Рональд Харвуд - Одинаковые тени
— За наш счет, Джорджи. — И я понимаю, что это значит — бесплатно, и я забираю выпивку и возвращаюсь к Нэнси.
Но, друг, ее нет. Да, сэр. Нет. Эта Нэнси! С чего это она ушла, а? Может, она рассердилась из-за того, что я поцеловал Марию, но отчего она мне не сказала, что рассердилась, а? Непохоже, чтобы она рассердилась. Да, сэр. Она вела себя так, как будто ей все равно, что я делаю. Поэтому, друг, я рад, что поцеловал Марию. Честное слово! Ох эта Нэнси!
И вот я стою с двумя стаканами и озираюсь.
— Еще станцуем, Джордж Вашингтон?
Это Мария. И я говорю «да», потому что хочу позабыть про Нэнси и про то, как она ушла. Мария все равно очень милая девушка, и я даю ей стакан и сам выпиваю.
И, друг, я чувствую, что мне нужна девушка, потому что я танцевал с Нэнси, и целовался с Марией, и проглотил один или два стакана выпивки.
Поэтому мы немножко танцуем с Марией и потом идем наверх в комнату с тремя кроватями, и мне все больше нравится эта девушка, и я ее обнимаю, и она теплая, теплая, теплая.
И пока мы в этой комнате, другие пары приходят и уходят, только мне это все равно, потому что эта Мария не дура и, друг, мне она нравится. И всю ночь мы спим, то просыпаемся, то опять засыпаем, и в последний раз мы засыпаем, должно быть, под утро.
VI
В эту ночь я не видел снов. Да, сэр. Утром я просыпаюсь, медленно так — куда спешить? И я тянусь к Марии.
Мария у меня первая цветная девушка, это чистая правда, и я должен сказать, что это не так плохо, потому что цветные не такие ленивые, как африканки, и не такие толстые, а Мария к тому же не дура, а это, друг, тоже неплохо.
Стало быть, как я вам сказал, я тянусь к Марии, и, друг, ее нет. И я сажусь в постели и вижу, что в комнате нет никого, я один, и этого я не могу понять. Я медленно так просыпаюсь, мотаю головой, продираю глаза, чешу себе грудь, и знайте же, что мне хорошо, и я счастлив. И счастливое солнышко светит в окно, потому что сегодня воскресенье и ему обязательно надо светить. И я не знаю, который час, потому что в этой комнате нет будильника, но я думаю, что уже поздно, потому что у меня такое чувство, — вы понимаете? И я спускаю ноги с кровати, и сажусь, упершись пятками в пол, и, может, зеваю, и потягиваюсь, и чувствую себя сильным.
Так я, может, сижу минут пять, ничего не делая, когда вдруг слышу голоса. Тогда я одеваюсь и выхожу в коридор и понимаю, что голоса доносятся из соседней комнаты, а я знаю, что эта комната — оффис Джанни Гриквы.
И я стою в коридоре, и слушаю, и понимаю, что это голоса Джанни Гриквы и Марии, главным образом Джанни Гриквы.
— Какого черта ты споришь? Заткнись и слушай, — это говорит Джанни Гриква. — Ты что, хочешь все испортить? А? Хочешь? Заткнись и слушай. Ты что, хочешь все испортить? Это Нэнси надо ухаживать за этим зулусом, а не тебе. Оставь его в покое. О нем позаботится Нэнси, а ты найдешь себе других зулусов. Это не для тебя, слышишь?
Друг, он так кричит, что мне все слышно, поэтому, я думаю, и Марии все должно быть слышно. Только я не могу понять, что происходит.
— А теперь убирайся отсюда, — говорит Джанни. — Убирайся, и не смей возвращагься, и держись от этого зулуса подальше — поняла? Иначе не миновать тебе тюрьмы. Ты же знаешь, у меня друзей хватит. Найди себе другое место и валяйся хоть круглые сутки, но только не здесь и только не с этим зулусом. Ищи другое место и другого хозяина!
И, друг, я говорю вам чистую правду, я слышу, как он дает ей пощечину, а она говорит ему:
— Выродок! — и плачет. И тут дверь распахивается, и она выбегает, но, увидев меня, останавливается. Я смотрю на нее, и она смотрит на меня.
— Что случилось, Мария? — говорю я.
— Это все из-за тебя, — говорит она. — Из-за тебя неприятностей не оберешься. Вот ты какой. Ты сам — сплошная неприятность. Если бы ты знал, что тебе лучше…
Но прежде, чем она успевает договорить, выходит этот Джанни Гриква и бьет ее, друг, башмаком по ноге, и она вскрикивает и плачет.
— Убирайся отсюда, шлюха! Брысь! Иди-иди! — говорит он.
Друг, я стою и молчу, потому что не могу понять, что происходит, а Мария сбегает по лестнице вниз, и я слышу, как хлопает за ней парадная дверь. И тут этот Джанни Гриква начинает опять улыбаться и говорит:
— Она большая шлюха, Джорджи, не обращай внимания на ее слова. Заходи ко мне, поговорим, а?
И, друг, я так удивлен, что не могу ничего сказать, и иду за ним в его комнату и сажусь. В комнате нет никого, только на столе Джанни стоит коробка, и в ней много денег — серебра и бумажек.
— Так вот, Джорджи-малыш, — говорит Джанни, — мне очень жаль, но, друг, я приказал всем девушкам оставить тебя в покое, потому что ты — парень Нэнси, понял, малыш?
