Белинда Александра - Белая гардения
И тогда я поняла: каждая секунда, проведенная в обществе кого-либо из дорогих тебе людей, бесценна, ее нельзя забывать.
Я наклонилась и прошептала:
— Я тебя люблю, Бетти. Спасибо за то, что все это время ты заботилась обо мне.
Пальцы дрогнули у нее на руке, она моргнула. Мне хочется верить, что, останься у нее хоть немного сил, она коснулась бы своих волос и стрельнула глазами в сторону. В последний раз.
На следующий день после смерти Бетти мы с Ириной пришли в дом на Бонди-Бич, чтобы забрать оттуда вещи Розалины. Сама она была слишком подавлена, чтобы возвращаться туда, поэтому осталась у Ирины и Виталия. Мы остановились в дверях одной из спален, где Бетти воссоздала комнату сыновей из дома на Поттс-пойнт. Здесь не было ни пылинки, все стояло на своих местах, и я подумала, что, наверное, Розалина убирала здесь, пока Бетти болела.
— Что нам делать с этой комнатой? — спросила я у Ирины.
Ирина, глубоко задумавшись, села на одну из кроватей.
— Нам нужно сохранить их фотографии, — через какое-то время вымолвила она. — Они же члены семьи. Но остальное можно будет отдать на благотворительность. Ни Бетти, ни ее сыновьям уже ничего здесь не нужно.
На похороны, вопреки всем русским и австралийским традициям, Розалина надела белое платье и на отворот приколола маленький букетик красных гибискусов. После поминок она выпустила в небо несколько ярких разноцветных воздушных шариков.
— Это тебе, Бетти! — закричала она им вслед. — Без тебя здесь так одиноко!
Не могу сказать наверняка, верю я в реинкарнацию или нет, но у меня никогда не вызывало сомнения, что Бетти могла заново появиться на свет в самый разгар движения «детей цветов».
Через год, после того как мы переехали в новый дом, случилось первое чудо. Я забеременела. Когда Иван узнал об этом, его радости не было предела, он буквально помолодел лет на двадцать. Он бегал по дому вприпрыжку, улыбался и, перед тем как лечь спать, гладил меня по животу и говорил:
— Этот ребенок спасет нас обоих.
Лиллиана Екатерина родилась двадцать первого августа. В перерывах между родовыми схватками я вместе с медсестрами слушала по радио репортажи о вторжении советских войск в Чехословакию или думала о матери, причем столько, сколько не позволяла себе с того дня, когда узнала о ее смерти. Я думала также о матерях и дочерях в Праге. Что будет с ними? Если схватки усиливались, медсестры держали меня за руки, если стихали — пытались поднять мое настроение шутками. Когда после шестнадцати часов мук и боли Лили появилась на свет и ее поднесли мне, я увидела мать: те же необычные янтарные глаза, те же черные волосы.
И действительно, Лили была чудом, потому что смогла исцелить меня. Я считаю, что в жизни не бывает уз прочнее, чем узы между ребенком и матерью. Смерть той, которая произвела нас на свет, — один из самых важных переломных моментов в нашей жизни. Но большинство людей, по крайней мере, имеют время, чтобы подготовиться к этому. Когда у меня, тринадцатилетней, забрали мать, я осталась один на один с этим миром, словно листок, сорванный с ветки ветром. Рождение Лили заставило меня взглянуть на мир иначе. Прижимая к себе ее теплое тельце и чувствуя, как она носиком тычется мне в грудь, я постепенно осознала, что есть на свете вещи, ради которых стоит жить. Она и Ивана исцелила. Рано расставшись с тем, что было для него самым дорогим, он достиг среднего возраста и жил в стране, где много солнца и все былые горести кажутся бесконечно далекими. Но только сейчас он получил возможность заново выстроить такую жизнь, о которой мечтал.
Когда родилась Лили, Иван на радостях сделал из сосновых досок почтовый ящик, который был в два раза больше любого почтового ящика на нашей улице. Спереди он приклеил вырезанную из дерева картинку: муж, жена и ребенок. Достаточно окрепнув, чтобы снова заниматься садоводством, я засадила лужайку вокруг ящика фиолетовыми дампьерами. В нашем почтовом ящике устроил себе домик маленький паучок-бокоход, который удирал каждый раз, когда я открывала крышку, чтобы достать утреннюю почту. Однажды, несколько недель спустя, паучок решил поселиться в каком-то другом месте, и это случилось именно в тот день, когда я получила письмо. Письмо, ставшее провозвестником второго чуда и изменившее нашу жизнь.
