Чарльз Диккенс - Оливер Твист
— Да, сэръ! — отвѣчалъ Оливеръ, который во время разговора тщательно держался въ сторонѣ и дрожалъ съ головы до ногъ съ тoro самаго момента, когда услышалъ голосъ мистера Бембля. А между тѣмъ ему совсѣмъ не надо было избѣгать взоровъ мистера Бембля, ибо сей сановникъ, на котораго предсказаніе джентльмена въ бѣломъ жилетѣ произвело крайне сильное впечатлѣніе, рѣшилъ, что не стоитъ больше разговаривать объ Оливерѣ послѣ того, какъ гробовщикъ взялъ его къ себѣ, и лучше молчать до тѣхъ поръ, пока не будетъ заключенъ контрактъ лѣтъ на семь, когда нечего уже будетъ бояться, что онъ снова попадетъ на иждивеніе прихода.
— Ну-съ, — сказалъ мистеръ Соуэрберри, надѣвая шляпу, — чѣмъ скорѣе будетъ продѣлана вся эта исторія, тѣмъ лучше. Ноэ, оставайся въ лавкѣ, а ты Оливеръ надѣвай шапку и слѣдуй за мной.
Оливеръ повиновался и послѣдовалъ за хозяиномъ. Нѣсколько времени шли они по одной изъ очень густо населенныхъ частей города, а затѣмъ свернули въ узенькую улицу, несравненно болѣе грязную и жалкую, чѣмъ та, по которой они только что шли; здѣсь они остановились, чтобы отыскать домъ, куда ихъ послали. Дома съ обѣихъ сторонъ улицы были высокіе и обширные, но очень старые и населенные представителями самаго бѣднаго класса, что было видно по грязному и заброшенному фасаду ихъ, не говоря уже о неряшливо одѣтыхъ мужчинахъ и женщинахъ, которые случайно шныряли по улицѣ, сгорбившись и скрестивъ руки на груди, или просто сложивъ ихъ. Въ большей части этихъ домовъ были когда то лавки, но всѣ онѣ теперь были или наглухо заколочены, или совсѣмъ почти развалилиісь; жилыми были только верхнія комнаты. Нѣкоторые дома, сдѣлавшіеся отъ времени и ветхости нежилыми, поддерживались въ предупрежденіе обвала огромными столбами, приставленными верхнимъ концомъ къ стѣнѣ и глубоко врытыми въ землю нижнимъ концомъ. Но даже и эти ветхія развалины служили, повидимому, ночлежнымъ пріютомь для многихъ бездомныхъ бѣдняковъ; нѣкоторыя изъ досокъ, которыми были заколочены двери и окна, были въ иныхъ мѣстахъ раздвинуты такъ, что получалось отверстіе, черезъ которое свободно могъ пролѣзть человѣкъ. Трущобы эти отличались грязью и невыносимой вонью. Тамъ и сямъ внутри нихъ копошились крысы, отъ голода превратившіяся чуть не въ скелеты.
Ни молотка, ни звонка не оказалось у открытой двери, гдѣ остановились Оливеръ и его хозяинъ. Осторожно пробираясь по темному корридору и прижимая крѣпко къ себѣ Оливера, чтобы онъ не испугался, поднялся гробовщикъ на верхушку перваго пролета лѣстницы. Остановившись на площадкѣ противъ двери, онъ нѣсколько разъ постучалъ по ней суставомъ своего пальца.
Дверь открыла молодая дѣвушка лѣтъ тринадцати, четырнадцати. Гробовщикъ, осмотрѣвъ внимательно комнату, сразу узналъ по нѣкоторымъ примѣтамъ, что она именно та, куда его направили. Онъ вошелъ, а за нимъ Оливеръ.
