Артуро Перес-Реверте - Карта небесной сферы, или Тайный меридиан
— Скажи мне одно, — он по-прежнему сидел на корточках у переборки, глядя на Танжер, до всех остальных ему сейчас дела не было. — Скажи мне только одно.
Он говорил так спокойно, что сам этому удивился. Танжер, уже занеся ногу на первую ступеньку трапа, повернулась к нему.
— Только одно.
Быть может, это я тебе все-таки должна. С тобой я расплатилась по-другому, моряк. Но это, быть может, и должна. Потом я поднимусь по трапу, и все пойдет своим путем, расстанемся мирно.
Кой показал рукой на Кискороса.
— Он уже работал на тебя, когда отравил Заса?
Он пристально и молча смотрел на нее. Мрачные тени плясали на ее лице. Она посмотрела вверх, словно намеревалась уйти не ответив, но потом обернулась к нему:
— Ты уже знаешь ответ на загадку про рыцарей и оруженосцев?
— Да, теперь знаю. На острове нет рыцарей. Там все врут.
Танжер секунду раздумывала. Он никогда не видел, чтобы она так странно улыбалась.
— Наверное, ты оказался на этом острове слишком поздно.
Она стала подниматься по трапу и скоро исчезла в темноте. Кой знал, что все это он уже однажды пережил. Луч солнца и янтарная капелька, вспомнил он. Пистолет Кискороса, глубокое разочарование Палермо, безмолвие и неподвижность Пилото — все это он снова увидел, прежде чем откинуть голову на переборку. Его уверенность, его одиночество достигли стадии совершенства. Возможно, думал Кой, он заблуждается: между рыцарями и оруженосцами нет непреодолимой границы. Ведь и она — по-своему, конечно, — все время нашептывала ему правду.
По здравом размышлении, для жертвы предательство имеет особый привкус. Человек бередит рану, наслаждается своей погибелью. Это — как ревность: страдают больше от последствий, чем от самого факта. Есть что-то извращенно сладкое в освобождении от моральных принципов, на которые то и другое дает разрешение, в мучительном собирании улик, в ожидаемой уязвленности, когда подозрения подтверждаются. И Кой, который для себя все это открыл впервые, думал и думал, сидя на корточках возле проржавевшей переборки в трюме наполовину разобранного сухогруза рядом с Пилото и Нино Палермо под наставленным на них дулом Орасио Кискороса.
— Главное — терпение, — говорил им аргентинец. — Как говорят у меня на родине, к рассвету все воры прибиваются к родному дому.
Прошел почти час, и Кискорос наконец более или менее разговорился. Когда бывший босс перестал осыпать его оскорблениями и ругать за предательство, герой Мальвин немного расслабился и, быть может, в память прежних времен, кое-что рассказал, чему отчасти способствовали темнота, едва освещаемая керосиновой лампой, необычность места и долгое ожидание. Кискорос, как убедился Кой, особой разговорчивостью не страдал; но, как все смертные, хотел оправдать свои поступки. Поэтому они узнали, что впервые с Танжер он встретился, передавая ей сообщение от Палермо, что она, обладая изумительными талантами и великолепной интуицией, сумела склонить его на свою сторону во время долгого — мужского, подчеркнул Кискорос, — разговора; она сумела убедить его в обоюдной выгоде, которую они извлекут из этого предприятия: если ему удастся отстранить Палермо, работая двойным агентом, он получает тридцать процентов. И вообще жизнь — ведь это сделка и все такое прочее. А главное: деньги — это деньги. И, кроме того, сеньора Сото — настоящая дама. Она напоминала ему еще одну особу из монтанерос, которую он знавал в 1976 году в освещенном серебряным светом луны Инженерно-морском училище, — они проработали с ней неделю, а она так и не назвала свою фамилию. Кой без труда представил себе, глядя на ностальгическую усатую физиономию, как унтер-офицер Кискорос со своими военизированными усами «работает» в ИМУ, представил запах горящего от электродов человеческого мяса, который смешивается с запахами бифштексов с Ла-Костанера, музыкой из «Вьехо Альмасен» и смешками девиц с улицы Флорида. Да, улица Флорида, с тоской произнес Кискорос, оттягивая свои аргентинские подтяжки. Но это совсем другая история. А что касается Танжер — дамы, постоянно повторял Кискорос, — то каждый случай, когда Нино Палермо посылал его следить за ней или оказывать на нее давление, Кискорос использовал, чтобы предоставить ей информацию. Самую полную, какую он только мог собрать. Так было и в Барселоне, и в Мадриде, и в Кадисе, и в Гибралтаре, и в Картахене. Танжер всегда знала, что он находится где-то рядом, и информировала Кискороса обо всех шагах, которые она предпринимает вместе с Коем. Почти обо всех, сделал деликатную оговорку аргентинец. А что до Палермо, то его предполагаемый осведомитель скармливал ему все время весьма ограниченную информацию, и так продолжалось до той поры, пока боссу наконец не надоели все эти песни и он не решил, что пора самому посмотреть на место событий.
