Эдён Хорват - Юность без Бога
Приговоренный
«Кто мою шкатулку тронет — тот умрет!»
Перечитываю фразу и не могу не улыбнуться.
Детский сад!
Хочется обдумать прочитанное, да нет времени. С опушки леса доносится звук трубы, мне надо торопиться, полк на подходе. Быстро сую дневник обратно в шкатулку, хочу ее запереть. Верчу проволокой туда-сюда. Бесполезно, не запирается, я сломал замок. Что делать?
Сейчас они будут тут, мальчишки. Запихиваю незапертую шкатулку в спальник и вылезаю из палатки. Ничего другого не остается. В лагерь входит полк. Ц. марширует в четвертом ряду.
Итак, у него есть девушка, и она называет себя Евой. И он знает, что любимая ворует. И поклялся всегда ее защищать.
Снова не могу не улыбнуться.
Ну, детский сад! Несчастный детский сад!
Полк останавливается, мальчики расходятся.
Вот и стали мне известны твои сокровенные тайны, думаю. Но надо ли идти дальше? Мне вдруг представляется прокурор, листающий дело. Хищение и соучастие в преступлении. Не только Ева, но и Адам понесет наказание. Ц. необходимо взять под стражу, и немедленно.
Нужно сообщить фельдфебелю, известить жандармерию. Или сперва переговорить с ним с глазу на глаз?
Вон он, стоит у котла, интересуется, что сегодня на ужин. Вылетит конечно из школы, а девушке придется вернуться в исправительный дом. Обоих осудят.
И прощай тогда будущее, милый Ц.!
Господа и постарше спотыкались о любовь, ту самую любовь, которая тоже жизненно необходима и в равной степени богоугодна. И мне опять слышится голос священника: «Бог — это самое страшное на свете».
Слышатся шум, удары, крики. Все бросаются к одной из палаток. Это та, в которой шкатулка. Дерутся Н. и Ц., их едва удается разнять.
Н. весь красный, из губы сочится кровь.
Ц. бледен.
— Н. взломал у него шкатулку! — кричит мне фельдфебель.
— Да не трогал я ее! Не трогал! — кричит Н.
— Кто ж тогда? — вопит Ц. — Ну скажите сами, господин учитель, кто это мог сделать?
— Врешь! Врешь!
— Это ты взломал, некому больше! Он давно грозится, что взломает.
— Да не ломал я!
— Тихо! — вдруг ревет фельдфебель.
Все смолкают.
Ц. не спускает с Н. глаз. «Кто мою шкатулку тронет — тот умрет», — проносится вдруг у меня в голове. Я невольно смотрю наверх.
Но небеса безмолвны.
Кажется, Ц. готов прикончить Н.
Похоже, и Н. это уже тоже чувствует. Беспомощно оборачивается ко мне.
— Господин учитель, а можно перевести меня в другую палатку?
— Хорошо.
— Я же правда не читал этот его дневник. Помогите мне, господин учитель!
— Ладно, помогу, — обещаю я. И сразу натыкаюсь на взгляд Ц. Ты не сможешь помочь, говорит этот взгляд.
Знаю. Я сам приговорил Н.
Но ведь я только хотел узнать, не входит ли Ц. в шайку, чтоб ему ненароком не попасть под подозрение, и только поэтому вскрыл эту шкатулку.
Почему же тогда не сказать, что дневник прочитал ты?
Нет, не сейчас. Только не сейчас, не при всех. Но надо будет сказать. Обязательно! Только не при всех, при всех стыдно. Расскажу ему наедине. Поговорю как мужчина с мужчиной. И с девушкой тоже надо поговорить, сегодня попозже, когда она придет к нему на свидание. Скажу ей, чтобы больше не показывалась, и бестолковому Ц. прочищу мозги как следует, чтоб завязывал с этим. Хватит!
Вина, как хищная птица, снижает круги над жертвой. Хватает ее и уносит.
Но мне нужно оправдать Н.
Он ведь, и правда, ничего плохого не сделал.
И постараться смягчить участь Ц. И девочки. Я не допущу, чтобы пострадали невинные! Да, страшен Бог, но я внесу в его расчеты свои поправки. Сообразуясь со своей свободной волей. Заметные поправки.
Я спасу нас всех.
И, размышляя так, я вдруг ловлю на себе чей-то взгляд.
Это Т.
Два круглых прозрачных глаза глядят на меня. Без выражения, без блеска.
Рыба! — обжигает меня.
Смотрит в упор, не сводя с меня глаз. Как тогда, у могилы маленького Ф.
Улыбается тихо. Высокомерно и насмешливо.
Знает, что это я вскрыл шкатулку?
Лунный человек
Мой день тянулся и тянулся. Наконец село солнце. Спустился вечер, а я ждал ночи. Наступила ночь, и я выскользнул из лагеря. Фельдфебель уже храпел, и никто не заметил, как я ушел. Над лагерем светила полная луна, но с запада темными клочьями двигались облака. Внезапно сделалось темно, хоть глаз выколи, и каждый раз нужно было все дольше ждать, пока снова появится серебристый лунный свет.
