Петр Боборыкин - Однокурсники
— Знаешь, Ваня… я от тебя не скрою, — продолжала Надя с таким же оживленным лицом, — была такая минута… когда она пришла проститься с несчастным самоубийцей и говорить о сцене, об игре, о том, как она может себя чувствовать перед рампой, — я слилась точно с ней… в одно существо.
— Вот как!
Возглас Заплатина был как бы испуганный.
— Это тебе не нравится?
— Почему же?
— Потому что ты… как бы сказать, Ваня… не сердись, милый… очень уж… вот, слово не дается… по одной доске идешь.
— Прямолинейный — хотела ты сказать?
— Да… ты не обижайся, Ваня! Господи! Будь у меня хоть маленький талант… только настоящий… Что может быть лучше сцены?
— Весьма многое!
— Ах, полно! Где же — скажи ты мне, пожалуйста, — может женщина так жить, чтобы дух захватывало? Выше не может быть наслаждения: увлекать публику. И самой забывать все, превращаться в то лицо, которое создаешь!
Надя с детства отличалась тем, что очень складно говорила, с отчетливой дикцией, контральтовым голосом. Заплатин давно соглашался, что она «речистее» его.
— Полно, так ли, Надя? — остановил он ее. — Этот мир — ужасный. Весь — из фальши и непомерного тщеславия.
— Не знаю, милый! Может, оно и так; но только искусство — и всего больше сцена — в состоянии так владеть тобою.
— Это еще не высшая задача.
— Ах, полно! Ты все про задачи. Ну, разберем это и с другой стороны. Ты сочувствуешь свободному труду женщины… чтобы она была вполне самостоятельна?
— Еще бы!
— Ну, и ответь мне: в какой карьере она может достичь того, чего достигает на сцене. А? В какой? Ни в какой! Ни медичкой, ни учительницей, ни писательницей она на первом плане не будет.
— Кто это сказал?
— Да оно так, Ваня. Мужчины везде стоят выше. Что же против этого спорить? Возьми ты литературу… за границей и у нас… за сто лет. Ну, две-три женщины, много пять — и обчелся, чтобы занимала в свое время первое место. А на сцене?.. Они царят!
— Положим.
Заплатин соглашался; но ему становилось почему-то жутко от того — в какую сторону шли мысли и мечты его невесты.
— Даже и не в главных ролях… Вчера та, что Машу играла… Тебя самого как она растрогала, а ты видал во второй раз.
— Чудесная натура!
— Ну, хорошо… А такая натура — вообрази ее учительницей или медичкой, что ли… Она просто будет нервная госпожа, каких сотни… Да что говорить!..
Надя поднялась и стала ходить по комнате.
Заплатин следил за ней глазами. Ее стройная фигура колыхалась в длинном пальто, которое она надела сверх юбки. Голову она немного откинула назад и правой рукой поводила в воздухе.
Он любовался ею.
— Где же быть, в другой работе — коли уже говорить только о работе, о профессии — Дузе, или Ермоловой, или другой какой артисткой, в те года, когда она владеет публикой? Ты скажешь — это все тщеславие, погоня за славой? Ну, прекрасно. Возьми трудовую сторону. Первая артистка на театре получает больше мужчины.
— Потому что у нее туалеты.
— Положим. Но если б и с даровым гардеробом — она получала бы больше… везде. Тут, Ваня, не в жадности дело, а в том, что ты — не то что на равной ноге с товарищами-мужчинами, а первый между ними — и никто не посмеет это оспаривать!
— Согласен!
— Нет, выше нет дороги! И еще раз скажу: будь у меня хоть не важный, да настоящий талант…
Надя не договорила и присела к самовару.
— Ну, да об этом что же мечтать!
И она стала его расспрашивать об университете, кого видает из старых товарищей, из настоящих своих однокурсников.
— Знаешь что, Ваня, — сказала она ему тут же, — я вижу, что ты точно в чужом университете себя чувствуешь… Так ли это?
— Немножко так, — грустно вымолвил он. — Есть такая оперетка… кажется, «Рип» называется. Так там человек сто лет спал мертвым сном — и вдруг появился среди своих земляков… Не то чтобы совсем, а вроде этого и я испытываю…
— А как рвался!.. Точно в землю обетованную.
— Что же все обо мне… Вот тебе-то надо своего добиться.
— Чует мое сердце, что у меня этот год зря пройдет.
— Не сокрушайся. Если не удастся сразу поступить… все- таки даром зима не пройдет… А там и я — вольный казак.
Он протянул к ней обе руки и влюбленно глядел ей в глаза, желая привлечь к себе.
Надя сначала оглянулась на дверь, потом дала себя обнять.
