Владимир Рынкевич - Мираж
Человеческая любовь иррациональна — никому никогда не понять, почему именно этот мужчина и эта женщина сплелись в беззаветных ласках. Но у этих двоих была ещё общая ненависть к тем, кто отнял у них всё, чем они жили, общее желание возмездия и возвращения России, которую захватили красные бесы.
Не минуты, а часы любви соединяли их, и Мария говорила:
— Не спеши — Якушев подождёт. Пусть хоть до утра. Скажу, что для конспирации. Или скажу, что тебя искала всю ночь. Будто ты по бабам ходишь.
— Ты полностью ему доверяешь?
— Я проверяла его разными способами. Ты же знаешь, что это он спас Демидова-Орини. При мне звонил Зайончковскому, потом ещё какому-то высокому лицу...
— Но где реальные результаты деятельности «Треста»? Нет никаких признаков, что в России готовится переворот.
— Готовится, Александр, я знаю. Я была с Якушевым у Зайончковского — он главный военный руководитель в «Тресте». Говорили о командирах полков, готовых поддержать выступление против большевистского правительства. Власть передадут Брусилову, который будет диктатором. И тогда ты вводишь свою армию, вступаешь в Москву, и я рядом с тобой. Ты согласен? Тогда поцелуй меня... А как у тебя дома?
— Ты знаешь, должен признаться: надеюсь скоро стать отцом.
Мария неудержимо захохотала.
— Что ты смеёшься? Разве это смешно, когда рождаются дети?
— Смешно другое. Все мужья ходят к любовницам, когда жёны беременны. Значит, ты тоже обыкновенный мужчина.
— Иногда так хорошо быть обыкновенным мужчиной. Например, сейчас...
4
Якушеву, действительно, пришлось бы ждать до утра, но, просидев за газетами часов до двух, он лёг спать. Мария позвонила утром в десятом часу и сказала, что придёт не одна. Он понял, с кем, и, несмотря на радостные интонации, встревожился — может быть, она радуется тому, что, наконец, разоблачила «Трест», и сейчас придут чинить расправу. Сняв предохранитель браунинга, он положил оружие в карман пиджака, решил, что следует застрелить обоих и бежать в посольство.
Пришли оба улыбающиеся, доброжелательные, но Якушев не мог сразу успокоиться и вглядывался в лица, ища следы замаскированной ненависти. Мария была весела до невменяемости. Пыталась что-то рассказать смешное о том, как искала Кутепова, но, так ничего и не сообщив, начинала хохотать. Кутепов, почувствовав что-то в настроении Якушева, сказал мягко:
— Простите меня, что не смог встретиться с вами вчера — были поручения РОВСа. Поверьте: для меня высокая честь быть представителем «Треста» в Париже. По-видимому, я очень мало вам помогаю, но поверьте: начнётся живая деятельность, и все наши силы и средства будут вашими.
— Паша деятельность очень живая, Александр Павлович. Это подтвердит и Мария Владиславовна.
— Подтверждаю, Александр Павлович, — «Трест» работает. Вы думаете, разногласия в большевистском правительстве возникли сами собой на ихней конференции?
— Да, да! — подхватил Якушев. — Там работают наши люди. В конце года состоится XIV партийный съезд, и там вообще произойдёт раскол. Паши трестовцы намерение? поддерживают Троцкого, чтобы увеличить силы оппозиции. Было бы очень хорошо, если бы вы приехали к нам и сами убедились, насколько эффективна наша работа. Приезжайте.
— Чтобы меня, как Савинкова, сцапали, заставили раскаяться, а потом выбросили бы в окно?
— Александр Павлович, зачем вы так? — упрекнула Мария. — Если бы Савинков имел дело с нами, с ним ничего бы не случилось.
— Только мы бы его не взяли, — сказал Кутепов. — Очень слабый политик и не имел поддержки в России. Мечтал стать русским Муссолини.
— Мы работаем, Александр Павлович, но для ускорения переворота нам не хватает средств. В прошлый приезд, когда не удалось встретиться с вами, я говорил об этом с Великим князем. Увы. Нам не помогли. Давайте с вами вместе нажмём на Николая Николаевича.
— О какой сумме будем говорить?
— В долларах — 50 миллионов.
— О-о, — разочарованно протянул Кутепов, — прошлый раз вы просили меньше.
— За это время «Трест» расширился. Вовлекли Сибирь, Дальний Восток.
— Я вас поддержу у Великого князя, но надежды мало. Надо работать с американцами. Мы им концессии — они нам деньги. Какие ещё вопросы?
— Главный вопрос — деньги.
— А у меня есть ещё вопрос о евразийцах, — сказал Кутепов. — Они резко против меня, потому что я их идеи совершенно не приемлю, а в «Тресте» они друзья и союзники. Даже как будто в их организации есть ваш-представитель.
