"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Джордж Маргарет

Я вернулась на тропу и побежала, чтобы догнать Гермиону с Парисом. Менелай. Менелай с какой-то женщиной. С какой? Должно быть, она из дворца. Служанка. Девушка, которая прислуживала на пиру, которая подарила Менелаю в плавание шкатулку с замком.

Вместо негодования оттого, что меня предали, вместо ужаса или боли: «Как он смел! За что?» — я почувствовала облегчение, будто камень свалился с плеч. Теперь я свободна. Менелай со своей рабыней освободил меня. Неужели это тоже подстроила Афродита? Как хорошо боги читают в наших душах!

Я бежала без остановки, пока наконец не догнала Париса и Гермиону. Тогда только я остановилась и перевела дыхание.

— Как быстро ты бегаешь! — сказал Парис, глядя на меня. — Туника развевается за тобой, такая белая на фоне темных деревьев. Ты похожа на лесную нимфу.

— Мама бегала быстрее всех, — похвасталась Гермиона и уточнила: — Давно, в молодости.

— И как давно это было? — подмигнул мне Парис. — Много лет назад?

— Перед свадьбой, в пятнадцать лет, я участвовала в соревнованиях и победила. Но после свадьбы мне уже не приходилось…

Я пожала плечами.

— Ты и теперь победила бы всех! — сказал Парис.

— Не знаю.

Мы вместе шли по тропинке. Менелай! Он не выходил у меня из головы. Все мои представления о нем перемешались, перепутались.

Внезапно меня охватила злость на него. Как он посмел так усложнять нашу жизнь? И тут вдруг я расхохоталась. Парис с Гермионой оглянулись. Я сама сгораю от желания, страсти, любви к чужеземному царевичу и обвиняю Менелая в том, что он усложняет нашу жизнь!

Случалось ли какой-нибудь царице воспылать безумной страстью к чужеземцу? Ни одного имени не приходило в голову, но моя голова в тот момент не очень хорошо работала. Страсть Федры к пасынку Ипполиту — которую тоже разожгла жестокая Афродита — не выходила за рамки семьи. Мне не вспомнилось никаких случаев, похожих на мою, пока не свершившуюся, историю. Бедняжка Федра сама покончила с собой, Ипполита убил Посейдон. Но я не покончу с собой, и Парис останется жив. Зачем нам умирать?

— Иди скорее! — махнула мне рукой Гермиона. — И прекрати так глупо смеяться, мама! Если ты не замолчишь, я не покажу тебе черепах.

— Хорошо, моя родная. Ты, однако, забралась далеко от дворца, — ответила я и поспешила за дочерью.

— Мне нужно по-настоящему секретное место. А дяди охотятся по всему лесу, поэтому надо было найти уголок, куда они не заберутся. Тут никто не охотится. Это каменистое место, которое нравится только черепахам.

— Да, они любят камни, — подтвердил Парис. — Возле Трои водится много черепах.

— Возле священной горы Парнас тоже много больших черепах, они посвящены Пану, — важно сказала Гермиона.

Моя девочка казалась такой взрослой и умной. Мое дитя… Но достаточно ли она взрослая и умная, чтобы пережить то, что нам предстоит? Хорошо, что она разумна и развита не по годам, но все же…

— Мы должны там побывать. Я давно мечтаю повидать знаменитый Парнас. Сколько всего я мечтаю повидать! — грустно сказал Парис. — Мне кажется, живи я целую вечность — и мне не надоест, потому что на свете всегда останется то, чего еще не видел.

— Вот мы и пришли! — закричала Гермиона.

Мы свернули с тропинки и оказались возле невысокой изгороди, сделанной из ветвей и бревен. Гермиона перегнулась через нее, ее голос зазвенел от радости:

— Ах вы проказницы!

Она перебралась через загородку и исчезла. Мы же с Парисом не могли оторвать глаз друг от друга. Мое зрение не могло насытиться его обликом, моя душа жаждала только его. Парис тоже смотрел на меня и тоже молчал. Мы не нуждались в словах.

Головка Гермионы появилась над загородкой.

— Вот он, мой герой, полюбуйтесь! Его зовут Храбрый вояка.

