Василий Шукшин - Любавины
Словом, два человека нашли друг друга и, не сговариваясь, ни на что не надеясь, с большим желанием решили разыграть комедию.
В течение всего сеанса Юрий Александрович тискал большую руку Марии и задыхался от желания. Желание это подхлестывалось непонятной покорностью Марии. Она отдала ему руку и сидела, откинувшись на спинку стула, прикрыв глаза. Она тоже была взволнована. Волновала утонченная беспомощность Юрия, его робость и трепетность. Его желание волновало ее тоже.
Вышли из клуба. Юрий Александрович закурил… Некоторое время молчал, глядя перед собой, часто затягиваясь папироской.
– Что произошло? – спросил он несколько осевшим голосом.
Мария молчала.
– Вместо фильма я видел какой-то голубой сказочный мир… А ты? Ты видела что-нибудь?
Мария молчала. Она знала, что Юрий Александрович будет обманывать ее и себя искусно, красиво. Она с удовольствием слушала.
– Мария!…
– Да.
– Что произошло? Что происходит?
– Флирт.
– Нет!
– Значит, любовь.
– Мария!…
– Не кричи.
В темном месте Мария остановилась. Юрий Александрович обнял ее, стал жадно целовать, впиваясь в мягкие податливые губы… Долго целовал.
– Хватит, – сказала Мария. – Пошли.
Юрий Александрович опять закурил. Первая волна страсти, взлохматившая все его чувства, схлынула, он обрел дар мысли.
«Что это такое? Неужели действительно любовь?»
– Я опять видел сказочный мир… Я, кажется, схожу с ума. Я влюблен.
Мария беззвучно засмеялась. Подошли к ее дому.
– Подожди здесь, я сейчас выйду. Только не у ворот, а вон там, у столба.
Юрий отошел к столбу, опять закурил.
«Тройку бы сейчас… Уехать бы в снега, в степь».
Мария взяла ключи от школьной кладовой, где хранились лыжи, коньки, спортивные костюмы… Вышла к Юрию Александровичу.
…В кладовке было темно. Пахло лыжной мазью, опилками, ветошью. И было почему-то тепло.
Мария сняла шубу, ушла куда-то в угол.
– Иди сюда.
Юрий Александрович ощупью пошел на голос. Сердце прыгало в горле.
– Осторожней, тут банка с мазью. Правее… – голос шел снизу – Мария лежала.
Юрий Александрович нагнулся, нащупал ее. Стал поспешно, дрожащими руками рвать с себя пальто.
– Не торопись…
…Ивлев досматривал десятый сон, когда Мария пришла домой.
– Ты где это гуляешь? – спросил он, глядя на нее заспанными глазами.
Мария засмеялась.
– С молодым человеком была.
– С молодым человеком… – Ивлев хотел отвернуться к стене и продолжать спать, но Мария села к нему на кровать, затормошила.
– Ну, ревнуй же!… Устрой скандал! – у нее было весело на душе, легко, покойно в утробе. – Я действительно с молодым человеком была.
– Перестань, слушай!… Чего ты?
– Ревнуй!
Ивлев внимательно посмотрел на жену.
– Выпила, что ли?
– Фи-и… Петенька. А почитай мне стихи, Петенька.
– Ты что? Какие стихи?
– Почитай!
– Перестань. Ложись спать.
– Я прошу, Петр!
– Ложись спи… Мне завтра вставать рано.
Мария пристально посмотрела на мужа. Сказала серьезно:
– А еще хочет, чтобы его любили. Спи.
– Ну что за стихи – три часа ночи!… – крикнул Ивлев.
– Спи.
Ивлев соскочил с кровати, надел галифе и, расхаживая босиком по комнате, с остервенением стал читать:
Эй, стихи мои – голь неумытая!
Узкоглазая,
милая,
дикая рвань!
Из степей обожженных,
По бездорожью,
Мы пойдем на рысях в кровяную рань.
Наши сабли каленые
В синь,
с пересвистом
Засмеются на воле…
Поберегись!
Во имя счастья -
я отвечаю -
Руби пополам поганую жизнь!
Крой бессовестных!
Бей зажиревших!
С маху.
Наискось.
До пупа.
За каждого барина,
изувеченного стихами, -
Сорок грехов
долой.
Без попа.
Я впереди -
не робей, косоглазые!
Наша попляшет!…
Но я – это я.
Может статься -
споткнусь от страха.
Не останавливайтесь.
Заслоните от света,
Изрубите в куски
И-
Вперед!
Без меня.
Так, мои милые.
Так.
Так.
Так.
Неумолимые,
Только так.
Мария лежала на спине, раскинув руки. Улыбалась.
– Все?
– Все.
– А еще?
– Хватит, – Ивлев сам себе показался смешным – босиком, в нижней рубахе, ночью – с боевыми стихами.
– Почему ты не пошлешь их в краевую газету? – Мария села, насмешливо посмотрела на мужа. – По-моему их напечатают. Был бы ты… известным в крае поэтом.
– Я хочу быть известным в крае секретарем.
– Петя, тебе хочется сделать карьеру? Хочется быть секретарем обкома, например?
– Мне здесь работы хватает.
– Ну, а хочется?
