самой будить его не пришлось. Видно и он был проникнут во сне мыслью о необходимости ехать в церковь. Пока я надевала шубу и шляпку, он вышел в переднюю, и мы очутились вместе на крыльце.