— Да. Ланговой.
— Я не могу с ними сотрудничать, потому что они фактически примиряются с большевиками. Считают, что в прошлом величайшим благом для России было нашествие татар, а сейчас — ленинская революция. Ленин для них — новый Чингисхан. Считают, что русская кровь отравлена Западом.
— У них там два направления, — разъяснил Якушев, — одно — монархическое, другое — действительно, близко к большевикам: Советы, плановое хозяйство. Мы поддерживаем монархическое.
— Даже я в последнее время вынужден умалчивать, что стою за монархию. И вам советую: если пойдёте за деньгами к промышленникам-капиталистам в Торгпром, то не нажимайте на монархию. Они считают, что власть должна принадлежать им. Я свою позицию о будущей власти в России высказал ещё в Галлиполи: армия должна освободить Россию, а потом взять под козырёк.
Итог политической части беседы подвела Мария Владиславовна:
— Я ни черта не понимаю в политике и в партиях, но знаю, что главное в политике — это законный государь в Кремле и парад на Красной площади во главе с Александром Павловичем. По-моему, это самая правильная политика.
5
Они шли по улицам Парижа. Впервые увидела эту всемирную столицу Мария, видевшая ранее лишь Смольный институт, небогатое отцовское поместье с любимыми лошадьми и войну. Любовь к лошадям перешла в жестокое умение рубить клинком людей в конной атаке. Наверное, для того Бог и взял у неё ребёнка, чтобы она стала женщиной-воином. Первый муж погиб на германской, второй — на гражданской, третий сидит в подполье в России. А она чувствует, что и ему и ей недолго жить осталось. «Трест» как-то поддерживает её жизнь. Даже споры с Якушевым помогают держаться, а впереди ещё ждут настоящая борьба и победа. Если же всё это провалится, то у неё больше не останется сил для жизни.
В конце сказочного июльского дня они шли с Кутеповым по Елисейским Полям, потоки машин вовлекали душу в быстрое, но успокаивающе плавное движение. Закатное солнце бросало оранжевые блики на Триумфальную арку, слева висели в небе изогнутые сети Эйфелевой башни, вокруг празднично шумливые толпы, речь на разных языках. Мария разбирала два языка: иностранный и русский.
— Много русских, — сказала она.
— Здесь не много — вот повезу вас на Пигаль.
Шофёр такси вежливо приветствовал:
— Здравия желаю, господин генерал.
— Здравствуйте, штабс-капитан.
— Последнее время неприятно стало ездить — того и гляди придётся мимо советского посольства. Не могу смотреть на ихний флаг. Сколько мы таких флагов растрепали. Сейчас бы им что-нибудь устроить. И послу ихнему.
— Нам не надо мимо посольства. Везите прусский Париж — на Пигаль.
Как обычно, здесь нескончаемый русский праздник: русская речь, русская брань, русские вывески и афиши: «Кавказский погребок», «Яр», «Киностудия «Альбатрос», «Иван Мозжухин», «Чай Кузьмичев с сыновьями», «Каспийская икра оптом и в розницу»...
Мария остановилась у афиши, в центре которой фото четверых мужчин в русских национальных одеждах: косоворотки, кафтаны, сапоги гармошкой. На афише: «Александр Вертинский, Ница Кодолбан».
— О Вертинском слышала хорошее, а кто такой Кодолбан?
— Цымбалист. Можно сказать — гусляр. Только гусли маленькие. Играл для императрицы.
К удивлению Марии, она оказалась не в театре, не в концертном зале, а в ресторане «Большой Московский Эрмитаж». Меню такое русское, что и в России после революции не найдёшь: блины с икрой, расстегаи, гурьевская каша, солянка рыбная... В центре зала — большая эстрада. Вышли двое. Певец в смокинге и в длинных сверкающих штиблетах, вызывающих вопрос о размере, цимбалист — в русском костюме. Ударили струны, певец запел. Это была не песня, а заклятье. Зал затих, и в неожиданной мёртвой тишине слышались всхлипывания и рыдания, они были частью музыки.
Молись, кунак, в стране чужой,
Молись, кунак, за край родной,
Молись за тех, кто сердцу мил,
Чтобы Господь их охранил.
Пускай теперь мы лишены
Родной семьи, родной страны,
Но верю я: настанет час,
И солнца луч блеснёт для нас.
Молись, кунак, чтобы Господь
Придал нам сил всё побороть,
Чтобы могли мы встретить вновь
В родной стране мир и любовь!
— Пойдёмте отсюда, Александр Павлович, — сказала Мария, утирая слёзы. — Больше ничего не надо. Пойдёмте.
