Питер Акройд - Кларкенвельские рассказы
Тем же углем он пользовался, когда пытался алхимическими способами добыть золото. И вовсе не из алчности. Его снедала не жадность, а любознательность, острое желание познать неведомое. Он был далек от мирской суеты и, подобно мифической саламандре, жил лишь в огне своего пылкого воображения. По его собственным вычислениям, родился он, когда солнце было в созвездии Близнецов, с большим склонением к созвездию Рака; в этот период Юпитер достигает высшей точки, из чего следовало, что жизнь Эмноту предстояло провести в штудиях и научных экспериментах. Ценность золота его не занимала; ему нравился сам процесс познания. Он был уверен, что, раз он принадлежит к кругу избранных свыше, все его действия осенены особой Божьей благодатью, следовательно, ему наверняка удастся получить золото из малоценных веществ. Главное — все правильно осмыслить и рассчитать, чтобы свести земные силы воедино для достижения заветной цели. Когда солнце стареет и, бледнея, входит в созвездие Рака, для Эмнота начинается страдная пора. Когда небесные светила действуют в согласии с его телесными соками, когда элементы низменной материи, пройдя обжиг, вновь восстанавливаются в соответствии с двадцатью восемью принадлежащими Луне домами, тогда лучезарный час и войдет в его перегонный куб.
Эмнот обожал цифры и четкие закономерности. Он пытался нарисовать геометрическую фигуру, изображающую движение голубей, что толклись во дворе под окном; он вычислял вероятность повторной встречи с незнакомцем на определенной улице; глядя в ночное небо, пытался определить расстояние между девятью планетами. Поэтому так сильно подействовал на него описанный Уильямом Эксмью знак — круги, входящие в один большой круг. Какие могут быть сомнения? Этот образ убедительно подтверждал его собственные мысли и догадки. Эмнота Халлинга снедала любознательность, острое желание познать неведомое. Он облизал испачканные яичным желтком и сыром пальцы и взбежал по лестнице.
В углу кто-то сидел, скрючившись, явно поджидая его.
— Ой! Кто это? Зачем сидишь здесь, в темноте?
— Это я. Гейбриел.
Гейбриел Хилтон, ювелир, приходился Эмноту двоюродным братом. Они вместе посещали школу при церкви Св. Антония, что на Треднидл-стрит. После школы Гейбриел по стопам отца тоже занялся ювелирным делом, а Эмнота приняли в Оксфордский университет. Деньгами на ученье Халлингу помог покойный епископ Илийский, который по разным признакам догадался, что юноша принадлежит к избранным свыше, и соответственно его воспитывал. В семье Эмнота прозвали «Оксфордским умником» и частенько подшучивали над его бледностью и худобой: даже коняга Эмнота — кожа да кости — не выглядел слишком тощим рядом с хозяином. Зато Эмнот был умен и сообразителен. Именно от него Гейбриел Хилтон узнал, какими свойствами обладают камни, которыми он торговал. Эмнот, к примеру, объяснил, что бриллиант надо всегда носить на левой стороне тела, сила камня возрастает к северу, а север — это левая сторона света. Если изумруд хранить вместе с осколками булыжника и поливать майской росой, то он начнет расти. Аметист укрепляет человека, увеличивает мужскую силу. Сапфир бережет руки и ноги. Агат охраняет от дурных снов, колдовских чар и бесовских видений. Если принести отраву или яд в помещение, где лежит рубин, он увлажнится, покроется испариной. Но камни, говорил Эмнот, могут утратить эти свойства, если их станет носить человек грешный и невоздержанный.
— Каким ветром тебя принесло? Давненько мы не видались. — Эмнот подхватил кузена под руку. — Пошли. Быстро. Снимай накидку. Садись. — Он заглянул Гейбриелу в лицо: — Что-то неладное стряслось?
— Да уж. Не миновать мне лиха, нутром чую.
— Сядь.
— Эмнот, хорошо ли ты знаком с наукой слежения? — Рука Гейбриела судорожно двигалась, будто он тряс невидимые игральные кости. — Знаешь что-нибудь про прорицателей и геомантов — гадателей на песке?
— Я не волшебник, Гейбриел, я всего лишь книжник. Сядь, прошу тебя.
— Но ведь ты уверял меня, что по звездам можно прочесть смерть любого и каждого, там все ясно написано.
— Так оно и есть. — Эмнот помолчал и осторожно спросил: — Уж не захворал ли ты?
— Мою хворь ни один лекарь не исцелит. — Гейбриел опустился на маленький деревянный табурет, но тут же вскочил и подошел к окошку, забранному тонкими роговыми пластинами. — Я в отчаянии.
— Никогда не говори так, Гейбриел. Одни эти слова — уже великий грех.
