Юрий Рытхэу - Время таяния снегов
– Я ел свинину,– сказал Татро.– Вкусное мясо.
– Не может быть! – воскликнул Рычып.
– Мне понравилось.– Татро пожал плечами.
Разговор коснулся занятий в ликбезе. Учитель посетовал на то, что старики не хотят учиться.
– Куда нам грамота? – отвечал за всех Рычып.– Скоро помрем. Вон Мутчин: что он, безногий, будет делать с твоей грамотностью?
– Книги будет читать, с ними все же веселее,– сказал Татро.– Работал я в стойбище Кукун. Открыли школу, и через два года в этом стойбище не стало ни одного неграмотного, кроме маленьких детишек. За это райисполком выдал колхозу премию – новый рульмотор.
– Правда? – зашумели старики.
– Правда,– ответил Татро.– Семнадцатисильный мотор.
– Что ж,– степенно сказал Рычып.– Ради такой премии стоит постараться. Как вы думаете?
– Можно, конечно,– сказала Пээп.– Только мне все равно нельзя: глаза плохо видят.
– Тебя и не будут считать,– махнул на нее рукой Рычып.– Ты помнишь, как тебя назвал начальник, который отбирал бубны? Классовый враг. Вот! Для нас ты вроде как не существуешь.
– Как это не существую? – обиделась Пээп.
– Я посмотрел у вас в колхозе, как вы распределяете продукцию,– перевел разговор учитель.– И думаю, что так не годится. Десять процентов вы отделяете в колхозную кладовую, а остальную добычу делите поровну между собой. А что говорит закон социализма? От каждого по способности, каждому по его труду. Особенно во время охоты на вельботе.
– А чем плохо делить добычу поровну? – спросил Мутчин.
– Плохого, может быть, и нет, но не все же одинаково работают,– ответил Татро.
– Как не одинаково?
– Ну, один больше, другой меньше. Сила у людей неодинаковая и старание тоже неодинаковое.
– Но желудок у всех одинаковый,– перебил учителя Рычып.– После трудного промысла все одинаково хотят есть.
– А может быть, кто-нибудь меньше устал? Ленился и надеялся, что все равно и без него убьют зверя и ему достанется равная со всеми доля.– Татро уставился на Рычыпа в ожидании ответа.
Рычып спокойно ответил:
– Если мы перестанем доверять друг другу, тогда что получится? Никто не будет работать, и все подохнут с голоду. Жить надо так, как требует природа.
– Так распределять добычу, как вы это делаете, возможно только при коммунизме,– не сдавался Татро.
Старик Рычып широко улыбнулся:
– Вот и хорошо! Я слышал: коммунизм – это то, что всего лучше. А сейчас давайте есть добычу Кмоля. Для этого мы и пришли.
– Послушай, Татро,– обратился к учителю Мутчин.– Слушал я сейчас твои разговоры и думал: почему не быть тебе председателем колхоза?
Рычып сильно толкнул Мутчина в бок. Но слова, сказанные стариком, услышали все, хотя никто и не показал виду. В пологе воцарилось неловкое молчание.
Тетя Рытлина украдкой подозвала Ринтына и спросила:
– Разве ты не звал Гэвынто?
– Нет,– шепотом ответил Ринтын.– Я совсем забыл…
Ему и в голову не пришло, что отчима надо было позвать.
11Как-то, возвратившись из школы домой, Ринтын увидел около яранги привязанных собак. Это была чужая упряжка. Ринтын хорошо знал всех собак стойбища. “Должно быть, гость приехал”,– подумал он.
Мать высунула голову из полога:
– Ринтын, накорми собак гостя.
Упряжка состояла из отборных, но усталых собак: наверно, путь был не близкий. Но кто же гость? Не тот ли самый Таап, о котором часто упоминали и Гэвынто и мать? По их словам, Таап был их близкий друг и лучший каюр на всем побережье от Улака до Въэна. А быть может, и не он. С тех пор как отчим Гэвынто стал председателем колхоза, к нему часто наезжали незнакомые люди, имевшие с ним какие-то дела.
Ринтын накормил собак и вполз в полог. Под меховым потолком плавал густой табачный дым. В нос ударил спертый запах спирта.
Когда глаза привыкли к тусклому свету, Ринтын разглядел незнакомца. Он был в одной набедренной повязке, и его рука лежала на спине сидящей рядом матери. Напротив мотал головой пьяный отчим. Когда отчиму удавалось приподнять от груди голову, он кричал и лез целоваться к гостю:
– Ты мой лучший друг! Таап! Как хорошо, что ты приехал!
Таап слегка отворачивал лицо и тихо говорил:
– Ну, ну… Выпей лучше…
– Ты добрый и хороший друг…– продолжал бормотать Гэвынто,– ты единственный оставшийся у меня друг…
Гость заметил Ринтына.
– Твой сын? – спросил он у Арэнау.
Мать едва кивнула головой: она была тоже пьяна.
