Джон Фаулз - Энигма
— И на другой день вы в музее вообще не были?
— Вышла неувязка с одной корректурой, и я всю пятницу просидела над ней. Можете проверить. В редакции не забыли, какая паника поднялась.
— Мы уже проверили.
— И слава Богу.
— Где все были в тот день. — Он приподнялся, сел и посмотрел над травой в сторону Найгейт-Хилла. — Если вы ни при чем, то почему вы умолчали?
— По чисто личным причинам.
— Могу я о них спросить?
— Просто из-за Питера. Уже некоторое время у нас не налаживается, а разлаживается. Еще до всего этого. И в Тетбери мы не поехали на тот уик-энд, потому что я отказалась. — Она подняла глаза на сержанта, словно проверяя, достаточно ли сказанного, потом снова посмотрела на колени. — Я почувствовала, что он ездит со мной туда только по одной причине: чтобы ставить меня в положение, как вы только что сказали… будущей невестки? Использовать то, что он притворялся, будто ненавидит, чтобы заполучить меня. Мне это не понравилось. Только и всего.
— Тем не менее вы все-таки хотели оградить его?
— Он слишком уж запутался в своем отношении к отцу. И еще я подумала… ну, понимаете, что любое мое объяснение может показаться подозрительным. Ну и миссис Филдинг. То есть я знаю, что совершенно ни при чем, но боялась, что никто не поверит. И не думала и все еще не думаю, что это хоть что-то доказывает.
— Если он действительно намеревался увидеться с нами, то для чего?
Она переменила позу и села боком к нему, обхватив колени.
— Сперва я подумала, что из-за моей работы в издательстве. Но ведь я никто. И он это знал.
— Вы полагаете, какая-то книга? Исповедь?
Она покачала головой.
— Непохоже.
— Вам бы следовало сказать нам.
— Тот, кто говорил со мной, не объяснил, чего он хочет. В отличие от вас.
— Спасибо. И вы все еще жульничаете.
— Каюсь.
Голова склонилась. Он выдавил улыбку на свои губы.
— Чувство, что он хотел вам что-то сказать, оно возникло из этого или раньше из чего-то еще?
— Есть еще одно, совсем уж мелочь. В июне в Тетбери. Он новел меня показать какие-то новые стойла. Но это был только предлог. Так сказать, похлопать меня по спине. Понимаете? Он сказал что-то о том, как он рад, что у Питера со мной серьезно. Потом, что ему требуется кто- то с чувством юмора. А потом он сказал: «Как и всем нам, животным от политики». — Она выговаривала каждое слово медленно, точно фиксируя его. — Я абсолютно уверена. Именно эти слова. Затем что-то про то, как иногда забываешь, что жизнь можно видеть и по-другому. Вот и все, но он как бы давал мне понять, что понимает, что он не само совершенство. Что он понимает, что Тетбери для меня чужое. Что он не презирает мое свое, как я могла бы подумать. — Она добавила: — Я говорю о мимолетных, очень неясных впечатлениях. И в ретроспекции. Возможно, они ничего не значат.
— Питер, очевидно, ничего про музей не знал.
— Не пришлось к слову. И к счастью. Он как будто всегда предпочитал делать вид, что я живу не на свой заработок.
Он заметил прошедшее время глагола.
— И он бы вам не поверил… если бы услышал?
— А вы верите?
— Иначе вас бы сейчас здесь не было. И вы бы мне не рассказывали.
— Да, пожалуй.
Он снова откинулся на локоть, прикидывая, как далеко можно зайти с личным любопытством под маской служебных обязанностей.
— Он, видимо, страшно запутался в себе, Питер.
— В сущности, как раз наоборот. Полная разделенность. Как нефть и вода. Два разных человека.
— И то же могло быть с его отцом?
— С той разницей, что у Питера все обнажено. Он не способен это прятать. — Она говорила, наклонив голову, слегка покачиваясь и все еще обнимая колени. — Вы знаете, некоторые люди… вся жизнь в соблюдении этикета: лакеи, прислуживающие за столом и все прочее. Противно, конечно, но это хотя бы естественно для них. — Она пожала плечами. — Мать Питера искренне верит в обязанности светской хозяйки дома. Выйти из-за стола, оставить джентльменов их портвейну и сигарам. — Она опять взглянула на него искоса. — Но его отец. Он же так очевидно не был дураком. Каких бы политических взглядов ни придерживался.
— Он видел все насквозь?
— Но что-то в нем благоразумно это прятало. То есть он не выставлял напоказ. Не извинялся, как некоторые. Если исключить то, что он тогда сказал мне. Просто что-то чуть-чуть не сочетается. Не могу объяснить. Все это так неопределенно. Даже не знаю, почему, собственно, вообще рассказываю вам.