Это могло бы все испортить, но, к счастью для Танжер, изумруды уже были на борту «Карпанты». У Кискороса выхода не было, ему оставалось только следовать в фарватере Палермо. Разница была лишь в; одном: караулить в этом трюме двоих — Пилото и Коя, или троих — плюс Палермо. Трех зайцев одним. ударом. Хотя Кискорос надеялся, что удар наносить не придется.
— Я это так не оставлю, — говорил Палермо. — Я тебя найду, где бы ты… Черт побери. Где бы ты ни был И ее найду, и тебя.
Кискорос не слишком встревожился.
— Дама эта весьма разумна и сумеет позаботиться о себе. А я… я намереваюсь уехать далеко. На родину вернусь, как поется, с лицом поблекшим, постаревшим, и куплю себе поместье в Рио-Гальегос.
— Зачем ей нужно восемь часов?
— Это ясно. Чтобы спрятать изумруды в надежное место.
— И надуть тебя, как она надула всех нас — Нет — Кискорос из стороны в сторону покачал свой пистолет. — У нас все четко. Я ей нужен.
— Этой лисе никто не нужен.
Аргентинец выпрямился, наморщил лоб. Лягушачьи глаза метали стрелы в Палермо.
— Не смейте так говорить о ней.
Палермо смотрел на аргентинца как на зеленого марсианина.
— Орасио, не вешай мне лапшу на уши. Не надо…
Послушай Неужели она и тебе запудрила мозги?
— Замолчите.
— Ну и штучка.
Кискорос сделал шаг вперед. Пистолет был нацелен в голову бывшего босса.
— Я вам сказал, чтобы вы помолчали. Она настоящая дама.
Не обращая внимания на пистолет, охотник за сокровищами саркастически посмотрел на Коя.
— Надо признать, — сказал он, — что она орешек крепкий… Н-да. С характером дама. Тебя и твоего €друга, думаю, нетрудно было обойти. А меня… Бог ты мой. Это уже дело посерьезнее, медали заслуживает.
А уж этого сукина сына, Орасио, оплести — это орден, не меньше. Да, с мозгами баба.
И с восхищением вздохнул. Потом сунул руку в карман пиджака, достал пачку сигарет. Зажал сигарету в зубах, задумчиво сказал — Пожалуй, она действительно заслуживает этих изумрудов.
Погрузившись в размышления, он искал по карманам зажигалку.
— Все мы — идиоты.
— Не надо множественного числа, — потребовал Кискорос.
— Хорошо. Уточняю: эти двое и я — дураки набитые. А ты — идиот.
В эту секунду раздался гудок парохода, входившего в порт, короткий, хриплый, он предупреждал малое судно, чтобы оно держалось в стороне. И этот гудок словно бы поставил точку в долгих размышлениях, которым предавался Кой в последний час — на самом деле неосознанно он посвятил им гораздо больше времени, — и он увидел, чем кончится эта игра, увидел все до самого конца. Увидел в таких подробностях, что открыл рот, еще мгновение — и он бы вскрикнул. Все подозрения, знаки, вопросы, которые занимали его в последние дни, внезапно приобрели смысл Даже роль, предназначенную сейчас Кискоросу, и восемь часов, что она потребовала, а также этот трюм, который был выбран для их временной тюрьмы, — все это мог он сейчас объяснить в двух словах. Танжер покидала этот остров и всех их, обманутых оруженосцев.
— Она уйдет, — сказал он громко.
Все на него посмотрели. С тех пор как Танжер начала подниматься по трапу, он не раскрывал рта.
— И надует тебя, как и всех остальных, — это было сказано специально для Кискороса.
Аргентинец долго, изучающе смотрел на него.
Потом скептически улыбнулся. Зализанная расфуфыренная лягушка. Самодовольная. Противная.
— Не пори чепухи.
— Я только что все понял. Танжер просила тебя задержать нас до рассвета, верно? Потом ты задраиваешь люк, оставляешь нас здесь и присоединяешься к ней. Так? В семь или восемь часов утра. В назначенном месте. Скажи, я правильно рассуждаю? — Молчание и глаза Кискороса ответили, что рассуждает он правильно. — Но Палермо прав, она не придет на встречу. И я скажу тебе почему: в это время она будет совсем в другом месте.
Кискоросу это не понравилось. Лицо его было не менее мрачным, чем отверстие в стволе его пистолета.
— Думаешь, ты умный, да? Но до сих пор ты вел себя как дурак.
