Елена Хаецкая - Атаульф
И в восхищение пришел Аларих от доблести Рагнариса и умения его. Испуган был Теодобад, но страх свой скрывал искусно, ибо отца своего больше, чем псов боялся. Аларих же, ревнуя к Рагнарису, так распалился, что рвался против псов нагишом и с голыми руками выйти. Насилу его удержали, хитрость применив. Подговорили раба одного вбежать, будто бы в волнении, и закричать, что пиво, мол, перебродило и медовуха испортилась! Услыхав эту недобрую весть, вскочил Аларих, и сына своего, и собак позабыв, помчался смотреть — какая напасть на питье божественное напала. Когда же вернулся, псов уже увели, а раб скрылся, гнева аларихова справедливо опасаясь. Ибо гневлив был Аларих, но очень отходчив. Вот и тогда — как отлегло от сердца, так сразу раба того изловил и на волю отпустил.
В тот же день, когда одолел Рагнарис двух гепидских псов, одним щитом от них отбиваясь, был зачат дядя Храмнезинд, тот самый, которому потом Лиутпранд голову срубил.
Еще долго сидел и молчал после того Хродомер. Наконец, собрался уходить. И напоследок поведал, что еще в те времена, когда дружили мальчиками Арбр, Хродомер и Рагнарис, был между ними условный свист. А потом, когда на Рагнариса дух Вотана нисходить начал, свистом этим можно было Рагнариса нарочно в священную ярость ввести. Хродомера это не раз выручало, когда они с Рагнарисом бок о бок против врагов бились и враги одолевать начинали. Но Вотан стал по свисту этому в Рагнариса входить только после того, как Рагнарис Арбра убил; а прежде такого не случалось.
И спросил дядя Агигульф, какой то был свист. И свистнул Хродомер особым свистом.
И вдруг тихонько зарычал Ульф, и видно было, что испугался Хродомер. Поднялся и ушел поскорее.
А Ульф хмыкнул ему вслед.
ДРУЖИННИК СНУТРС
Дни шли, а ничего не происходило. Ульф у нас в селе распоряжался, как военный вождь, и никто ему не перечил. Тинг собрал, будто старейшина. Говорить никому не дал, сам говорил — другие слушали.
Говорил же Ульф о том, куда уходить тем, кто уцелеет, когда на село чужаки нападут. За кузницу велел уходить и в болота. Чужаки — конные, в болото не пойдут.
После того, как Ульф сказал все, что хотел, все зашумели, стали судить и рядить, а Ульф молчал. В споры не вступал.
Агигульф-сосед стал возражать Ульфу, говоря:
— Отчего нам в болота уходить? На той седмице тын начнем ставить. Уж и деревья заготовлены.
Услышав это, Ульф затрясся, будто припадочный:
— Тын?.. Тын?..
Только это и вымолвил. Рукой махнул и прочь пошел, никому уважения не выказав.
Лиутпранд с Галесвинтой по углам жался. Нас с Гизульфом это смешило. К ним подкрадешься, крикнешь что-нибудь над ухом, они разбегаются с кудахтаньем, как куры, если в них камнем бросить.
А когда Лиутпранд Галесвинту, сестру нашу, не тискал, он по дому слонялся, громко зевал и томился скукой. Либо же к Гизульфу и ко мне приставал с дурацкими шутками — лангобардскими, надо полагать.
Один только Ульф бродил ворона вороной. Одичал он у вандалов, что ли? Так мать наша, Гизела, говорит.
Шептались женщины о том, что не зря повадился Ульф у Хродомера кормиться. Там уж Брустьо с Хильдефридой друг другу в волосы вцепиться готовы. А золотушная Фаухо — та, почитай, половины волос лишилась. Только в одном и были все три согласны между собой: ненавидели они Арегунду-вандалку.
Ульфа хоть и преследуют несчастья — вот и семью он потерял — а все же не жаль Ульфа. Есть в нем что-то такое, отчего его жалеть не хочется.
На нас глядел Ульф, как на полных дураков. Будто ему, Ульфу, открыто нечто важное, а вот нам, по скудоумию нашему, не открыто. И втолковать нам он никак этого не может.
Больше других ярил Ульфа Лиутпранд, от скуки изнывающий. Ульф ему ничего не говорил, только глазом зыркал и носом по-особенному дергал.
Лиутпранд, чтобы с Ульфом пореже встречаться, на охоту стал ходить. Пропадал на пустошах по ту сторону реки. Изготовил себе лучек маленький, будто игрушечный, двумя пальцами натянуть можно, и силки сплел. Бродил, брюхо выкатив, птицу мелкую ловил. Ему одному чтобы насытиться, штук пять таких птиц нужно. Да и не ел он их, Одвульфу отдавал, чтобы тот с голоду не помер. Ибо урожай у Одвульфа в этом году такой был, что и мышь бы с голоду подохла.
Одвульф говорил, что в бурге зимовать будет. В дружину, дескать, уйдет. Только он говорил это, когда ни Ульфа, ни дяди Агигульфа поблизости не было. Он перед Ильдихо хвастался.
