Петр Краснов - Опавшие листья
Николай Федорович вызвал вахмистра. Смуглый, черноусый красавец карьером, с вахмистерским шиком, подлетел к войсковому старшине и осадил заскользившую по мерзлой траве лошадь.
— Вот что, Калмыков, — сказал Николай Федорович, — продвинься до «муллушек». Оттуда налево, на восток, понимаешь, — и до черного протока тяни лавой, шагов на десять один от другого. Дотянул и, отличное дело, сигнал дай "вперед".
— Понимаю, ваше высокоблагородие.
— Ну, айдате с Богом!
Сотня зашуршала по камышам, сбивая с них ледяные футлярчики, и скрылась.
Федя стоял в двадцати шагах от камышовой стены. Вправо, на кочке, сидел Огурчиков и, как заяц, поводил губами. Влево, за пучкой сухой, зеленовато-серой травки, устроился Грибанов. Положив ружье на колени, он задумчиво смотрел вперед. Тишина была мертвая. Шорох раздвигаемых казаками камышей затих, и казалось зловещим камышовое море. Странно было думать, что там есть жизнь, что вот-вот выскочат оттуда дикие козы, джейраны, кабаны, вылетят фазаны.
Солнце сверкало на инее. Таяли серебряные сосульки и алмазною капелью упадали на окристаленную инеем траву. Теплело. Застывшие в стременах ноги у Феди отогревались. Федя слышал, как тикали серебряные часы в карманчике шаровар. Прошло около получаса.
Вдруг влево, далеко, совсем не там, где ожидал Федя, прозвучал хриплый сигнал, повторился и сейчас же ожили людским гомоном камыши.
— О-гэ! О-оо! А-ай… О-гэ! О-го-го-го! — раздавались далекие голоса загонщиков.
Камыши точно насторожились. Дрогнули, выпрямились… и стали тихие… ждущие… Казалось, что не приближались крики, но раздавались все на одном месте. Смолкнут, затихнут и опять начнут, сперва несмело, потом громче: 0-гэ!.. А-а-а!.. А-яй!.. О-гэ!..
Федя вытянулся, держа ружье наизготовку. Старался заглянуть в самую гущу. Грибанов по-прежнему беспечно сидел с ружьем на коленях. Во рту у него шевелилась соломинка.
Солнце ярко светило. Две краски были в природе: синяя — неба и желтая — земли. И бесконечно глубоки и прозрачны были обе…
— "Что?.. Что выйдет на меня?.. — думал Федя. — Господи! хотя бы кабанчик… Кабана пошли мне, Господь!".
Он поднял курки и твердо помнил: в левом пуля.
"Как он пойдет? Будет ли красться между камышей или мелькнет черной тушей? Вот бы такого свалить, как у командира полка чучело. Одна голова — два пуда, а клыки кверху загнуты, как у слона, плоские, как ножи, с коричневым налетом… Я бы клыки подарил Наталье Николаевне… И все казаки увидали бы тогда, какой я стрелок…"
И вдруг… Ф-ррр… совершенно неожиданно, так, что Федя вздрогнул, недалеко от него взвился в небесную синеву красавец красно-желтый фазан-петух и блеснул золотом своих перьев в солнечном блеске.
Федя быстро выстрелил… "Попал?.. Нет? Почему не падает?" — и в ту же минуту раздался выстрел Грибанова, и фазан, описав золотистым телом дугу, сначала медленно, потом все скорее и скорее полетел на землю и грузно ударился о кочку. Казак-вестовой, бросив лошадей, подошел, поднял его за лапы и осмотрел восхищенным взором красивую птицу. Потом не спеша стал увязывать его в торока.
В его медленных уверенных движениях было что-то, что задевало Федю. Точно какое-то превосходство над ним «своего» офицера показывал казак. И, совершенно забывшись, Федя глядел на казака, увязывавшего фазана.
— Кусков!.. Поручик Кусков, — раздалось слева от него. Грибанов показывал рукой на камыши. В тридцати шагах от Феди в камышах стоял серый козел. В переплете камышин Федя видел его стройное тело, поднятую голову с маленькими рогами, с блестящими, как мокрый чернослив, глазами и с большими ушами, подбитыми белою шерстью. Козел смотрел на опушку, точно решал, опасно или нет броситься на чистое.
В левом стволе у Феди была разрывная пуля, в правом пустой патрон. Он приложился. В ту же секунду козел бесшумно исчез в камышах. Близко слышны были голоса загонщиков.
— О-яй!.. Разбуди! Разбуди его маленькой!.. Смотрит… лева… лева… козел пошел… Левый фланок смотрит: козел…
Трубач играл на трубе какие-то рулады. Далеко вправо четко грянул одиночный, как показалось Феде, какой-то солидный выстрел, и Грибанов уверенно сказал: — Попал!
Камыши затрещали, валясь и разгибаясь. Показались темные фигуры казаков, продиравшихся сквозь заросли.