— Зачем тебе это? — спрашиваю я, потому что не могу ничего понять.
— Зачем мне это? — переспрашивает он.
— Зачем ты приказал всем девушкам оставить меня в покое?
— Потому что ты — парень Нэнси, вот почему, и я не хочу, чтобы ты уставал, — понятно? Я хочу, чтобы ты был свеженький, — понятно? Друг, эта Мария — большая шлюха, и я сказал ей и всем остальным, чтобы тебя оставили в покое, но она меня не послушалась. Да, сэр. Да, сэр, Нэнси — твоя девушка, и вы с ней должны подружиться.
— Я не устану, — говорю я.
— Нэнси — твоя девушка, Джорджи-малыш. Да, сэр.
Друг, я знаю, что Джанни Гриква всегда врет, но не могу понять, что происходит.
— Так вот, Джорджи-малыш, — говорит он, — сколько я тебе вчера дал за снимки?
— Четыре фунта, — говорю я.
— Ладно, малыш, вчера я продал еще два снимка, и я дам тебе еще два с половиной фунта. Потому что им понравились эти снимки — понял?
— Не нужно мне этих денег. Да, сэр.
— Еще как нужно, — говорит он. — Еще как. Может, тебе хочется купить новый костюм, а? Или, может, золотые часы на руку, а? Факт. И тут все в порядке, малыш. Брось свой рок-н-ролл, сынок, и бери деньги.
И, друг, я думаю о золотых часах на руку или о новых ботинках, как на Джанни, и я беру эти деньги и сую в карман, как вчера.
— Хочешь есть? — спрашивает Джанни.
— Да, сэр, — говорю я.
— Знаешь, который час?
— Нет, — говорю я.
— Друг, уже половина третьего. — И он хихикает. — Тебе нужно как следует перекусить, а? И еще я тебе скажу, что ты будешь делать после еды. Ты и Нэнси, вы оба поедете на пляж купаться. Тебе это подходит?
— На пляж?
— Вот именно, — говорит он.
— У меня нет с собой плавок, друг. Мне не в чем купаться.
— Не беспокойся. У меня есть новые плавки, которые я ни разу не надевал. Малыш, забирай их. — И он бросает мне плавки, которые — сразу видно — мне будут малы. А мне хочется искупаться и позагорать на солнце.
— Пошли, — говорит он, — идем есть. Фреда внизу нам кое-что приготовила, и Нэнси туда вот-вот придет, друг, поэтому надевай сейчас же плавки под брюки и спускайся вниз обедать. Как, друг?
Я говорю «да» и делаю, как он сказал.
Друг, я беспокоюсь, потому что слышал, какие слова этот Джанни Гриква кричал Марии, и потому, что эта Мария сказала мне, что от меня неприятностей не оберешься, а мне такого еще никогда не приходилось слышать, особенно от девушки, с которой я только что был.
Итак, я не могу понять ничего из того, что происходит, и я думаю, что, должно быть, Джанни Грикве до зарезу нужны новые снимки меня с Нэнси, потому что он получает за них хорошие деньги. Поэтому он такой любезный со мной. Но отчего же все-таки эта Мария сказала, что от меня неприятностей не оберешься? Ведь это неправда. А эта Мария была со мной такая ласковая и мне очень понравилась. Но Нэнси мне нравится больше, и мне хочется, чтобы вместо Марии была Нэнси.
Но я должен сказать вам, что я не очень-то хорошо об этом раздумываю, потому что пытаюсь надеть на себя эти плавки, и, друг, это шикарные плавки с ленточкой на боку, вроде белого шнурка от ботинок, и ее надо завязать бантиком, и, друг, мне они маловаты, но все равно мечта, а не плавки.
Стало быть, я схожу вниз и ем яичницу с беконом и пью кофе, а Джанни Гриква опять пьет бренди. Джанни Гриква, но только не я. Да, сэр. Я не пью бренди днем в половине третьего. И с нами Фреда и никого больше. Мы поели, сидим и молчим, и эта Фреда встает и ставит пластинку, и граммофон играет, и солнышко светит, и, друг, я чувствую себя превосходно.
И мы сидим, и молчим, и слушаем, а Фреда достает красную краску и, подпевая пластинке, начинает раскрашивать себе ногти на ногах, как у Нэнси, а Джанни развалился на стуле и ковыряет спичкой в зубах. А я смотрю на них и слушаю музыку. А с улицы слышно, как кричат дети, и играют, и плачут, и, друг, во мне такой покой, будто я уже умер. И мне хочется, чтобы у меня было банджо или что-то вроде, чтобы поиграть.
Я смотрю на Джанни Грикву и вижу, что он выпрямляет себе волосы и помадит их, потому что они у него не курчавые и блестящие. Но все равно он очень некрасивый, и вид у него такой, как будто его время от времени бьют. А Фреда сидит на полу и красит себе ногти на ногах. И губы у нее намазаны так же ярко, как у Марии, только мне сейчас не очень-то хочется думать про Марию. Поэтому я думаю, что Нэнси никогда не мажет губы, только красит ногти на ногах и руках. А эта Фреда здорово высокая, выше, чем Джанни Гриква, и на ней брюки в обтяжку, и я сижу и смотрю на нее, и солнышко светит, и она мне нравится, и этот Джанни Гриква тоже мне нравится.