Таап пододвинулся к Ринтыну, приподнял ему подбородок и со сладенькой улыбкой спросил:
– Хочешь, чтобы я был твоим отцом?
Ринтыну от этих слов стало так гадко и противно, что он не выдержал, бросился вон из яранги.
В ту ночь он остался у дяди Кмоля. И так каждый раз, когда приезжал Таап, Ринтын уходил. Он не мог без отвращения вспоминать слова гостя: “Хочешь, чтобы я был твоим отцом?” В них было что-то липкое, неприятное, которое трудно стряхнуть с себя.
12Ринтына давно тянуло поближе посмотреть на этот маленький круглый домик, чем-то похожий на ярангу. Он стоял в двух километрах от полярной станции. Крыша домика была покрыта позеленевшими медными листами, из стен торчали такие же медные шляпки гвоздей. Ринтын вынул нож и поскреб зеленый налет.
– Что ты делаешь, мальчик?
Ринтын выронил от испуга нож.
Над ним склонилась Лена – радистка полярной станции. Как она сюда попала?
Лена нагнулась и подняла нож. Повертев его в руках, она вздохнула:
– Ну что за люди! Разве можно давать таким малышам ножи? Пойдем-ка со мной.
Девушка взяла Ринтына за руку и повела за собой. Ринтын еще не успел опомниться от испуга и покорно последовал за ней.
– Ты знаешь, что этот дом нельзя трогать железными вещами?
Ринтын помотал головой.
– Потому его далеко и выстроили, чтобы поблизости никакого железа не было. Называется дом – магнитная обсерватория. Запомни это, мальчик, раз и навсегда.
Ринтын молча кивнул.
Они шли вдоль замерзшей лагуны, мимо вылезших на берег, занесенных снегом льдин. Можно было удрать по льду, но Лена крепко держала за плечо Ринтына.
– Хорошо, что не увидел тебя Анатолий Федорович… Он бы задал тебе! – не то шутя, не то серьезно сказала девушка.
На полярной станции Лена провела Ринтына в свою комнату.
Мальчик остановился на пороге, пораженный необыкновенной, никогда не виданной им чистотой. Вдоль одной из стен стояла узкая железная кровать – вся белая, а у противоположной стены стоял деревянный, покрытый белым чехлом диван. На него и усадила Ринтына Лена.
“Когда я встану, на белом, наверное, останется грязное пятно”,– думал Ринтын, разглядывая висевшую на стене фотографию толстощекой девочки.
– Это я маленькая,– с улыбкой сказала Лена, перехватив взгляд мальчика.– Похожа?
– Да,– ответил Ринтын, не находя никакого сходства между фотографией и самой Леной.
Девушка взяла стоявшее на столике зеркало и начала расчесывать свои мягкие и тонкие светлые волосы. Она видела в зеркале Ринтына и улыбалась ему. Вдруг она нахмурилась, подошла к мальчику и, дотронувшись белым пальцем до его щеки, спросила:
– Ты сегодня умывался?
– Нет,– ответил Ринтын.
– А почему?
– Теперь каникулы,– удивился непонятливости девушки Ринтын.– В школу не ходим.
Лена задумалась. Видно, она не ожидала такого ответа.
– В таком случае раздевайся, и пойдем мыться,– сказала она.
Ринтын похолодел от ужаса. Как же это – раздеваться?
– Ну что? Снимай кухлянку,– сказала девушка, держа в одной руке полотенце и мыло.
– Я лучше пойду домой,– тихо сказал Ринтын.
– Нет. Пока я тебя не помою и пока ты мне не пообещаешь умываться каждый день, не отпущу,– решительно объявила Лена и стала около двери.
– Я раздеться не могу… У меня рубашки нет,– еле слышно пролепетал Ринтын. У него даже слезы навернулись на глаза.
Лена присела перед ним на корточки.
– У тебя нет рубашки? А кто у тебя отец? Не Гэвынто ли? – спросила Лена, и ее лицо помрачнело.
Ринтын уже давно замечал: стоило когда-нибудь в разговоре упомянуть отчима, как на него оглядывались, и в этих взглядах Ринтын ясно видел жалость. Он слышал, что в колхозе по вине отчима плохо идут дела. Приезжали районные начальники в кожаных пальто и подолгу сердито говорили с Гэвынто. В стойбище среди членов артели чувствовалось какое-то напряжение, все чего-то ждали…
Лена принесла большой зеленый таз с водой.
– Теперь снимай, брат, кухлянку. Не стесняйся.
После мытья Лена вытащила из чемодана белую блузку с широкими рукавами и стеклянными пуговицами. Девушка обрядила Ринтына в блузку и подвела к зеркалу. Из зеркала на него смотрел незнакомый мальчик в нарядной белой рубашке с пузырчатыми, как у уккэнчина [9], рукавами. Ринтыну раньше никогда не приходилось носить что-либо подобное. Материал, из которого была сшита блузка, был какой-то особенный, гладкий, как будто по телу мальчика потекли прохладные, приятные струи.
