Галина Петреченко - Князь Олег
Но как не любоваться сразу тремя чудесными красавицами дочерьми! Старшая чем-то Рюрика напоминает: вся светлая, строгая и огневая, в бабушку Руцину! Средняя — чернобровая и черноокая, плоть от плоти Экийи! А младшая — лукавинка, чернобровая, но сероокая, вдумчивая, цепкая, ох, наверное, отец-князь, вся в тебя!» — с гордостью сознался Олег и, пряча довольную улыбку, строго осмотрел наряд дочерей.
— Ну уж научились у Невеллы шить греческие платья! — пробурчал опять он. — А грибатки плести научились? — спросил вдруг князь и хмуро добавил: — Больно ловко их ваша мать плела: быстро и ровно!
Дочери зарделись и погрустнели: давно уже не видели Экийю. На могилу только заходят, венки кладут, плачут по матери тихо, и ни от кого не секрет, что Рюриковна такой заботой и любовью окружила младших дочерей Олега, что стыдно Олеговнам на что-нибудь жаловаться. Язык не поворачивается.
— Мы храним ее грибатки, но пока не додумались, как она их плела, — грустно проговорила Верлана и закусила дрожащую губу, сдерживая слезы.
— Ну, ладно! Идите, резвитесь у костра! Молодость дается не надолго; вон Ясочка — уже мать! Глядишь, и вы скоро счастье свое найдете, — добродушно проворчал он, чуя свою вину перед младшими дочерьми за смерть их матери, и напоследок спросил: — Княжич-то весел со своею женой?
— Да! Так и светятся оба! — быстро ответила Ясочка. — Я очень рада за него!
— Ну, слава Лелю и Радогосту за их счастье! — довольным тоном завершил Олег и отпустил дочерей с миром.
А вечером не выдержал, взял с собой Стемира, Рюриковну и Невеллу и посетил двор княжича, где Любар и Харальд устроили состязания сначала в силе, а затем в мудроречии.
Кто больше знает пословиц, поговорок, басен, легенд? Одни начинают, а другие должны быстро продолжить, а если не смогли продолжить, то обязаны придумать новую поговорку, басню или легенду и поведать о ней так интересно, чтобы ее все сразу полюбили.
Олег со Стемиром вошли в открытые ворота двора дома княжича в тот момент, когда дружинники Харальда потребовали от дружинников Любара продолжения исландской легенды о рыцаре Орваре Одде.
— И сказала вещунья рыцарю, что примет он смерть от коня своего! — выкрикнул бойко ратник и выжидательно затих.
Из дружины Любара сразу вскочили с мест несколько юношей и хором продолжили:
— И решил Орвар Одд, что коня своего по имени Факс он отдаст для ухода конюшему!
Молодежь весело расхохоталась, видя забавную рьяность дружины Любара, но он вдруг поднял руку и, потребовав тишины, заявил:
— Сию легенду надо говорить, гордясь праведным подвигом рыцаря Орвара Одда, а не смеясь над ним!
На поляне установилась торжественная тишина.
Любар оглянулся на своих молодых воинов и тихо продолжил:
Конь стоял с поникшей головою,
В землю глядя, не в лицо Орвара,
Ни за что не требуя ответа.
Лишь руки касанья, как бывало.
Рыцарь Орвар глубоко вздохнул:
«Знаешь, Факс, — коню сказал он тихо,—
Ты здесь на просторе погуляй,
Я ж уйду в сраженье, где конек другой
Со мной познает вражье лихо».
Конь не бил копытом у крыльца,
Не старался фыркать что есть силы.
Только все смотрел из-под гребца
На дружину рыцаря уныло…
В этот момент Любар увидел сосредоточенное выражение лица великого князя и замолк.
— Я слушаю внимательно, Любар! Что ж ты остановился, сынок! — взволнованным голосом проговорил Олег, глядя на красивое, одухотворенное лицо ловкого лазутчика и желая одного: крепко обнять его за то трепетное уважение к ратному подвигу, которое звучало в каждом его слове. — Чем закончилась эта история с рыцарем Орваром и его конем Факсом? — заинтересованно спросил Олег. — Я давненько не слышал этой легенды, — подбадривающим тоном продолжил он и немного подождал, когда Любар справится с волнением.
— Орвар вернется с победой домой, а конь его от тоски по хозяину… умрет! — наконец проговорил Любар.
— Вот как? Значит, вещунья ошиблась в предсказании? — удивился Олег.
— Не совсем. Орвар пойдет навестить то место, где будут останки коня, встанет ногой на его череп, а из него выползет ядовитая ящерка и смертельно укусит рыцаря, — молвил Любар, стоя перед великим князем.
— Да-а? — в раздумье протянул Олег и спросил: — Ну и чему учит эта исландская легенда?
