Степан Злобин - Степан Разин. Книга первая
Полог шатра распахнулся. Без спроса вошел Наумов. Он сел на ковре рядом с Разиным, закурил свою неразлучную трубку. Разин молча взял ее у него из рук, затянулся дымком…
— Отдай, развяжись ты с ней… Ведь пять тысяч деньги какие! — сказал Наумов. — А то, слышь, казаки собрались весь ясырь повязать на одну веревку да гнать во Приказну палату, чтобы скорей отпустили, и твою княжну тоже вместе со всеми… А того допустить, Тимофеич, нельзя — то воли твоей атаманской поруха!..
— И точно — поруха. Когда допустишь, то я тебе, тезка, башку отсеку!.. — Разин отдал ему назад трубку. — Про пустое нам зря не болтать с тобой, тезка… С Забузана там вести какие? — спросил он.
Два дня уже астраханские стрельцы вели с казаками тайные переговоры о том, чтобы пропустить казаков без боя мимо засады, стоявшей на Забузанском острове под началом князя Семена Ивановича Львова. Они заверяли, что если Степан обещает взять стрельцов на Дон, к себе на службу, то дорога по Волге ему открыта. Степан не решался дать им прямой ответ. Две тысячи ратных людей привлекали его. Прийти с таким войском — значило взять разом силу над донским Понизовьем. Но Наумов не советовал доверяться стрелецким посланцам: не воеводская ли затея весь этот сговор? Не для того ли ведут они разговоры, чтобы заставить Разина выйти из города и напасть на него на Волге, вопреки царской грамоте? Стрелецкие ходоки хотели видеть Разина самого, чтобы дать ему уверение и услышать из собственных уст атамана о том, что в этом деле не будет измены со стороны казаков.
Наумов отговаривал Разина от этого дела. Но Степан Тимофеич не хотел просто так отмахнуться. Он хотел повидать стрельцов сам. Он всегда любил сам убедиться во всяком решении дела, не полагаясь даже на лучших своих есаулов.
— Ждут ответа все в той же корчме. Опять нынче быть обещали, — сказал Наумов. — Ан ты не ходи. Пошли меня, Тимофеич. Я, право, не хуже тебя разберу.
— Сам пойду все же, — упорно ответил Разин. — Две тысячи ратной силы не шутка!..
… Корчма Марьиной бабки с первого дня стала местом, куда заходили и разинцы и стрельцы. Тут-то и было затеяно это дело — переговоры об уходе двух тысяч московских стрельцов на Дон. Разинцы пообещали стрельцам, что в этот вечер придет для сговора сам атаман.
Уже смеркалось, когда трое разинцев, стуча сапогами, вошли в корчму, поздоровались с бабкой.
— Стрельцы-то не приходили, старуха?
— Не бывало, родимые, ныне стрельцов.
— Ты, бабка, скатерть стели почище, вина ставь покрепче. Нынче к тебе гость великий пожалует — сам атаман Степан Тимофеич…
— Господи сохрани! — испуганно перекрестилась старуха. — Уж больно он, бают, грозный!
— Вот те на! Старая дура! Другая бы радовалась тому. Грозный — на воевод. А тебе лишь богатой стать от него.
Старуха испугалась за Машу.
— Сиди, берегись тут. Аль, может, куда-нибудь лучше к соседке б сокрылась?.. Ить «сам» прилезет! — шепнула она стрельчихе.
— Тут буду, — твердо ответила Маша.
Наскоро, дрожащей рукой она, приткнув к огоньку лампады, зажгла две свечи, схватила с припечки зеркальце…
Глаза ее горели, темный румянец палил огнем смуглые щеки, черные брови и темный пушок над губой удвояли ее красоту.
«Будто не я!» — глядя в зеркало, удивлялась Марья.
Накинув летник, она распахнула окно. Лаяли по дворам сторожевые псы, где-то тонко и протяжно взвизгнула женщина, с Волги долетала стройная песня разинцев. Двое прохожих, бряцая оружием, прошли по избитой бревенчатой мостовой мимо двора.
«Он! — подумала Маша. — Может, не ведает, в кую избу?!» Она даже, сама не зная зачем, рванулась было через окно в темноту улицы.
Но прохожие словно растаяли в уличном мраке, исчезли. Может, вошли в соседний двор, к рыбаку Ефиму или к рыбному старосте Яше…
Вдалеке простучал в доску сторож…
Холодок струился в окно сквозь высокий куст барбариса, росшего в палисаднике возле избы. Ветерок, казалось, летевший с прохладных синеющих звезд, ласкал жаркие щеки стрельчихи. Улица опустела и погрузилась в сон.
В этот миг Маша забыла, зачем ожидает она атамана, убийцу мужа, и ждала его так, будто вся ее жизнь зависела от его прихода…
Тяжелая поступь послышалась от перекрестка. Человек шел уверенно, смело. Другой забегал, показывая дорогу, что-то торопливо вполголоса бормоча.
— Тут, батька, тише, мосток-то ветхий! — предостерег он совсем уже недалеко от корчмы.