— Я и здесь точно под надзором, — сказала она полушепотом. — А в общежитие поступлю… тогда еще строже будет.
— Обойдется, милая!
И почему-то им обоим стало грустно. Ни в ней, ни в нем не было того настроения, какое могло бы быть.
Почему-то не болталось о тысяче вещей, точно они боялись коснуться чего-нибудь, на чем не сойдутся; а спорить не хотели.
— Пора мне идти! — сказал он, вставая.
VII
На курсы Надю не приняли — за недостатком свободных вакансий.
Заплатин ожидал этого; но все-таки сильно огорчился; больше, чем она сама.
— На будущий год примут! Не беда, Ваня! — повторяла она.
Но возвращаться домой сейчас же она не желала.
Да и ему была бы тяжела эта разлука, хотя про себя, раскидывая так и этак, он спрашивал: "Что же она здесь будет делать?"
Насчет "коллективных уроков" она ничего еще не решила; но что-то у нее в голове бродит, до чего она его еще не допускает.
И это начало его полегоньку глодать; но он не считал себя вправе допрашивать ее.
И все на одной и той же неделе случился еще неприятный для него "инцидент".
Надя сразу стала «обожать» театр, где они видели пьесу, из-за которой у них произошел первый крупный спор.
Давали вещь того же автора, написанную в таких же нотах.
Он опять восхищался актрисой, что играла тогда неудачницу, пьющую водку. И тут она неудачница, еще более жалкая; но молодая, трепетная, с несчастной страстной любовью, обреченная прозябать в глуши, работая, как крепостная, на своего фразера, бездарного отставного профессора.
Они оба восторгались этой исполнительницей; вместе и всплакнули в одном месте.
И вот на этом спектакле, в фойе, с ними повстречался
Элиодор Пятов.
Он еще издали «воззрился» в Надю, первый подошел, попросил Заплатина представить его.
Нельзя же было не познакомить! Элиодор, сейчас же распустив свой павлиний хвост, пригласил присесть, начал угощать Надю, расспрашивать про ее планы.
Они с ней и в публике на "ты".
Пятов осведомился — не сестра ли она или кузина, и Надя тотчас же объявила, что они — жених и невеста.
— Вот видите, какой Заплатин скрытный! — вскричал
Элиодор. — Мы с ним старые товарищи, а он — молчок!
Хоть бы какой намек на то, что он у себя там нашел свою судьбу!
И в следующем антракте Элиодор опять поймал их.
Надя нашла его «интересным», совсем не похожим на купчика.
Он узнал, что она мечтала о новых курсах, но вряд ли удастся поступить.
И до тех пор Пятов не отстал от них — они даже опоздали на последний акт, — пока не взял слова с Нади, что она как-нибудь на днях «удостоит» его посещением, вместе с женихом.
— Вот когда Заплатину нужно будет ко мне, насчет работы — и пожаловали бы с ним вместе позавтракать.
И, обращаясь к нему, он добавил:
— Только накануне, голубчик, дайте мне знать.
Заплатину было сильно не по душе, что Надя согласилась, а она, после театра, когда они возвращались на извозчике, стала ему говорить:
— Ты на него слишком уже строго смотришь, Ваня. Он вовсе из себя не корчит хозяина… принципала, как ты называешь. Тон с тобой совсем товарищеский. И такая прекрасная работа. Ее на улице не найдешь.
На другой день она вернулась к знакомству с Элиодором и спросила его:
— А разве ты, Ваня, не мог бы позволить мне взять на себя что-нибудь из твоей работы?.. Переводить отрывки, которые ты отметишь полегче.
— По-английски ты не знаешь.
— Ведь будут выписки и с других языков?
А когда она получила отказ по курсам — Надя опять заговорила о том, — с какой бы охотой она стала ему помогать.
— Пока мы решим, как мне толковее провести зиму — это было бы самой подходящей работой.
Он ничего не возражал. Может, он и сам бы ей предложил попробовать себя в переводах тех отрывков, какие он давал бы ей; но для него точно кол в горле было это знакомство с Элиодором и приглашение его пожаловать к нему "откушать".
Третьего дня она ему напомнила:
— Когда же мы к твоему Элиодору? Неловко так оттягивать.
Он должен был дать ей слово, что напишет ему в тот же день.
Сегодня он весь сам не свой с утра. В двенадцатом часу он должен зайти за Надей и везти ее туда, на Садовую, за Илью Пророка, в хоромы своего однокурсника-принципала.
Надя объявила хозяйке, что остается у нее только до конца месяца. На курсы она не попала, стало быть, нет ей и никакого резона подчиняться разным строгостям этого «полуобщежития» — как она называла эти комнаты.