Любар чуть-чуть склонил голову набок и, сдунув со лба пышную светлую прядь волос, негромко ответил:
— Нельзя забывать того, кто рисковал жизнью за тебя, будь то человек или животное! Надо было Орвару чтить дух коня Факса! Бог Велес суров и требователен!
— Ну, Бастарн, как тебе ответ Любара? — живо обернулся Олег к верховному жрецу, что сидел в центре поляны на медвежьей шкуре и внимательно наблюдал за беседой великого князя и лазутчика.
— Мудрый ответ! Рыцарь Орвар забыл законы доброты и гармонии в жизни людей и животных! — тихо ответил Бастарн, приглашая великого князя с другом присесть рядом с ним на медвежью шкуру.
— А дух этого медведя с нами в ладу? — улыбаясь, спросил Олег Бастарна, усаживаясь рядом с верховным жрецом.
— О да! — серьезно ответил Бастарн и, обращаясь к Ленку, растерянно суетившемуся между Харальдом и Любаром, громко попросил: — А ну-ка, молодежь, Ленк, Харальд и Любар, спойте новую песню о силе духа, силе разума и силе любви, которую вы недавно разучили! Что-то ни великий князь, ни его «Лучеперые» совсем песен не поют! Научим их уму-разуму! — предложил жрец, и молодая рать великого князя Киевской Руси дружно согласилась исполнить волю Бастарна.
От грома-молнии
Рождается огонь! Э-эх!
От взгляда дивного рождается любовь! Э-эх!
От взгляда батюшки померкнет вдруг душа.
Но ах ты, девица, ах как ты хороша!
Запели бравыми голосами мелодичную, ритмичную и озорную песню воины Ленка, и Олег пожалел, что не знает ее слов. Он жадно вглядывался в довольные, улыбающиеся лица лазутчиков, секироносцев и лучников и видел столько искрящегося задора в их глазах, чувствовал такой заряд, бодрящий и душу, и сердце, и разум, что он не выдержал, схватил Бастарна за руку и крепко ее сжал.
— Лучшего ничего не слышал на этом свете! — искренне воскликнул он и повторил: — Но ах ты, девица, ах как ты хороша! — чем вызвал веселый взрыв смеха на поляне.
Смеялся великий князь, смеялись его «Лучеперые», смеялись в окружении подруг его дочери, гордясь отцом, смеялись наследник-княжич со своей юной женой, смеялись жены и наложницы воевод великого князя-русича, смеялись молодые ратники, радуясь искреннему веселью великого князя и его окружения. И только одно лицо встретило Олега не радостным, а погруженным в глубокую задумчивость и даже каким-то растерянным взглядом, отчего великий князь встрепенулся и горько подумал: «Да, христианский наместник! Трудно тебе здесь противостоять мудрости Бастарна!. И хоть церковь в честь Илии Пророка и не мешали мы тебе возводить, но не увеличилось число твоих агнцев. Ушел бы ты сейчас, Айлан, с глаз моих долой! И пореже бы встречался!» — мысленно гнал от себя Олег христианского проповедника, и тот, видимо почувствовав это, незаметно отошел на край поляны.
Олег, переведя свой настороженный взгляд с Айлана, увидел вдруг свою младшую дочь Верлану. Любар смиренно стоял перед стройной красавицей и не смел ей перечить ни в чем. Она что-то щебетала ему на ухо, а он не мог будто бы расслышать ее слова и нагнулся к ней так близко, что щеки их соприкоснулись на мгновение, и оба вспыхнули, как две зарницы в предгрозовую ночь.
«Ну нет, Берлана-Ласточка, подожди! Сначала надо Верцину определить… А где же эта чернобровая и черноокая красавица? Куда она успела скрыться? И с кем, самое главное?.. Харальд на месте, куда-то смотрит, бедняга, обиженным взглядом… Что-что? Ну-ка стой, бедовая девка! Ты куда метнулась? К этому христианину? Он же был мужем твоей матери!» — Олег грузно оперся на плечо Стемира, быстро поднялся и, раздвигая толпу молодежи, обсуждавшей, чем заняться дальше: хоровод водить или в треугольники играть, метнулся вслед за Верциной.
Дочь стояла возле тесового столба, подпирающего высокое резное крыльцо дома княжича, и тихо уговаривала кого-то:
— Не уходи! Не надо так вонзаться в мое сердце своим укором! Я люблю тебя, гордый монах! А ты упорно уходишь от своего счастья! Скажи, ради своего Христа, почему ты всегда так неожиданно уходишь?
— Да потому, что глазам моим больно от твоей красоты! — с такой горечью сказал Айлан, что Олег дрогнул, услыхав его тихие, пропитанные безнадежной, безысходной тоской слова, и задержал свои шаги.
— Красив и ты, монах, хотя в зрелом возрасте, что для меня совсем не страшно, — ответила она тоном, который напугал отца не сердечной страстью, а холодной рассудительностью.
