Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь
Прошло несколько минут, прежде чем он успокоился. Но тут воспоминание об опасности, грозившей Луи, о нашем безвыходном положении вернулось с новой силой. Наш план спасти его не удался!
— Нет! нет! — воскликнул с новой отвагой Круазет. Он не мог слышать об этом. — Нет, мы не откажемся от всякой надежды! Дружно, рука об руку, мы пойдем все вместе и разыщем его. Луи храбр, как лев, и ловок! Мы успеем еще предупредить его. Мы пойдем, как только…
Тут он замялся и умолк. Он оглянул при этом опустелый дворик, где мы стояли, и внезапное молчание его было красноречивее всяких слов. Первые, холодные лучи рассвета пробивались в это закрытое пространство, освещая конюшни по сторонам, шалаш привратника у ворот и величественный, четырехэтажный дом, серый и мрачный, который возвышался над нами.
Я соглашался с ним, правда, мрачно и нерешительно.
— Да, — начал я, — мы пойдем, когд…
И тут я также остановился. Одна и та же мысль преследовала нас обоих. Как мы оставим этих людей? Как мы бросим даму в такую минуту, когда ей грозит опасность? Разве мы в состоянии отплатить ей таким поступком за ее доброту? Нет, никогда… даже ради Кит! Наш Луи как мужчина скорее справится с опасностью.
Мы приняли решение. Я уже сообщил свой план Круазету; он начал длинный, сбивчивый рассказ о мадам д’О. Мне казалось, что он говорит больше для того, чтобы поддержать в нас мужество, и я мало обратил внимания на его слова; он не успел еще дойти до самой сущности дела, а может быть, и я не сумел схватить ее, когда на улице послышался шум и он остановился. До нас донесся шум людей, приближающихся к дому. Разговор наш был прерван, и мы бросились по своим местам.
Но прежде чем мы разошлись, мимо меня, в то время, как я стоял у ворот, в слабом, едва брезжущем свете утра, проскользнула легкая фигура женщины, которая на мгновение положила свою руку в мою. Мне трудно было признать ее; но я заметил под капюшоном бледное лицо, с добрыми, кроткими глазами. Я поднес эту руку к своим губам и поцеловал ее. Все колебания мои пропали и мне стало ясно, в чем была наша прямая обязанность. Я стоял, терпеливо ожидая, что будет.
Глава IX
Голова Эразма
Я продолжал ждать… и совершенно один. Ворота уже начинали подаваться. Шайка злодеев, все подкрепляемая новыми пришельцами, громила их снаружи и удары слышались один за другим; уже несколько тяжелых тесин было проломано и сквозь отверстия до меня долетали самые зверские проклятия. Уставших заменяли новые; вместо сломанных орудий они приносили другие и работали с дикой энергией. В начале, ожидая, что будут стрелять, они проявили осторожность, и к воротам подошли только более смелые. Но теперь, не видя сопротивление, вся толпа ломилась в них. Они едва отодвинулись, чтобы дать простор для размаха тяжелых молотов; они ревели, как бешеные, и бросались с разбегу на них и когда ворога подавались и слышался треск сломанных скреплений, они колотили в них кулаками.
Одна толстая железная полоса все еще продолжала держаться, и я не сводил с нее глаз, как очарованный. Я оставался один на опустелом дворе и стоял в стороне за одним из толстых каменных столбов, на котором были подвешены ворота. Позади меня большая входная дверь в дом была настежь открыта. В одной из комнат первого этажа, узкие, высокие окна которой также были открыты, еще горели свечи красным дымным пламенем. На широком каменном подоконнике я видел почти детскую фигуру Круазета, безмолвно смотревшего на меня. Он был бледен, я кивнул ему и улыбнулся. Злоба преодолевала во мне страх; при этих демонских криках, мне приходили на ум старые рассказы о временах Жакерии и как мы раздавили ее.
В эту минуту шум ударов и крики толпы усилились, как бывает, когда собаки, попавшие на след, увидят добычу. Я быстро повернулся к воротам, вспомнив, что меня ожидало. Железная полоса начинала сдавать; левая половина ворот медленно наклонялась вовнутрь. В открывшейся щели мелькали зверские лица, с воспаленными глазами, и до меня долетел сверху крик ужаса Круазета! Я закричал ему в ответ и бросился бегом через двор и по ступеням лестницы.
Я побежал еще шибче, когда сзади меня раздался пистолетный выстрел и пуля прожужжала мимо моих ушей. Но она меня не задела, и, вскочив с одного прыжка на верхнюю ступень лестницы, я оглянулся назад. Разбойники уже были на середине двора. Я пытался было закрыть на замок входную дверь, но не успел; я слышал позади себя рев торжествующей толпы. Ждать было нечего. Я бросился со всех ног по дубовой лестнице, перескакивая через четыре ступени сразу, и вбежал в большую залу налево, захлопнув за собою дверь.