– Это надо еще заслужить… – Ивлев почему-то смутился. – Мало ли чего нам хочется, – пошел к столу, нашел среди бумаг пачку «Беломора», закурил.
– Хочешь, я научу тебя, как… заслужить?
– Как?
– Надо писать книгу. Стихи – это несерьезно для секретаря. А вот книга, это другое. И ты бы смог написать. «Дневник секретаря» какой-нибудь. Тебя бы заметили, продвинули… Знаешь, как Чкалов говорил? «Если быть, так быть первым». Неужели ты обыкновенный заштатный секретарь райкома! Ты же неглупый мужик…
– Что, секретари райкомов глупые мужики, что ли?
– Не в этом дело. Секретари райкомов все ужасно походят друг на друга. Надо же чем-нибудь отличаться.
– Я и стараюсь отличиться – работаю.
– Эх, Петя… – Мария встала, начала раздеваться. – Давай спать.
Весна в Баклань всегда приходит ударная. Развезет в три недели, растопит снега, сгонит воду, высушит дороги, и, глядь, – по косогорам, на солнечной стороне, уже зеленеет травка. Даже ранней весной дни стоят солнечные, теплые.
В апреле пришел со службы Андрей Любавин, коренастый, неразговорчивый матрос Тихоокеанского флота.
Служба Андрею пошла впрок: он получил там специальность дизелиста, окончил десятилетку, вступил в партию и получил за что-то орден Красной Звезды. За что – не говорил. «За одно дело».
Отгуляли. Андрей отдохнул с недельку и пошел в райком – насчет работы.
Родионов долго, с удовольствием беседовал с молодым человеком, открыто любовался его литой фигурой, спросил про орден…
– За что это?
– За выполнение…
Родионов засмеялся.
– Я понимаю, что за выполнение… Ну, раз нельзя, так нельзя. Вовремя ты прибыл, моряк, у нас самая горячка начинается. Дизелист, говоришь? Приступай с завтрашнего дня к работе. Иди сейчас к Косых, это директор РТС, поговори с ним. Наверное, на дизель и поставят. Жизнь у нас сейчас интересная, молодежи много… Ошибок всяких, недостатков тоже хватает. Так что входи в курс дела и давай… по-матросски. Парторганизация в РТС крепкая. Желаю всего хорошего. Если что, приходи в любое время.
Через пару дней Андрей уже шуровал на дизеле… Приходил домой чумазый. Нюра кипятила в большом чугуне воду, совместными усилиями кое-как отмывали грязь.
– Что уж ты такой грязный-то? – выговаривала ему Нюра. – Другие все-таки чище приходят.
– Я ж на одном работаю, а другой ремонтирую. А там, как с завода выпустили, так ни разу не чистили, наверно.
Ефим недовольно смотрел на Андрея, не нравилось ему, что сын – моряк, партийный, с десятилеткой – возюкается в машинной грязи, как самый захудалый шоферишко. Он думал, будет иначе: придет Андрей, ему дадут какое-нибудь место в учреждении или пошлют учиться в город. Все-таки не так уж много возвращается народу со службы с десятилеткой да с орденом… К тому же партиец.
– Не я буду, если не выжму из дирекции душ с горячей водой, – говорил Андрей, докрасна растираясь мохнатым полотенцем. Под кожей на руках, на спине, на широкой татуированной груди (татуировка – до флота еще) взбухали, перекатывались тугие бугры мышц.
– Кошмар, – сказал Пашка, увидев однажды брата без рубахи. – Ты служил там или гири качал?
Андрей коротко хохотнул.
– Первый разряд по борьбе.
– Попробуй с Иваном, – посоветовал Пашка.
– Он боролся когда-нибудь?
– У него тоже полно этого… – Пашка показал на бицепсы.
– Можно попробовать.
– Еще чего!… – Встрял в их разговор Ефим. – Сгребутся на смех людям. У тебя, Пашка, одна дурь в голове. Надо же умнеть маленько – лет-то много уж.
– А что тут такого? Это же не бокс.
– Пошел к дьяволу…
Один раз Ефим не выдержал, спросил Андрея:
– Ты что, так и будешь всю жизнь вот такой ходить?
– Какой? – не понял Андрей.
– Такой вот – ни глаз, ни рожи.
– Специальность такая.
– Бросить ее надо к чертовой матери, специальность такую. Плохая, значит.
– А мне нравится.
– Ехал бы учиться… Может, в люди выйдешь. Башка-то есть ведь.
– А сейчас я что, не человек?
– Тэ-э… человек, – Ефим презрительно сморщился, махнул рукой. – Костомелить-то так любой сумеет, дело нехитрое.
Андрей промолчал. Ефим ушел в горницу, пнул кошку, заматерился в полголоса. Ему очень хотелось, чтоб Андрей вышел в большие люди. Он завидовал отцам, у которых сыновья служили офицерами или учились в институтах. Он не одну ночь думал о том, как он пошлет Андрея в институт, как тот приедет к нему на побывку и они пойдут вместе по деревне. Хотелось на старости лет доказать людям, что и Любавины тоже могут башкой работать. На Пашку он давно махнул рукой, а на Андрея крепко надеялся, радовался его успехам во флоте… Он знал, что Андрей упрям, если бы захотел, то добился бы многого.
