Степан Злобин - Степан Разин. Книга первая
— Любовь да совет! — подхватил еще кто-то, считая, что под фатою сидит невеста.
Казаки, везшие в челнах персов, поили их вином из своих рук, дружелюбно прощаясь с ними, хлопали по лопаткам ладонями.
— В Кизилбаш гуляшь! — поясняли им.
Смуглолицые пленники, улыбаясь, скалили белые зубы.
На пяти больших челнах везли, в уступку воеводе, пять пушек. Эти челны глубоко, по самые края, сидели в воде. Разин сумрачно поглядывал на них, еще опасаясь, что воевода не согласится дать пропуск без остальных пушек.
Астраханские стрельцы и посадские толпились по берегу, кричали здравицы и махали шапками. Казаки в честь прощания с городом подвезли и скатили на берег несколько бочек вина. Хмель начал ходить и по берегу песней и пляской…
— Раздайсь! Пропусти к атаману! Раздайсь! — послышались крики, и легкий челнок, обгоняя другие, поравнялся с ладьей Разина.
— Дрон! Гляди, гляди! Дрон Чупрыгин!
— Здорово, Дрон! С того света? — закричали вокруг в челнах.
— Чупры-ыгин! Твое здоровье! — крикнул какой-то казак, осушая ковш, полный вина.
— Дрон! Дро-он! — шумели вокруг…
Наумов ловко перескочил на палубку атаманской ладьи, помог перебраться истощенному человеку в лохмотьях. Разин глянул, узнал. Пораженный, он рывком вскочил со скамьи, так что челн закачался.
— Дрон! Здорово, мой есаул! Знай донских казаков! И в огне не сгорают! — радостно выкрикивал Разин, тиская старого друга в крепких объятиях. — Что, брат, не казацкое дело выкупа ждать? Сами выбегли из неволи?! А мы вот ясырь везем за вас в выкуп! — указал Степан на связанных персов в челнах, — Все ушли из полона? — оживленно спросил он.
Но Чупрыгин не улыбнулся в ответ атаману. Молча и крепко он обнялся с Разиным и в ответ ему мрачно развел руками.
— Вот я тут, Степан Тимофеич. Более никого… не осталось… в живых… — ответил Дрон тихо.
— Как так? — Омраченный Разин сел на скамью. — Как так, Дрон?.. — с какой-то растерянностью, словно не понимая того, что сказал есаул, спросил атаман.
— Хан Менеды воротился с моря свиреп, — начал Дрон. — Сторожа-персиянцы сказали нам, что дочь его ты полонил. Мы духом воспряли. Мыслим: в выкуп пошлет нас за дочку… Ан ночью они ворвались в подземелье, где нас держали, и начали всех крушить — саблями сечь, кинжалами резать, которых живыми на двор потащили. Слышу — брань, крики, стоны… аж сердце зашлось…
— А ты где был в та пору! — тихо спросил Степан.
— Я, Тимофеич, батька, колоду схитрился снять, подкоп рыл, в дыре сидел. Стены толсты — сажени, должно, так на две. Залез я в нору и копал. Слышу стон, крик. Ну, мыслю, сейчас до меня доберутся… Ан они трупом казацким подкоп закидали да столь озверели, что им и считать казаков невдомек. Так меня и покинули в подземелье… Долго — не знаю сколь: может, еще дня три — я без пищи и без воды своими когтями да камушком маленьким землю рыл. Трупом стало смердеть, духота! Я все рою. Когти в крови. Упаду головой, полежу на земле да дальше копать. А вырылся ночью. Гляжу — ханский двор… Да лучше мне было не видеть того, что судьба привела: все кровью позалито, людьми позавалено. На куски порублены многие, с кого кожа слуплена, кто на колу скончался — голова-то висит, а сам на железную спицу вздет, сидит, не упал… Не увидишь — не вздумаешь, право!.. Ограда невысока, и мертво, как в пустыне, только вороны крачут… Собрал я силы, через ограду перевалился в траву, пополз… в лохмотья весь изодрался… Между грядами упал в огороде, а там дыни, батька, карпусы… Я так меж грядами и пролежал целый день — спал да дыни сосал. Ночью силы прибавилось, и опять пополз между гряд на морской шум. Челны лежат… Полночи я челн тащил с песку в море. Парусок на рассвете поставил. Ветер дул с берега. Уноси, мол, дружок! Куды понесешь, там и ладно!.. Три дыньки с собой с огорода унес, то мне было и пищи… Знать, бог пособлял — принесло к тебе… Как в Волгу вошел — не помню и сам не знаю. Рыбаки-астраханцы поймали челн, отходили меня, приветили, накормили…
Весла замерли в руках казаков, слушавших Дрона на атаманской ладье, и течение относило ее. Не смея обгонять атамана, казаки на прочих челнах осушили весла, чуть приотстали, но крики и песни не умолкали по берегу и на реке.
