Владимир Сорокин - Норма
— Так, Алексеев не покакал, он садится снова, — Людмила Львовна подошла и усадила улыбающегося Алексеева. — Пашенко Наташа, ты еще не хочешь посидеть? Ну, что это за крошка, куда это годится?
Пашенко мотала головой, натягивала колготки:
— Я не могу, Людмила Львовна.
— Ну, беги, ладно. Алексеев, не болтай ногами!
Нянечка унесла ведро.
— Людмила Львовна, а я только пописал.
— Теперь покакай.
— А я не могу. Не могу писать и какать. Я или пописаю или покакаю.
— Не выдумывай. Сиди.
— А я все равно не покакаю.
— А ты постарайся.
Встали четверо.
— Тебя что, прослабило? — Людмила Львовна заглянула в горшок Фокина.
— Неа.
— Чего — неа? Вон, понос, жидко совсем. Иди. Руки надо мыть перед едой.
Фокин разбирал запутавшиеся помочи.
— Господи, перекрутил-то! — вошедшая нянечка стала помогать ему. На горшках остались шестеро.
— Ну как, Алексеев?
Алексеев молча теребил сбившиеся на колени трусы. Одна из девочек громко кряхтела, уставившись расширенными глазами в потолок.
Бритоголовый мальчик громко выпустил газы. Людмила Львовна улыбнулась
— Вот, Алексеев, бери пример с Купченко!
Две девочки встали. Потом встал бритоголовый, потом еше один. Сосед Алексеева тужился, сцепив перед собой руки.
Людмила Львовна достала из кармана халата часы.
— Самая быстрая группа. Первая, так та сидит, сидит… Гершкович разревется, как всегда… У тебя бак готов?
— А как же.
Нянечка открыла шкаф, вытащила большой алюминиевый бак с красной надписью:
ДЕТСАД N 146
ВНИИМИТ.
НОРМАТИВНОЕ СЫРЬЕ
Сосед Алексеева встал, с болтающимися у колен штанами проковылял с помоста:
— Я все, Людмила Львовна.
— Ну, иди.
Вытянув руку, Алексеев ковырял застежку сандалии.
— Что, один остался? — улыбнулась нянечка, снимая крышку с бака.
— А он всегда до последнего сидит.
Людмила Львовна зевнула, подошла к окну:
— Алексеев, у тебя мама во Внуково работает?
— Она инженер.
— Но во Внуково?
— А я не знаю. Она билеты проверяет.
— Ну так значит во Внуково.
— А я не знаю.
— Ничего ты не знаешь.
Нянечка вынула из шкафа ведро и крышку.
— Ну, что, не покакал, Алексеев?
— Так я ж не могу и писать и какать вместе.
— Тогда сиди.
Нянечка, придерживая содержимое горшков крышкой, сливала мочу в ведро, а кал вываливала в бак.
— Кто-то обманул, — Людмила Львовна заглянула в пустой горшок, — кто же сидел здесь… Покревская, наверно.
— За всеми не усмотришь.
— Точно. Алексеев! Видишь, что ты мешаешь? Сколько можно ждать?
— Но я какать не хочу.
— Не будешь рисовать сегодня.
— А я и рисовать не хочу.
Людмила Львовна остановилась перед ним, вздохнула:
— Вставай.
С трудом отлепив зад от горшка, Алексеев встал. В горшке желтела моча.
— Иди. Тошно смотреть на тебя. И чтоб к карандашам не притрагивался! Будешь цветы поливать.
Алексеев подобрал штаны, глядя на работающую нянечку, стал застегиваться.
Нянечка выплеснула мочу из его горшка в ведро:
— Так и не выдавил ничего, сердешный.
Людмила Львовна заглянула в бак:
— Тогда минут через десять я первую приведу.
— Ладно.
Алексеев издали посмотрел в бак и вышел за дверь.
— Прелесть какая, — Марина провела рукой по Викиной груди, — действительно стоит. Чудо.
Голая Вика сидела на тахте, прислонившись к стене и жевала яблоко. Марина лежала навзничь головой у нее на коленях:
— Ты как кинозвезда.
— Кинопизда.
Вика хохотнула, большая грудь ее дрогнула.
— Серьезно… смотри… сначала плавно, плавно, а потом раз… и сосочек… прелесть…
Рука Марины скользнула по груди, коснулась соска и стала ползти по складкам живота:
— И пупочек прелесть… аккуратненький… не то что у меня…
— У всех одинаковые.
— Неправда.
— Да ну тебя! Ну, морда там, ну грудь — ясно, но пупки-то у всех одинаковые! Плесни немножко…
Марина приподнялась, взяла со стола бутылку, налила в стакан. Из-за голубой ночной лампы вино казалось фиолетовым. Марина отпила глоток и протянула Вике:
— Пей.
Вика обеими руками приняла стакан, медленно выпила, поморщилась:
— Портвин он и есть портвин. Чем дальше, тем хуже.
— Не нравится?
— Нет. Хуйня, честно говоря. Ну да я сама виновата. За дешевкой погналась.
