Джордж Мередит - Испытание Ричарда Феверела
И вот судьба, которая иногда помогает делу, послала на закате отменный ливень; это он заставил двух путников укрыться за изгородью возле того места, где расположились мальчики. Один из них был бродячий жестянщик; он сразу же раскрыл порыжевший зонтик и закурил трубку. Другой был дородный поселянин, у которого не было ни зонтика, ни трубки. Они поздоровались с мальчиками кивком головы и тут же завели между собой разговор о погоде, о происшедших в ней за день переменах и о том, как все это повлияло на их дела и в какой степени им удалось что-то предвидеть. Оба они, оказывается, предсказывали, что к ночи непременно будет дождь, и оба с удовлетворением отмечали, что так оно и случилось. Это было монотонное, перемежавшееся паузами гудение, которое, казалось, вторило стоявшему в воздухе приглушенному гулу. От погоды собеседники перешли к благодетельному действию табака; они говорили о том, что табак — и друг, и утешитель, и успокоение, и опора, что с ним человек ложится вечером спать и утром тянется к нему, едва откроет глаза.
— Лучше любой жены! — хихикнул жестянщик. — Трубка не станет тебе за все выговаривать. Она не зануда.
— Точно, — подхватил другой, — трубка не станет у тебя все карманы вытрясать по субботам.
— На, затянись, — сказал разомлевший от удовольствия жестянщик, протягивая свою прокопченную глиняную трубку. Пахарь взял у него из рук кисет и, насыпав в трубку табак, принялся расточать ей новые похвалы.
— Пенни в день, а радости-то сколько! Больше, чем от жены. Ха-ха!
— Главное, что ничего не стоит ее и побоку, коли хочешь и когда хочешь, — добавил жестянщик.
— Как пить дать! — поддержал его пахарь. — Только сам с ней не захочешь расстаться. Почитай, совсем другое это дело. Трубка, говорю.
— А еще вот что, — продолжал жестянщик в полном единодушии с ним, — после-то ведь никогда не пожалеешь.
— Что правда, то правда! И к тому же, — тут пахарь прищурился, — подешевле обходится, она и половины того не съест, трубка-то.
Тут наш пахарь поднял обе руки в подтверждение главного довода, с которым жестянщик, разумеется, согласился, после чего, завершив обсуждение столь серьезного вопроса и высказав по этому поводу все, что надлежало высказать, оба какое-то время молча курили под мерный шум продолжавшегося дождя.
Наблюдая их сквозь кусты шиповника, Риптон немного отвлекся от мучивших его мыслей. Он увидел, что жестянщик гладит белую кошку и то и дело обращается к ней как к человеку, словно испрашивая ее мнения или прося ее что-то подтвердить; мальчику это показалось забавным. Пахарь вытянулся во всю длину; по башмакам его хлестал дождь; голову он уткнул в сваленные в кучу кастрюли и в глубокой задумчивости курил. Казалось, что серые клубы дыма, попеременно вырывающиеся из их ртов, мерно отсчитывают минуты.
Жестянщик первым возобновил прерванный разговор.
— Худые времена! — произнес он.
— Да уж хуже некуда, — согласился пахарь.
— Ничего, все образуется, — изрек жестянщик. — Нечего бога гневить. Сдается мне, что в свете так все ладно выходит. Хожу вот я по округе. Дело мое такое. А на днях вот привелось и в Ньюкасл попасть!
— За углем, что ли? — протянул пахарь.
— За углем! — повторил жестянщик. — Ты, может, спрашиваешь, зачем я туда езжу? Не твоего это ума дело. При моей работе хоть жизнь повидаешь. Дело же не в угле. Да и не вожу я туда никакого угля[14]. Что бы там ни было, я вот вернулся. Дальше Лондона все равно делать нечего. На море попасть захотелось. Думаю, хоть краем глаза да погляжу, вот и на угольщик занесло. Мы же намедни в такую бурю попали, что твой апостол Павел[15].
— А кто он такой? — поинтересовался пахарь.
— Библию надо читать, — ответил жестянщик. — Кидало нас вверх и вниз, на море-то ведь совсем другое дело, не то что на суше, будь уверен! Ну, думаю, ко дну идем, молись, Боб Тайлз! И ноченька же была, хоть глаз выколи. Только господь все-таки дьявола одолел, и, как видишь, я жив.
Пахарь повернулся на другой бок и посмотрел на него равнодушным взглядом.
— И ты что, говоришь, что таков закон? Ну уж нет, не всегда так, не то я бы не шатался тут без работы и, что того хуже, не голодал бы. Послушай-ка, счастье-то счастьем, а бывает и наоборот. Намедни тут у фермера Боллопа скирда сгорела. А на другую ночь сгорел и амбар. Так что ж он сделал? Взял да и удавился. А нас с фермы вон. Тут уж, думаю, не бог это, а черт, коли только я хоть что-нибудь разумею.