«Он!» — догадалась Марья.
Раздался треск сломанных досок.
— Эх, сатана! — злобно воскликнул густой голос Разина.
И на этот возглас вдруг, как по знаку, ото всех соседних, припертых на ночь, ворот отделились тени и побежали к мостику.
Холод прошел по затылку стрелецкой вдовы.
Не помня себя, распахнула она шатучую дверцу в корчму из своей каморки.
— Измена! Убьют его! — закричала она не своим голосом.
Казаки вскочили, роняя скамейки.
— Кто? Где?!
— На улице… рядом… — пролепетала она без голоса.
Двое разинцев кинулись в дверь, третий выскочил прямо через окно на улицу, откуда уже доносились крики, как будто там шла настоящая битва.
— Батька, держишься?! — выкрикнул кто-то.
— Держу-усь! — откликнулся Разин.
Стрельчиха пристыла к окну, но ничего не могла увидеть. Судя по шуму, десятки каких-то людей сражались перед ее воротами. Кто-то прыгал через соседние заборы, кричали:
— Держи-и! Лови-и!.. Воеводского брата лови, не пускай!..
Проскакали мимо какие-то лошади…
— Признали тебя, князь Михайла! — крикнули всадникам вдогонку. — Не мы, так стрельцы тебе голову снимут!..
Толпа возбужденных казаков откуда-то набралась в корчму. Шумно потребовали вина.
Маша стояла как истукан перед тем же окошком, не в силах еще понять всего, что случилось…
— Спасибо, хозяйка, что атамана нам берегла! — сказал казак, который скакнул в окошко.
— Себя берегла, — огрызнулась Марья. — У моих бы ворот побили, с меня бы и спрос!
— Спасибо, хозяюшка, что себя берегла! — весело подхватил Разин, зажимая рукой левую кисть, из которой сочилась кровь. — Завяжи-ка мне рану… — Степан взглянул на нее и узнал. — Марья, ты?! — воскликнул он в каком-то смятении и, словно опомнившись, тихо добавил: — Ты раны-то перевязывать можешь?
— Бабка лучше сумеет, — сказала она и, будто в смертельном испуге, протиснулась в свою комнату…
Старуха, которая проспала всю стычку, уж хлопотала с тряпьем, перевязывая казаков…
Только теперь вдова поняла, что это князь Михайла с засадою был обращен в бегство… Повалившись ничком на постель, она не слыхала больше гула казацких голосов, который долго еще не прекращался в корчме, не слышала, как казаки пили, как одни из них выходили во двор, другие входили, чтобы выпить по чарке за здравие атамана и за его избавление…
«Что ж я творю?! Для чего мне его головы спасать?.. Да смерти ли ныне желаю ему? Пошто же болит мое сердце его раной?! Неужто же я простила ему все на свете и больше прощу? Ведь не стану его я травить. А вот схочет он, кликнет меня, как собаку, — и побегу за ним вслед… Покинет меня — и жизни не станет… Неужто же он колдовством такое со мной сотворил?!»
Стрельчиха не слышала, как, несмотря на уговоры Наумова, Степан выслал всех из избы и остался один…
— Марья! — услышала она рядом с собой его голос.
Маша в страхе вскочила. Разин стоял перед ней хмельной, сумрачный, тяжелый, как глыба.
— К тебе пришел… — сказал Степан тихо. — Со струга на русскую землю сошел, перво тебя ветрел… Потерял… Ходил я по городу, все тебя искал, — не нашел… Ан вот ныне снова ты мне на пути… Не уйдешь от меня теперь…
Марья при этих словах Степана бессильно закрыла глаза и, стоя спиной к окну, словно боясь упасть, оперлась ладонями о подоконник.
«Так, чай, и шлюхе своей твердит, что за ней плыл в персидское царство!» — подумала Маша, сама удивившись той ненависти, которая в ней вдруг вскипела против персидской княжны и дала ей силы.
— Полюби! — приблизившись к ней, шепнул атаман. Он взял ее за плечи и притянул к себе.
Стрельчиха резко откинулась от него назад. Она ощутила у себя на лице жар и запах вина от его дыхания, чувствовала его пронзительный взор. Марья слыхала, что взгляд Степана покоряет людей и смиряет врагов… «Не сдаться ему, не посмотреть в колдовские глаза, устоять перед ласкою и угрозой! Не явить ему ни боязни, ни радости!..» — твердила себе Маша.
— Слышишь, сердце отдам! — горячо сказал Разин, настойчиво привлекая ее к себе.
От его волнения словно искры пронзили все ее тело…
— Не волен отдать, атаман! — наперекор всему своему существу хрипло, с насмешкой сказала она. — Ты птицу персицку себе завел и сердце ей отдал свое на поклев… А я, атаман честной, — задыхаясь шепнула Марья, — я… и вишни с наклевом не кушаю — курам кидаю…
Она подняла ресницы, невольно взглянула ему в глаза и в зрачках Степана увидела не любовь, а знобящий холод…