— Вероятно, потому что знаете, как я разрываюсь между желанием арестовать вас за преступное содействие в сокрытии улик и предложить вам выпить чаю в Кенвуде.
Она улыбнулась, посмотрела на свои колени, помолчала три-четыре секунды.
— Вы всегда были полицейским?
Он объяснил ей, кто его отец.
— И вам нравится?
— Быть прокаженным в глазах большей части вашего поколения?
— Нет, серьезно.
Он пожал плечами.
— Только не это расследование. Уже никто не хочет, чтобы оно дало результаты. Не будите спящую собаку и все такое прочее. Говоря между нами.
— Как, наверное, мерзко.
Он улыбнулся.
— Во всяком случае, до нынешнего дня. — И быстро добавил: — Это не заигрывание. Просто вы, пожалуй, первая из тех, с кем я говорил, для кого в случившемся есть хоть какой-то смысл.
— И вы действительно не ближе…
— Дальше. Но вы, может быть, что-то нащупали. И еще кто-то сказал примерно то же, что и вы. Только не так хорошо.
Новая пауза с ее стороны.
— Мне жаль, что я сказала то, что сказала. О зверствах полиции.
— Забудьте. Случается и такое. У полицейских тоже есть маленькие дочки.
— Вы правда ощущаете себя прокаженным?
— Иногда.
— И ваши друзья все в полиции?
— Не в том дело. Сама работа. Быть властью. Иерархия? Подчиняться людям, которых не всегда уважаешь. Никогда полностью не принадлежать себе.
— Это вас мучит?
— Когда я встречаю людей, которые мне нравятся. Которые могут быть самими собой.
Она уставилась в даль.
— А это может подтолкнуть вас отказаться от нее?
— Что «это»?
— Не принадлежать себе полностью?
— Почему вы спрашиваете?
— Просто… — Она пожала плечами. — То, что вы употребили эту фразу.
— Но почему?
Она помолчала. Потом посмотрела вниз на свои колени.
— Ну, у меня есть своя личная теория о том, что именно произошло. Крайне дикая. — Она улыбнулась ему чуть насмешливо. — В буквальном смысле слова. Если вы хотите ее послушать, это обойдется вам в чашечку чая. — Она подняла сумочку. — Я не взяла с собой денег.
Он встал и протянул ей руку.
— Договорились.
Они пошли к деревьям Кенвуд-Хауса. Она упрямо придерживалась заключенной сделки. Ее теория не раньше чая. И поэтому они разговаривали, как незнакомые, случайно встретившиеся люди, какими и были. О своих профессиях, которые у них обоих были сопряжены с разочарованием, неизбежным из-за приписываемых им престижа и увлекательности. Когда он упомянул, что знает про ее рассказы для детей, она призналась в честолюбивом желании достигнуть чего-то на литературном поприще уже для взрослых. Она тщится написать роман. Он продвигается так медленно. Столько приходится зачеркивать и начинать сначала; и так трудно понять, действительно ли у тебя есть талант, или ты просто жертва литературной атмосферы, окружавшей тебя с детства. И он чувствовал к своей работе что-то похожее: заложенные и в ней разочарования и бесконечные недели, не приносящие ничего. К некоторому взаимному удивлению они обнаружили заразным культурным антуражем не высказанную словами идентичность их ситуаций. Он стоял в очереди к чайному столу позади своей свидетельницы, разглядывая ее затылок, нежную кожу над вырезом платья, крахмально-голубые полоски в мучной белизне. И он понял, что должен увидеться с ней снова вне службы. Проблем с девушками у него не было. Тут крылась не сексуальная неуверенность, не культурное и классовое различие, а нечто психологическое, сознание, что он вопреки нетактичности — но даже нетактичность эта была своего рода честностью — имеет дело с более быстрым и более взыскательным умом в сфере эмоций и личных отношений… Традиционна неприемлемость ему подобных для ей подобных, и вдобавок новый политический барьер, если ум этот был еще и прогрессивным, — то, что он назвал прокаженностью. Что-то в ней обладало чем- то, чего ему не хватало: потенциал, который как залежная земля ожидал именно этой маловероятной богини пшеничного поля; направление, которому он мог бы последовать, лишь бы она указала куда. Одним словом — честность. Он уже давно не испытывал такого мгновенного и такого напряженного желания. Тем не менее решение он принял мудрое.
Они нашли свободный столик в углу. На этот раз она взяла сигарету.
— Ну так выкладывайте.
![Евгений Белогорский - Восточная война [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