Оно лежало в ящике, затерявшись среди других писем и счетов, но мои пальцы, едва коснувшись его, задрожали. На нем была австралийская марка, однако разнообразные отпечатки пальцев, сплошь покрывавшие конверт, свидетельствовали о том, что, прежде чем попасть в мой почтовый ящик, письмо прошло через сотни рук. Я села на скамеечку возле бассейна, вокруг которой стояли горшки с гарденией, единственным растением в саду, родиной которого была не Австралия, и вскрыла конверт. То, что я прочитала во вложенной записке, поразило меня как гром среди ясного неба.
Если Вы — Анна Викторовна Козлова, дочь Алины и Виктора Козловых из Харбина, прошу Вас встретиться со мной в понедельник в полдень в ресторане гостиницы «Бельведер». Я могу помочь Вам увидеться с матерью.
Письмо выскользнуло у меня из рук и упало на землю. Секунду я наблюдала, как бриз гонит его по траве, словно бумажный кораблик. Я попыталась понять, кто мог быть автором этого послания, кто после стольких лет мог искать встречи со мной, чтобы сообщить какие-то вести о матери.
Когда вернулся Иван, я показала ему письмо. Он сел на кушетку и надолго задумался.
— Я не доверяю этому письму, — после паузы заявил он. — Почему автор не указал своего имени? Или не попросил сначала позвонить ему?
— Но зачем кому-то обманывать меня? — возразила я.
Иван пожал плечами.
— Не знаю. Может, это русский шпион. Может, кто-то хочет отправить тебя обратно в Советский Союз. Ты — гражданка Австралии, но кто знает, что они могут сделать с тобой, если ты окажешься там? А если это Тан?
Да, за этим мог стоять Тан, но я сердцем чувствовала, что это не он. Наверняка он уже или умер, или был слишком стар, чтобы преследовать меня. Тут было что-то другое. Я снова принялась рассматривать письмо, надеясь разгадать загадку.
— Я не хочу, чтобы ты шла на эту встречу, — сказал Иван, глядя на меня. В его глазах стояли слезы.
— Но я должна пойти.
— Ты до сих пор веришь, что твоя мать жива?
Я задумалась, но так и не смогла понять, во что мне хотелось верить, а что представлялось наиболее вероятным.
Иван вытер ладонями лицо и непререкаемым тоном произнес:
— Я пойду с тобой.
Свое волнение мы с Иваном пытались побороть, копаясь в саду все выходные. Мы выпололи сорняки, пересадили кое-какие растения, а у подъездной дороги выстроили сад камней. Лили лежала в своей коляске на балконе, спала, убаюканная свежим весенним воздухом. Несмотря на физическую усталость, ни Иван, ни я так и не смогли заснуть в воскресную ночь. В кровати мы ворочались, вздрагивали, вздыхали. Когда до подъема оставалось всего несколько часов, мы выпили по стакану теплого молока. В понедельник Иван завез меня к Ирине, и я оставила Лили на ее попечение. Когда мы сели в машину, я повернулась, чтобы последний раз посмотреть на дочь, которую Ирина бережно держала на руках. У меня сжалось горло и участилось дыхание от мысли, что, может быть, я ее больше никогда не увижу. Я посмотрела на Ивана и по тому, как он сжал губы, поняла, что его мучила та же мысль.
С сороковых годов гостиница «Бельведер» утратила свой былой лоск. Выйдя из машины, я окинула взором неоновую вывеску над входной дверью, стены с въевшейся грязью и редкие горшки с цветами у входа. Когда мы попытались заглянуть в окно, то на запыленных стеклах увидели только отражение своих же взволнованных лиц. Иван поймал мою руку, и мы вместе шагнули в темный коридор. К счастью, внутри гостиница выглядела не так мрачно, как снаружи. И хотя воздух здесь был спертый, попахивало плесенью и табаком, видавшие виды кресла были чистыми, полированный стол блестел, а по протертому во многих местах ковру недавно прошлись пылесосом.
В ресторане к нам подошла официантка и бросила на стол меню. Я сказала ей, что мы пришли сюда на встречу с одним человеком. Она пожала плечами и скривилась, будто встречаться с кем-то в таком месте, как «Бельведер», можно лишь для прикрытия каких-то неблаговидных делишек. От ее взгляда я опять разволновалась. Сидевшая у окна молодая женщина посмотрела в нашу сторону и снова уставилась в книгу: для нее новый детективный роман был интереснее парочки русских, жмущихся друг к другу посередине зала. Через два столика от нее сидел тучный мужчина, он читал газету, расстеленную на коленях, и одним ухом слушал через наушник транзисторное радио. Волосы у него были очень коротко подстрижены, отчего голова казалась непропорционально большой относительно тела. Я посмотрела на него, но по рассеянному взгляду поняла, что он весь в себе.