Комната была очевидно нетоптлена и у холоднаго очага стоялъ какой-то мужчина и машинально грѣлъ себѣ руки. Позади него стоялъ низкій стулъ, на которомъ сидѣла старуха. Въ противоположномъ углу толпились дѣти, покрытыя лохмотьями, а на полу, прямо противъ дверей, на тоненькомъ матрасикѣ лежало нѣчто, покрытое рванымъ одѣяломъ. Оливеръ вздрогнулъ, взглянувъ на это мѣсто, и еще больше прижался къ своему хозяину; мальчикъ сразу почувствовалъ, что это трупъ.
Лицо у мужчины, стоявшаго подлѣ очага, было худое и блѣдное, волоса и борода съ просѣдью, глаза красные. Лицо у старухи было совершенно сморщенное; изъ подъ нижней губы у нея выглядывали два, пока еще уцѣлѣвшихъ зуба, но зато глаза ея были совсѣмъ живые и проницательные. Оливеръ со страхомъ смотрѣлъ на мужчину и на старуху. Они такъ походили на крысъ, видѣнныхъ имъ внизу.
— Никто не смѣетъ подходить къ ней! — крикнулъ мужчина, когда гробовщикъ подошелъ къ тѣлу. — Назадъ! Чортъ васъ возьми, назадъ, если жизнь вамъ дорога!
— Что за безразсудство, голубчикъ мой, — сказалъ гробовщикъ, насмотрѣвшійся вдоволь на горе во всѣхъ его видахъ и у разныхъ классовъ. — Какое безразсудство!
— Говорю вамъ, — сказалъ мужчина, сжимая кулаки и съ бѣшенствомъ топнувъ по полу, — говорю вамъ, что я не позволю закопать ее въ землю! Она не будетъ отдыхать тамъ. Черви будутъ грызть ее… но не будутъ ѣсть ее… она вся высохла.
Гробовщикъ не отвѣчалъ ничего на этотъ безумный бредъ. Онъ вынулъ изъ кармана тесьму и опустился на колѣни подлѣ тѣла.
— Ахъ! — сказалъ мужчина, заливаясь слезами и падая на колѣни у ногъ своей жены, — становитесь на колѣни, становитесь на колѣни!.. На колѣни кругомъ нея, всѣ вы, и слушайте мои слова! Говорю вамъ, она умерла отъ голода. Я не думалъ, что ей такъ худо, пока у нея не началась лихорадка… когда кости стали у нея видны подъ кожей. У насъ не было ни дровъ, ни свѣчей; она умерла въ темнотѣ… въ темнотѣ. Она не могла даже видѣть лица своихъ дѣтей, хотя мы слышали, какъ она звала ихъ по имени. Для нея просилъ я милостыни на улицѣ, а они заперли меня въ тюрьму. Когда я вернулся, она умирала и вся кровь въ моемъ тѣлѣ остановилась, потому что она умерла отъ голода. Клянусь всевидящимъ Богомъ, они уморили ее голодомъ!
Онъ запустилъ руки себѣ въ волоса, громко вскрикнулъ и покатился на полъ; глаза его сдѣлались неподвижны, на губахъ показалась пѣна. Испуганныя дѣти горько заплакали. Старуха, которая все время сидѣла неподвижно на стулѣ и какъ будто ничего не видѣла и не слышала, что дѣлалось кругомъ нея, погрозила имъ пальцемъ, затѣмъ развязала галстукъ мужчинѣ, продолжавшему неподвижно лежать на полу, и подошла къ гробовщику.
— Это моя дочка, — сказала старуха, головой указывая на тѣло. — Боже мой, Боже! Какъ странно! Я, которая родила ее и выростила, я жива и здорова, а она лежитъ здѣсь… холодная и окоченѣлая! Боже мой, Боже! Подумать только! Точно комедія какая… право комедія!
И несчастная женщина что то бормотала и какъ то странно, неестественно хихикала. Гробовщикъ всталъ и направился къ дверямъ.