Там, где лес вплотную подступает к палаткам, я буду ждать его, Ц. Там я и уселся за деревом. Я ясно видел стоящего на посту. Это был Г.
Он прохаживался взад-вперед.
Над нами неслись облака, а внизу, казалось, все спит.
Вверху бесился ураган, внизу было тихо.
Только тут и там похрустывали ветки, тогда и Г. замирал и всматривался в чащу.
Я смотрел ему в лицо, но он не мог меня видеть.
Страшно ему?
Что-то тут в лесу скрывается, особенно ночью.
Время шло.
Вон он идет, Ц.
Обменивается с Г. приветствием, и тот уходит.
Ц. остается один.
Осторожно осматривается кругом. Смотрит вверх, на луну.
Там, на луне, есть человек, вдруг вспоминается мне. Сидит себе на лунном серпе, покуривает трубочку, ни о чем не беспокоится. Поплевывает на нас вниз время от времени. Может, он и прав.
Наконец, около половины третьего появилась девушка, да так неслышно, что я ее заметил, только когда она уже стояла рядом с ним.
Откуда она появилась?
Возникла, как из-под земли.
Вот она обнимает его, а он — ее.
Они целуются.
Девушка сейчас ко мне спиной, и его мне тоже не видно. Должно быть она повыше его…
Сейчас подойду и заговорю с обоими. Я встаю, осторожно, чтобы они меня не услышали, а то девушка убежит. А ведь я и с ней хочу поговорить.
Они все целуются.
Это же сорная трава, надо таких уничтожать, проносится у меня в голове.
Вижу слепую старуху, она спотыкается и падает.
И все вспоминаю и вспоминаю девушку, как она поднялась и посмотрела за изгородь.
А у нее должна быть красивая спина…
Увидеть бы ее глаза.
Тут набегает облако и делается совсем темно. Оно небольшое, это облачко, потому что у него серебристая кайма. Как только снова выйдет луна, я пойду. И вот она снова светит, луна.
Девушка обнажена.
Он стоит перед ней на коленях.
Она очень белая.
Я жду.
Она нравится мне все больше и больше.
Иди! Скажи, что шкатулку взломал ты. Ты, а не Н. Ну, иди же, иди!
Никуда я не иду.
Вот он сидит на упавшем дереве, а она у него на коленях. У нее потрясающие ноги.
Иди!
Ага, сейчас…
И набегают следующие облака, больше, темнее. У них нет серебристой каймы и землю накрывает тьма. Небо исчезло, я больше ничего уже не вижу.
Прислушиваюсь, в лесу слышны шаги. Я задерживаю дыхание.
Кто там ходит?
Или это буря начинается?
Я себя-то уже не вижу.
Где вы, Адам и Ева?
В поте лица своего должны вы были зарабатывать хлеб свой, но это вам в голову не приходит. Ева крадет фотоаппарат, а Адам, вместо того чтобы сторожить, закрывает на это глаза.
Я завтра ему скажу, этому Ц., что на самом деле это я вскрыл шкатулку. Завтра меня уже ничего не остановит.
Даже если Господь вышлет навстречу мне тысячи голых девушек!
Все глуше ночь.
Она цепко держит меня, безмолвная и непроницаемая. Сейчас я хочу назад.
Осторожно, ощупью…
Моя вытянутая вперед рука натыкается на дерево. Обхожу его.
Двигаюсь ощупью дальше — но в ужасе отшатываюсь!
Что это было?
Сердце у меня замирает.
Еле удерживаюсь, чтобы не крикнуть.
Что это было?
Нет, это было не дерево.
Моя вытянутая рука наткнулась в темноте на чье-то лицо. Меня трясет.
Кто тут стоит передо мной?
Я застываю на месте.
Кто это?
Или мне примерещилось?
Нет, я слишком ясно нащупал: губы, нос…
Сажусь на землю.
Это лицо, оно еще там?
Надо дождаться света.
Не двигайся.
Там, над облаками, курит лунный человек.
Тихо накрапывает дождь.
Плюй, плюй на меня человек с луны!
Предпоследний день
Наконец небо начинает сереть, вот и утро.
Никого передо мною нет, никакого лица, ничего.
Пробираюсь обратно в лагерь. На спине, с открытым ртом спит фельдфебель. По палатке барабанит дождь. Только сейчас замечаю, как я устал. Спать, спать…
Когда просыпаюсь, полк уже ушел. Ну ладно, скажу Ц., что это был я, а не Н., сразу после их возвращения.
Сегодня наш предпоследний день, завтра собираем палатки и уезжаем в город.
Сегодня льет как из ведра, только ненадолго в какой-то момент дождь прекратился. В лощинах лег густой туман, гор больше не видно.
В полдень полк возвращается, но не весь.
Отсутствует Н.