Гермиона держала большую черепаху, панцирь у которой был в шрамах и царапинах. Я посмотрела на животное. Ему явно не нравилось, что его бесцеремонно разглядывают. Но маленькие, широко посаженные черные глазки смотрели на нас с олимпийским равнодушием. «Мне глубоко безразлично все, что вы делаете», — словно говорил этот взгляд. У меня мелькнула мысль: может, и правда в этом создании обитает бог? Разве боги не так же глядят на нас?

— А почему ты назвала его Храбрый вояка? — спросил Парис.

Он искренне заинтересовался.

— Он все время воюет с другими черепахами, — ответила Гермиона. — Они бодаются, как бараны, и стараются опрокинуть друг друга. А этот всегда ищет, с кем повоевать, и всегда выходит победителем.

— Тебе следовало бы назвать его Агамемноном, в честь дяди.

— Или Ахиллом! — сказал Парис. — Он очень молод — не старше меня, — но уже прославился силой и храбростью как великий воин.

— Откуда ты знаешь об Ахилле? — спросила я.

Неужели Ахилл — тот самый сердитый мальчишка, который приезжал вместе с Патроклом во время сватовства?

— О, в Трое все очень интересуются военными подвигами. Это всеобщее увлечение троянцев. Ахилл же прославил свое имя даже за морем.

— Не понимаю чем. В детстве он был отвратительным мальчишкой.

— Из отвратительных мальчишек получаются лучшие воины. Вот почему я никогда не стану великим воином. Я был недостаточно отвратительным мальчишкой.

Парис рассмеялся, и в его смехе была вся нега летнего полдня. В него я влюблена или в его юность, светлую красоту, способность наслаждаться солнечной стороной жизни? Есть такие люди, редчайшие люди, которые своим существованием обещают дать ключ к сокрытой от нас радости бытия.

— А там еще есть другие, — сказала Гермиона. — Посмотрите!

Мы перегнулись через ограду и увидели внутри загона живой ковер из черепах. Они различались по размерам — от маленьких, как масляная лампа, до больших, как метательный диск. Желто-черный рисунок на панцире у всех был разный, не встречалось двух черепах с одинаковым узором на спине.

— Почему ты так любишь их? — спросил Парис. — Признаюсь тебе, я никогда не думал, что с ними можно дружить.

Он легко перепрыгнул через ограду и наклонился, чтобы рассмотреть одну, весьма почтенную с виду, особь.

— Не знаю… — ответила Гермиона. — Одну я нашла в саду, и она была такая… не знаю, как сказать… успокоительная. Я могла часами сидеть и наблюдать за ней. Она казалась такой… мудрой. Как будто ничто на свете не может ее огорчить или взволновать. Я тоже хочу быть такой!

Я хотела спросить: «А что тебя так огорчает или волнует?» — но Парис опередил меня:

— Мы все хотим быть такими.

— И даже взрослые? — удивилась Гермиона.

— Да. Особенно взрослые, — ответил Парис.

Гермиона собрала для черепах большую кучу цветов и листьев. Животные медленно подползли и принялись жевать, двигая кожистыми челюстями. Это было так забавно, что мне стоило большого труда не рассмеяться. Я сказала:

— Не обижайся, дорогая. Но мне эти создания кажутся потешными.

Гермиона погладила черепаху по панцирю.

— Не бойся, я никогда не позволю сделать из тебя лиру.

Обратно мы шли не спеша, как положено на прогулке. Я продолжала думать о Менелае и девушке-рабыне, меня занимал вопрос: как давно начались их отношения? И удивление, и гнев прошли, осталось только любопытство. Афродита могла овладеть им, как овладела мной. Возможно, она все еще сводит счеты с отцом, вымещает свою неутоленную обиду. Мы никогда не узнаем правды. Мы можем только принять свою судьбу. Противиться не в нашей воле.

Моя дочь шла рядом с высоко поднятой головой. Я похвалила ее:

— Отлично, Гермиона. Именно так ходят царицы, не правда ли, Парис?

Парис приподнял голову.

— Да. Но у моей матушки походка не такая энергичная. Конечно, она уже немолода. Совсем немолода. И родила девятнадцать детей.

Даже в голове не укладывается!

— Девятнадцать! — восхищенно повторила я.

Интересно, как Парис в глубине души относится к своим родителям, зная, что в свое время они вынесли ему смертный приговор? Как он сумел принять это, простить, забыть? Я бы не смогла. Мне причинило невыносимую боль всего лишь сожаление матери о встрече с Зевсом, хотя, возможно, она и не стала бы переписывать свое прошлое, будь у нее такая возможность.