— Стойте! Стойте! — сказала старуха громкимъ шопотомъ. — Когда ее похоронятъ, завтра утромъ, на слѣдующій день, или сегодня вечеромъ? Я убрала ее тѣло и должна проводить ее. Пришлите мнѣ широкій плащъ… только очень теплый, потому холодъ страшный. Не дурно было бы съѣсть кэксовъ и выпить вина прежде, чѣмъ идти. Ну, да что-же дѣлать! Пришлите хоть сколько нибудь хлѣба… только одинъ хлѣбецъ и чашку воды. Будетъ у насъ хлѣбъ, голубчикъ? — сказала она, хватая за сюртукъ гробовщика, который снова направился къ дверямъ.
— Да, да, — отвѣчалъ гробовщикъ, — разумѣется. Все, что вамъ угодно.
Онъ выдернулъ полу сюртука изъ рукъ старухи и, схвативъ Оливера за руку, бросился вонъ изъ комнаты.
На слѣдующій день (семьѣ еще раньше доставили хлѣбъ и кусокъ сыру, который принесъ самъ мистеръ Бембль) Оливеръ вмѣстѣ съ хозяиномъ отправился въ убогое жилище, куда еще раньше прибылъ мистеръ Бембль въ сопровожденіи четырехъ человѣкъ изъ дома призрѣнія, которые должны были исполнять обязанности носильщиковъ. Лохмотья старухи и мужчины были уже прикрыты черными плащами; когда крышку гроба привинтили, носильщики взяли его себѣ на плечи и вынесли на улицу.
— Ну, теперь не жалѣйте ногъ, бабушка! — шепнулъ Соуэрберри старухѣ на ухо. — Мы можемъ опоздать, а мы не имѣемъ права заставлять ждать священника. Впередъ ребята… и, какъ можно, скорѣе!
Выслушавъ это распоряженіе, носильщики быстро зашагали со своей легкой ношей; провожатые покойницы старались изо всѣхъ силъ держаться вблизи нихъ. Мистеръ Бембль и Соуэрберри шли на довольно значительномъ разстояніи впереди; Оливеръ, ноги котораго были далеко не такъ длинны, какъ у его хозяина, бѣжалъ сбоку.
На самомъ же дѣлѣ оказалось, что не было совсѣмъ такой необходимости спѣшить, какъ увѣрялъ Соуэрберри. Когда процессія прибыла къ темному, поросшему крапивой углу кладбища, гдѣ хоронили бѣдняковъ, священника еще не было и причетникъ сидѣвшій у огня въ ризницѣ, сказалъ, что врядъ ли пройдетъ меньше часу до его прихода. Носильщики поставили гробъ подлѣ могилы; провожатые остановились тутъ же, не смотря на туманъ и моросящій дождь, и терпѣливо ждали. Нѣсколько мальчишекъ въ лохмотьяхъ, которые явились на кладбище изъ любопытства, затѣяли шумную игру, то прячась между могилами, то перепрыгивая взадъ и впередъ черезъ гробъ. Мистеръ Соуэрберри и Бембль, давнишніе пріятели причетника сидѣли съ нимъ у огня и читали газету.
По прошествіи болѣе чѣмъ часа мистеръ Бембль, Соуэрберри и причетникъ спѣшно шли къ могилѣ, а вскорѣ послѣ этого появился и священникъ, на ходу еще надѣвавшій свой стихарь. Мистеръ Бембль, чтобы хоть сколько нибудь сохранить приличіе, шлепнулъ одного или двухъ мальчишекъ; священникъ на скорую руку прочиталъ молитву, что заняло не болѣе четырехъ минутъ, затѣмъ передалъ свой стихарь причетнику и ушелъ.
— Ну, Билль! — сказалъ Соуэрберри могильщику. — Зарывай! Работа эта была не трудная, потому что могила была до того наполнена, что самый верхній гробъ находился всего на разстояніи нѣсколькихъ футовъ отъ поверхности земли. Могильщикъ лопатой сгребъ всю землю въ могилу, притопталъ ее ногами, перекинулъ лопату черезъ плечо и ушелъ, преслѣдуемый мальчишками, которые выражали ему свое неудовольствіе за то, что все такъ скоро кончилось.