Ульф тоже маялся, как и Лиутпранд, только не от скуки. Заботы грызли его. Подолгу у Хродомера пропадал. И спал плохо, ночами вскакивал. Я знаю, потому что Ульф рядом со мной ночевал.
Ну вот, из бурга в село долгожданные гости пожаловали. Явились трое: Рикимер — тот, у которого шрам через все лицо, а ликом с конем сходен и зубы крупные; старый Снутрс, который за свою жизнь много насыпей и укреплений иных воздвиг, а еще более — разрушил; и Арнульф, приемный сын его.
Рикимер и Арнульф, оба воины отважные, были закадычными друзьями нашего дяди Агигульфа. Как увидел их дядя Агигульф, так подскочил от радости. Рябой же Арнульф на него прямо с седла прыгнул, и покатились они, радостно рыча и друг друга шутейно волтузя, — только клочья во все стороны летели. Снутрс глядел на них с ухмылкой. И видно было, что и сам таков был некогда старый Снутрс, да только померли все друзья его.
Рикимер, от забавы отставать не желая, коня своего к друзьям, в пыли барахтающимся, направил и вздыбил над ними, пугая. Дядя Агигульф с Арнульфом в разные стороны раскатились, от копыт уходя. После же объединились и Рикимера из седла вынули.
Пока друзья друг друга приветствовали, вышел Ульф. На брата своего и приятелей его только взгляд метнул и поморщился; после к Снутрсу голову поднял (тот в седле неподвижно сидел) — и видно было, что обрадовался ему Ульф. Несказанно обрадовался.
Был этот Снутрс таков, что раз увидев, больше его не забудешь. Мослатый, весь какой-то выцветший, выгоревший, вылинявший, будто долго под солнцем лежал: глаза тусклые, светло-голубые, брови и волосы как желтоватая пакля — не поймешь, седые ли. А как посмотрит на тебя, так не по себе делается. Снутрс глядит, будто кишку за кишкой у тебя в животе перебирает.
А Ульф перед ним едва не стелется. Это Ульф-то!..
А про Снутрса Агигульф нам потом вот что рассказывал. Ульф его чуть ли не за отца родного почитает. Оттого так и стелется перед ним. Ведь раньше как оно было. Жил в бурге воин один, Фретила его звали. Его дедушка наш Рагнарис хорошо знал.
И был этот Фретила воином великим. Обоеручным боем владел Фретила. С двумя мечами бился, щитом же брезговал. Трусами называл тех, кто с щитом в бой ходил. Оттого и недолюбливали в дружине Фретилу. Особняком держался.
Однако Ульфа заприметил. И учить стал. Тяжко было учение Ульфа, ибо не жалел его Фретила. Смертным боем бил Ульфа, он, Агигульф, сам видел. И при Рагнарисе бил, а Рагнарис лишь смеялся.
Доволен был Рагнарис, что Фретила Ульфа учит. Редкостное это умение — обоеручный бой. И радовался Рагнарис, что семя его умение это воспринять способно.
Учил Фретила Ульфа, учил — и выучил. Стал и Ульф двумя мечами биться. Ни в чем Фретиле не уступал. И столь же угрюм стал и высокомерен. Прямо как герул.
Фретила тот в бурге во время чумы помер. Не спасло Фретилу умение его. Это оттого, что семя у фретилы, должно быть, слабое было. А вот у дедушки Рагнариса оно сильное было. И у него, у Агигульфа сильное. У герулов теперь оно тоже сильное, потому что укрепил его Агигульф. Вот когда он, Агигульф, в великом сражении смерть славную примет, трупы врагов тыном вокруг себя нагромоздя, — вот тогда-то герулы и подомнут нас. Ибо сильнее нас семенем окажутся.
Когда племя герульское, дядей Агигульфом укрепленное, в силу вошло и Ульфу глаз выбило и, в плену его бесславно потомив, отпустило, лишился Ульф вместе с глазом вторым обоерукого боя. Ибо для того широкий обзор надобен. А с одним глазом какой обзор? Половинный, считай. Узко стал глядеть Ульф. И мысли стали у Ульфа узкие.
Дядя Агигульф хорошо помнит, как Ульф после увечья впервый в бург приехал. Каждой бабы шарахался. Дядя Агигульф — брат ведь! — над ним тогда опеку взял. И ничего, пообвыкся Ульф. Умом, правда, так и остался узок.
Вот тогда-то и сжалился над Ульфом Снутрс. Снутрс и сам разумом неширок, потому родную душу почуял и обучать Ульфа начал, как со щитом биться. Ибо пришлось Ульфу в левую руку щит взять, как ни презирал он прежде щит.
Однако великое умение Фретила в Ульфа вложил — даже на бой со щитом хватило. И вскоре вновь уже стал заноситься Ульф, ибо опять не стало ему равных (Фретила-то помер).
А Снутрса с той поры почитает. Ибо никто в дружине не соглашался с Ульфом сражаться, руку Ульфу набивать — памятны были и насмешки ульфовы, и высокомерие его былое. Один только Снутрс не погнушался. А Ульф — он хоть и узок умом, хоть и чванлив, но добро помнит очень долго. Хотя зло — еще дольше.