Степан сидел, опустив голову, держа в руке шапку. Упрямый большой лоб его, с двумя шишками по бокам, потемнел и покрылся каплями пота; брови сдвинулись близко. Он мрачно молчал, и никто на ладье не решался вымолвить слова…
Разин встал. Лицо его сделалось черным от бешенства.
— В воду! В воду! Топи всех к чертя-ам! — не крикнул, а прямо-таки взревел атаман. И весь шум над Волгой мгновенно затих. — Атаманы! Топи персиянский ясырь, к черту, в Волге! Топи-и, не жалей! — продолжал выкрикивать Разин, охваченный яростью.
Но никто не двинулся на челнах. Внезапная перемена решения Разина была казакам непонятна…
— Ты вперед, атаман, свою кралю топи, а уж мы не отстанем! — в общем молчанье задорно выкрикнул из широкой ладьи немолодой казак, брат Черноярца.
Дружный казацкий хохот раздался с челнов, окружавших ладью атамана.
— Ай да Гурка! Что брякнул, то брякнул! Всегда так отмочит! — раздались одобрительные восклицания.
— А ну, батька, батька! Кажи, как топить! — загудели веселые голоса.
Степан удивленно окинул всех взглядом, перевел глаза на Зейнаб, словно не понимая, чего от него потребовали казаки, и встретился взором с Дроном, который тоже смотрел на него, как показалось Степану, с вызовом и ожиданием… Разин скрипнул зубами, налитые кровью глаза его помутнели. Он нагнулся, схватил персинянку и поднял над головой…
— Примай, Волга-мать…
Пронзительный визг Зейнаб оборвался в волжской волне. Вода всплеснула вокруг голубой парчи и сомкнулась над ней… И в тот же миг раздирающий вопль вырвался из груди царевниной мамки. Хохот, поднятый выкриком Гурки, словно запнувшись, оборвался. Сам веселый и дерзкий Гурка в страхе прятался за спины казаков… По волне, слегка вздутая ветром, как пена, билась о борт атаманской ладьи фата ханской дочери…
— Ждете? Ждете чего еще, чертово семя?! Топи! Всех топи! — заорал в неистовстве Разин и в наступившей тиши с лязгом выдернул саблю, будто готовый ринуться по челнам, чтобы искрошить на куски своих казаков…
— Менедышка-хан полоняников наших замучил, братцы! — крикнул Наумов. — На колья садили их, шкуры с живых снимали!..
И в ответ на страшную весть в разных местах с челнов стали падать в Волгу тела связанных пленников.
Поднялся вопль, возня, раздавались крики персов, падавших на колени перед казаками и умолявших их пощадить… Но разгул беспощадной свирепости охватил уже всех разинцев… В этой возне опрокинулся чей-то челн. Оказавшихся в воде казаков дружно спасали, тащили в другие челны…
Разин, словно без сил, опустился назад на скамью. Наумов поднял со дна ладьи, заботливо отряхнул ладонью и молча подал Степану оброненную шапку. Атаман надел ее. Сдвинув на самые брови, сидел, опустив глаза…
Наумов налил вина, протянул Разину полную кружку. Степан оттолкнул его руку.
— Пей сам, сатана!..
— И выпью, — твердо сказал Наумов. — За добрую память товарищей наших, за путь хороший к донским станицам, за казацкую дружбу, за волю и за твое здоровье, Степан Тимофеич!
Он поднял кружку и выпил.
— Правь назад ко стругам! — приказал Разин.
Казаки гуляют
Услышав о потоплении персидского ясыря, все купцы-персияне позаперли лавки, а сами попрятались. Закрывали лавки и многие из русских купцов. Торговали только царские кабаки. Улицы и площади города, как в большой праздник, были полны хмельной толпой. Разин платил в кабаках за всех астраханцев. Казаки с каждым часом чувствовали себя все больше хозяевами Астрахани.
В большой кабак, возле площади, где чинились торговые казни, таща за ручонки двоих ребятишек, вбежала растрепанная заплаканная женщина. Оглядев толпу хмельных казаков, она бросилась к русобородому кудрявому разинцу, которого признала за старшего.
— Осударь атаман! Пожалей ребятишек! Голодуем, бог видит!..
Еремеев сгреб со стола едва початый каравай хлеба и щедрый кус сала.
— А ну, подставляй подол! — с добродушным весельем воскликнул он.
— Кормилец, родимый, прошу не об том! Мужа вызволь из казни. Палач батожьем его мучит за доимки. А где нам их взять?! Сами без хлеба!..
— Где муж?! — готовно спросил какой-то казак.
— На площади, братцы. Вот тут, у столба, его бьют…
— Пошли, что ль, робята? — мигнул Еремеев.
Казаки дружно поднялись от стола. Кабатчик кинулся к ним.
— Постой, атаманы! А кто же заплатит?!
Еремеев молча его оттолкнул с дороги, и все казаки потянулись из кабака на улицу…
Казаки перешли торговую площадь. Возле столба стояла гурьба зевак. Палач бил батогами правежного недоимщика.
— Стой, палач! — грозно выкрикнул Еремеев.