Жестянщик откашлялся и сказал, что это худое дело.
— Хуже и не придумаешь. Ей богу же! Провалиться мне на этом месте! — вскричал пахарь. — Послушай-ка, вот тебе еще одно проклятущее дело. Я тут у фермера Блейза молотил, у Блейза, что в Белторпе, еще перед тем, как к фермеру Боллопу наняться. У фермера Блейза зерно пропало. Поди ж ты, кричит, будто наши ребята у него стянули. Выходит, я его уворовал. И что же он делает? И меня, и товарища моего берет и гонит в шею, вышвыривает на улицу, ты хоть с голода помирай, ему на все наплевать. Опять, думаю, не бог такое сотворил, а черт. Никак уж не скажешь, что это господня воля.
Жестянщик покачал головой и подтвердил, что худое это дело.
— И ведь ничем этого не поправишь, — добавил пахарь. — Что худо, то худо. Только вот что я тебе скажу, хозяин. За худое худым надо платить. — Кивнув головой, он лукаво подмигнул.
— По мне, так за зло платить надо, как и за добро. К фермеру Боллопу у меня нет обиды. А к фермеру Блейзу есть. И не худо бы как-нибудь ночью, когда сухо будет да ветрено, подпустить ему красного петуха. — Лицо пахаря злобно перекосилось. — Надо его как следует проучить, в подвздошье ему дать, где деньги у него. И завопит же он тогда: «Господи, спаси меня!» Да как еще завопит! Сдается, ничем ведь фермера Блейза не одолеть, коли не этим, так, чтобы на больную мозоль…
Жестянщик поспешно выпустил изо рта один за другим клубы белого дыма и ответил, что дело это худое и пуститься на такое значит стать слугой дьявола. Пахарь решительно заявил, что если на одной стороне будет фермер Блейз, то он все равно станет на другую.
Совсем близко от него оказался наш юный джентльмен, он думал о том же. Наследник Рейнема все это время небрежно, почти вынужденно слушал происходивший у него под боком разговор, в котором простой работник и бродячий жестянщик судили и рядили, обсуждая один из вековечных вопросов, касавшихся существования высшей силы и того, как она влияет на наши мирские дела. И вот он вскочил и, пробравшись сквозь кусты шиповника, спросил у одного из них, как им ближе всего дойти до Берсли. Жестянщик между тем под своим рыжим зонтом уже заварил чай. Он вытащил краюху хлеба, на которую сразу же жадными глазами воззрился Риптон. Пахарь разъяснил, что до Берсли отсюда добрых три мили, а от Берсли до Лоберна еще добрых миль восемь.
— Хочешь полкроны за хлеб, любезный?
— Цена неплохая, — ответил жестянщик, — что ты на это скажешь, сударыня моя?
В ответ кошка вся изогнулась и зашипела на собаку.
Ему выложили полкроны, и Риптон, который как раз к этому времени успел выбраться из шиповника, весь в колючках, как еж, схватил хлеб.
— Барчуки, видать, здорово проголодались, — сказал жестянщик товарищу. — Пойдем-ка и мы с тобой в Берсли, там и потолкуем за кружкой пива.
Пахарь не стал возражать, и вскоре оба они уже шагали следом за мальчиками по дороге в Берсли, меж тем как на западе пожелтевший кустарник озарился пробившейся алою полосой.
ГЛАВА IV
Поджог
Пропавших мальчиков принялись искать по всем окрестностям Рейнема, и сэр Остин не на шутку встревожился. Никто их нигде не видел, кроме Остина Вентворта и мистера Мортона. Баронет выслушал рассказ обоих о том, как приятели пустились бежать, когда те их окликнули, и истолковал поступок сына как неповиновение и бунт. За обедом он пил здоровье юного наследника Рейнема в зловещем молчании. Адриен Харли поднялся, чтобы провозгласить тост. Речь его была исполнена блеска. Произнося ее, он воодушевился и, следуя примеру Цицерона, кончил тем, что стал обращаться к неодушевленным предметам как к живым существам, призывая салфетку Ричарда и его опустевший стул уподобиться его отцу и не посрамить достоинства и чести рода Феверелов. Остину Вентворту, которому после смерти отца-солдата надлежало заступить его место и поддержать тост, после всех красноречивых излияний оставалось только молчать. Однако тех слов благодарности, которые должен был произнести в ответ юный Ричард, на этот раз не последовало. Красноречие Адриена оживило салфетку и стул всего лишь на несколько мгновений. Общество высокоуважаемых друзей и всех теток и дядей и дальних родичей радо было поскорее встать из-за обеденного стола и развлечься музыкой и чаем. Сэр Остин всячески старался быть радушным хозяином и приглашал гостей потанцевать. Если бы он пригласил их посмеяться, они бы столь же покорно приняли его приглашение.