Страшный беспорядок царил в когда-то богатой комнате. Часть дорогих ковров была сорвана. Одно из окон было закрыто и ставня опущена: без сомнения это сделал Круазет. Два других окна были открыты, как будто их не успели запереть, и проходящий в них дневной свет придавал всему мертвенный колорит, смешиваясь с красноватым пламенем свечей, которые еще горели в шандалах. Мебель была сдвинута на сторону и частью навалена в виде баррикады поперек комнаты, и прикрыта, чтобы замаскировать ее слабость, сорванными со стен коврами.
За этим слабым оплотом, спинами к двери, которая, по-видимому, вела во внутренние комнаты, стояли Мари с Круазетом, бледные и готовые к борьбе. У первого в руках была длинная пика, Круазет уставил на спинке стула аркебуз с раструбом и раздувал фитиль, в то время, как я вбежал. У каждого, кроме того, было по шпаге. Я быстро проскочил в маленькое отверстие, нарочно оставленное для меня в баррикаде, и занял свое место.
— Все хорошо? — проговорил Круазет, беспокойно взглянув на меня.
— Кажется, — ответил, задыхаясь.
— Ты не ранен?
— Даже не задет!
Я только что успел обнажить шпагу, когда ворвались с дюжину негодяев, — оборванные, запыхавшиеся, с красными лицами и выпученными жадными глазами. Попав Сюда, они сразу остановились. Их дикие крики смолкли и, наталкиваясь друг на друга с проклятиями, они остановились в удивлении, видимо, не ожидая такого неприятного сюрприза. Предводителем их был мясник с большою секирою на обнаженном плече; но между ними были также два или три солдата в королевской форме и с большими пиками. Они искали только жертв и, не встретив никакого сопротивления у ворот, передовые из них остановились в нерешительности при виде направленного на них дула и зажженного фитиля.
Я воспользовался случаем. Остановка эта была нашим единственным шансом; я вскочил на стул и замахал рукою в знак молчания. Инстинкт повиновения оказал на момент свое действие, и в комнате водворилась тишина.
— Берегитесь! — воскликнул я, как только мог громче и твердым голосом, хотя сердце мое сжималось при взгляде на эти зверские лица, смотревшие на меня и в то же время избегавшие моих взглядов. — Берегитесь, что вы делаете! Мы такие же католики, как и вы, и добрые сыны церкви. Мы верные подданные! Да здравствует король, господа! Боже, храни короля! — И при этом я ударил шпагой по баррикаде, так что сталь зазвенела.
— Боже, храни короля!
— Кричи: «Да здравствует месса!» — раздался голос из толпы.
— Конечно, господа! — отвечал я с вежливостью. — От всего моего сердца. Да здравствует месса! Да здравствует месса!
Это поставило мясника, к счастию еще трезвого, в неожиданное затруднение. Он не предвидел ничего подобного и выпучил на нас глаза с таким изумлением, как будто бык, которого он только что собирался ударить обухом по голове, вдруг открыл рот и заговорил.
Позже оказалось, что в числе убитых толпою было и несколько католиков; но как обнаружилось впоследствии, причиною их смерти была личная месть. За исключением этих случаев, крик «Да здравствует месса!» — обыкновенно вынуждал к пощаде, особенно в начале утра, когда толпа еще не вполне сознавала представленное ей право убийства и люди еще не совсем опьянели от пролитой крови.
Я заметил колебания в шайке и, когда один спросил, кто мы такие, я отвечал смело:
— Я Ан де Кайлю, племянник виконта де Кайлю, королевского губернатора Баионы и Ландов! А они — мои братья. Вы ответите, господа, если прикоснетесь к нам. Виконт жестоко отомстит за малейшее насилие над нами.
Закрыв глаза, я до сих пор вижу то глупое изумление, то приниженное зверство, которое выразилось на этих лицах. Как ни были грубы и тупы эти люди, слова мои произвели на них впечатление; они уже колебались и настроение поворачивало в нашу пользу, когда кто-то закричал сзади:
— Проклятые щенки! Выбросьте их за окошко!
Я быстро взглянул по направлению, откуда слышался голос, — в самом темном углу комнаты, близ закрытого ставней окна. Я мог только различить худощавую фигуру в длинном плаще и в маске, — по виду напоминающую женщину, — и около нее двух здоровенных парней, которые держались в стороне от других.