Раскрасневшиеся от крика, мороза и солнца казаки выезжали на поляну, обмениваясь впечатлениями.
— Кабан сквозь хронт прошел. Во! Здоровый какой кабан! Как лошадь. Я аж испужался.
— Три козы вправо ушли.
— А козла кто завоевал?
— Самсонов, войсковой старшина. Вот несут. Охотники сходились к левому флангу. К Феде шел Николай Федорович. За седлом его лошади мотался притороченный козел. Казаки осматривали его. Федя вмешался в их толпу. Глаза у козла были подернуты синеватою пеленой и смотрели с невыразимо жуткою тоской. Рожки были о трех окрайках, ноздри и нижняя губа в крови. При движении лошади беспомощно и жалко болтались ножки с маленьким черным, раздвоенным, упругим, точно сделанным из гуттаперчи, копытом.
"Эх я раззява какой! — с тоскою думал Федя, — ведь мой был! Мой… Вот как стоял, приложиться и мой… И фазан мой! Экий я какой…"
У Николая Федоровича был довольный вид и он шел, притворно скромный, принимая поздравления.
— С полем!
— С полем! — раздавались голоса сходившихся охотников.
— Ну, что же, господа, золотого времени терять не приходится, давайте, отличное дело, садиться да и ехать. Славного петуха свалил, Семен… А я слыхал, еще один выстрел был у вас. Кто стрелял?
— Это я, — сказал Федя, краснея до слез, — по фазану.
— Он прямо на стык стрелял, — сказал Грибанов, — невозможно попасть.
Федя благодарными глазами посмотрел на Грибанова.
XIV
Казаки, огибая камыши, пошли колонною к «муллушкам». Охотники по одному врезались в камыши и длинною вереницею поехали за Николаем Федоровичем.
Мокрые камыши осыпали Федю тысячью капель, падавших ему на уши, на щеки, за воротник. Было совсем тепло. И страшно было, что под ногами лошадей гудела чугуном замерзшая земля и все внизу было покрыто инеем.
— Николай Федорович, а Николай Федорович, левее надо бы, — сказал Грибанов, догоняя Николая Федоровича.
— Куда же левее? В аккурат на черную промоину выйдем, — ответил Николай Федорович.
Камыши над головами мотали метелками. Ничего кроме блестящих бледно-желтых стволов и сухих серых листьев. Но Николай Федорович и Грибанов определяли направление по каким-то им одним известным приметам. Маленькая серая лошадь Николая Федоровича с завившеюся, как у барана, мокрою шерстью деловито ступала тонкими ногами, продираясь сквозь камыши, и недовольно фыркала, когда острые листья ей лезли в нос и в глаза.
— Ну, конечно, — верно, — сказал Николай Федорович. Камыши расступились. Образовалась прогалина.
На ней — замерзшее болото, перерезанное узким ручьем, сочившимся в глубокой щели. Лошади ловко, как кошки, перепрыгивали через него и карабкались по скользким кочкам.
Огурчиков упал вместе с конем.
— Кто там, — оглянулся Николай Федорович. — Ну, конечно, Огурчиков!
— Не ушиблись? — спросил Грибанов.
— Нет, ничего, — сказал, вставая, вымазавшийся в иле Огурчиков.
— Он повод затянул, — мрачно сказал толстый есаул, — ну, конечно, и громыхнулся о землю.
— А вы, Огурчиков, — сказал делопроизводитель, — как я, бросайте повод и держитесь за спасительницу.
— Будет вам! — сказал строго Грибанов, — на номерах ведь!
— Разве приехали?
— А то нет!..
Едва расставили стрелков, как зазвенел над камышами сигнал и поплыли по ним тревожные крики загонщиков.
Сейчас же вправо грянул выстрел, за ним другой, третий… Федя напряг внимание, крепко сжимая руками ружье.
"Мамино ружье! — думал он. — Мамино ружье, выручай! Мама! Помоги мне… Ну же!.. На меня!.."
Огонь шел по всей линии. Какой-то зверь, зажатый между кричащих загонщиков и стреляющих охотников, решился мчаться туда, где была тишина. Загонщики не видели его, но, поощренные частой стрельбой, они кричали громче, и трубач непрерывно трубил "наступление".
Черная масса громадного зверя мелькнула в камышах. Федя выстрелил картечью, потом пулей.
— Кабана подбили! — крикнул Грибанов, и сам, как вепрь, кинулся в камыши наперерез уходившему к загонщикам зверю. Федя увидал, как Грибанов остановился и выстрелил. За ним верхом, с обнаженной шашкой в руках влетел в камыши его вестовой и тоже остановился; радостно взмахнув шашкой, соскочил с лошади, бросил ее и с Грибановым побежал в камыши.
Федя не в силах был оставаться на месте. Размахивая ружьем, он побежал к ним. В густой чаще камышей черным бугром поднималась громадная косматая туша. Кабан еще был жив. Он озирался маленькими злобными глазами, пытался встать и, когда к нему приближались, злобно хрюкал и мотал головою.