— Да ведь беда моя тоже велика. — Он неотрывно смотрел вниз, на улицу. — Я получил черную метку.
И Гейбриел начал рассказ. Он отдыхал у себя на Камомайл-стрит; внезапно над головой, выше этажом, раздался шум. Гейбриел отчетливо слышал голоса нескольких людей, но разговаривали они негромко и сбивчиво, так что слов он разобрать не мог. До него долетал только приглушенный гул, словно рокот дальнего города. Гейбриел затаился на постели и вдруг громко чихнул. Разговор наверху мгновенно смолк, и на минуту воцарилась мертвая тишина. Затем послышались шаги, стукнула распахнутая дверь, две пары ног торопливо затопали по лестнице вниз. Вскоре, к ужасу Гейбриела, кто-то яростно забарабанил в дверь его комнаты. Гонимый страхом, он дополз до порога, приник ухом к скважине и услышал по ту сторону двери шумное, напряженное сопение. Он медленно отпер дверь, откинул щеколду и выглянул. В коридоре никого не было.
— Выходит, — не выдержал Эмнот, — за дверью прятались те, в ком нет ни крови, ни костей?
Гейбриел расспросил соседей, но ни один из них не видел и не слышал в тот вечер ничего подозрительного. Комната наверху стояла нежилой, хозяйничали там лишь черви да пауки. Гейбриел решил выкинуть всю эту историю из головы; воображению только дай волю, сказал он Эмноту, в два счета окочуришься. Однако же пару дней спустя, когда он опять шел по Камомайл-стрит в свой магазинчик на Фостер-лейн, ему вдруг отчетливо почудилось, что кто-то крадется за ним по пятам. Он оглянулся, но не увидел никого, кроме лавочников и обычных местных жителей. «Башку ему снести!» — вроде бы раздался крик… Наверно, я ослышался в общем гвалте, подумал тогда Гейбриел, это булочник зазывает покупателей возгласом «Кому хлеб из печи?». В ту же минуту, припомнил он, одна лошадь встала на дыбы, и седок свалился в обширную выбоину посреди дороги, полную воды и разной дряни.
Следующим утром Гейбриел снова отправился на работу, и на той же улице, на том же самом месте ему снова почудилось, что за ним кто-то крадется; внезапно его тронули за плечо, он поспешно обернулся, но сзади никого не было. Ровно тот же страх охватывал его потом на Камомайл-стрит еще много раз.
— Жуть — пострашнее любых чудовищ, — признался он Эмноту.
— Когда этот страх гнетет тебя особенно сильно?
— На рассвете. А еще вечерами, когда в городе гасят огни. Время от времени опять слышу шаги в комнате наверху.
— Хотя бы предположить можешь, кто это?
— Нет. Теряюсь в догадках.
— По поверью, души тех, кто предает друзей или гостей, отправляются прямиком в ад, но тела их остаются жить.
— Так ведь тел-то нет. Ни в каком обличье.
— Чудно и дико. Вроде как земные существа, а глазами не увидишь. При этом они опаснее волчьих зубов.
За окном сгущались сумерки. Эмнот встал и подошел к Гейбриелу.
— Дай подумать. Если их гнев вызывает у тебя такие приступы дрожи, значит, они обладают силой воздействия не меньшей, чем нестерпимая жара или невыносимый холод. Нынче многие говорят, что там, где долго бушевал огонь, и посейчас от земли нет-нет и потянет жаром. Может, и тут что-то подобное?
— К чему это ты?
— А вдруг это твари из незапамятных времен. Как от растаявшего облачка остается легкая дымка, так и они, возможно, — лишь тени давних событий.
Рассказ Гейбриела обеспокоил Эмнота всерьез, но по другой причине: эти собрания невидимых существ чем-то походили на тайные сходки избранных. Повествование затравленного призраками двоюродного брата пробудило в нем самом страх стать жертвой преследования.
— Даже если и так, Эмнот, добра от них не жди, они принесут мне одни страдания.
— А может, у них цели совсем другие. Что, если они из нашего грядущего?
— И еще даже не родились? Зачем же им понадобилось являться на Камомайл-стрит?
— Верно. Стало быть, это призраки давнего прошлого.
Эмнот мысленно отвлекся: перед его глазами возникли сцепленные круги, о которых толковал Уильям Эксмью, круги, частично наложившиеся друг на друга, и в этом месте уже нельзя было точно сказать, где кончался один круг и начинался другой. Вроде сливающихся друг с другом капель легкого дождика, или мглы, или росы, подумал он. Если глубже вглядеться в эти круги, все разом разрешится.
— Какова бы ни была их цель, меня они жутко пугают.
— Но, Гейбриел, они же мертвы.
— Один тронул меня за плечо.