Вика стряхнула с живота яблочное семечко. Марина подвинулась к ней, поцеловала в уголок губ. Вика повернулась. Они обнялись. Стали целоваться. Потом упали на кровать.
Марина оказалась сверху. Целуя плечи и грудь Вики, она стала ползти вниз, но Вика приподнялась:
— Маринк, слушай, давай попозже… я что-то не отойду никак. Не хочется что-то…
Марина оперлась руками о тахту, поцеловала Вику в живот:
— Ваше слово — закон, мадам. Может, кофейку выпьем?
— Давай.
Они встали, прошли на кухню. Марина задернула шторы, зажгла свет… Вика села за стол, зевая, посмотрела на отделанный деревом потолок:
— Симпотная кухонька.
— Нравится?
— Ага.
— Это муж покойный.
— Он что — умер?
— Разбился.
— Давно?
— Шесть лет назад
— Тебе с ним хорошо было?
— По разному.
— Ласковый был?
— В постели?
— Ага.
— Да нет, что ты. Разве мужчины могут быть ласковы. Он веселый был. Хозяйственный. А ласковым — никогда…
— Это точно. Я весной с одним попробовала и опять то же самое. Лишь бы засунуть. А потом спать.
Марина понимающе кивнула, стала заваривать кофе.
Вика легко шлепнула ее по заду:
— А у тебя попка ничего. Беленькая, безволосая…
— Тебе волосатые не нравятся?
— А кому нравится? Я с армянкой одной рискнула переспать, так плевалась потом. У тебя вон какая чистенькая…
Вика быстро раздвинула маринины ягодицы и поцеловала сначала между, потом их:
— Сладкий кусочек… булочки…
Марина улыбнулась, поставила полную турку на огонь:
— Слушай, Вика, а ты тогда в троллейбусе точно знала, что я лесби?
— Ну, как же точно можно… ведь не написано…
— Но что-то чувствуется, правда? Какие-то волны, поля…
— Конечно. Ты так посмотрела быстро, ну я и подумала.
— Я флюиды испускала. Волны любви.
— А я подошла тогда и грудью, помнишь, оперлась о руку твою. Ты ее на поручне держала. Думаю, если уберет, значит пустой номер.
— А я прямо затряслась вся! Переволновалась страшно! Я красная была?
— Немного. Такая розовенькая, симпатичная. Юбочка клетчатая.
— А ты тоже мне сразу понравилась. Высокая, стройная…
— А потом народу все меньше и меньше. Конечная, а в салоне четверо. Ты, да я, да два мудака каких-то. И ты про две копейки спросила.
— Все-таки бог есть, правда? Это ж не случайность!
— Черт ее знает. А может — случайность.
— Нет, это закономерно все. Любимые должны быть вместе.
Кофе закипел, Марина быстро сняла турку с огня, разлила по чашкам:
— Вообще так здорово, когда с новой любимой, правда?
— Еще бы. В новинку. Слаще. У меня вон одна живет изредка ну как бы постоянная. Но надоедает, всетки. Ссоримся часто. А до нее тоже была одна. Лариска. Старше меня лет на семь. Так мы с ней поругались здорово. У нее одно на уме — свечку суй ей и клитор соси. Одновременно чтоб. Я говорю — на хуя тебе я тогда? Найди мужика, он хуй вместо свечки засунет. Она обиделась… но попочку твою я сегодня помучаю.
— А я твою грудь. Пей, прелесть моя.
Они взяли чашки. Марина подвинула вазочку с вареньем:
— Бери.
— Нет, я так люблю.
Склонились над чашками.
Длинные Викины волосы поползли с плеч. Придерживая их, она отхлебнула и Марина отхлебнула из своей:
— Оля-ля… арабик, аромат…
— Это что, сорт такой?
— Ага. На Кировской покупала.
— Развесной?
— Ага.
— Здорово. Пахнет сильно.
— Его не бывает что-то последнее время.
— Редко?
— Ага. Пей с конфетой.
— Я не люблю сладкое.
— Ну, как хочешь. А я люблю.
Марина развернула конфету. Вика подула на кофе, подняла голову:
— Маринк, а что это над раковиной висит?
— Ааааа, — улыбаясь, Марина отправила конфету в рот. — Угадай.
Вика встала, подошла к раковине. Над ней висело сооружение из двух небольших, обтянутых марлей колб. На горлышке нижней поблескивало металлическое кольцо, от него тянулась вниз полупрозрачная трубка. Из трубки в раковину капала мутно-коричневая жидкость.
— Черт ее знает, — Вика откинула назад волосы, — Поебень какая-то…
Марина встала, подошла к ней, обняла:
— Детка, этот аппарат собирал академик. Мой дедушка. Не чета нам с тобой. Так что немудрено, что ты не понимаешь.
— Ну а зачем он тебе?
— Ты в институтах не училась?
— Конечно. Чего я там не видела.
— А ты кем работаешь?
— Соками торгую.
— А я преподаю в МГУ.
