Петр Краснов - Опавшие листья
Федя говел. Он искренно, со слезами и верою каялся и, когда на другой день сзади белой, в кисее с белыми бантами, светлой, сияющей Наташи подходил к чаше со Святыми Дарами, он был счастлив.
Ни слова не было сказано между ними о любви. Федя читал по вечерам вслух, Наташа шила или работала по хозяйству. Николай Федорович курил или набивал патроны, мечтал о пролете уток, гусей и лебедей, о поездке на реку Или, на охоту. Наташа и Федя часто ездили верхом. Наташа в длинной серой черкеске, в черной папахе отца с алым верхом на казачьем седле казалась меньше ростом и более хрупкой. Они говорили о езде, о посадке, об удали, об институте, о Тамерлане, который был в этих местах, о лошадях, о китайцах, о Таранчах и никогда не сказали ни слова о том, что они переживали.
Весь Джаркент знал, что они — жених и невеста. Николай Федорович покручивал свой черный ус и приговаривал: "отличное дело", а сам присматривался к Феде, слушал его, сближался с ним на охоте. На пасху он выпил с Федей на «ты». Наташа смеялась и радовалась этому, но ни Федя, ни Наташа в чистом и нежном цветении своей любви не думали сказать последнего слова. Они искренно возмущались доходившими до них сплетнями Джаркента, не могущего никого оставить в покое.
XXV
Борохудзирская роща была еще черна. Только на концах старых карагачей кое-где желтым налетом показались почки. Вправо от дороги была каменистая пустыня, влево стоял темный лес.
Сквозь переплет ветвей показались «муллушки» с крутыми белыми куполами.
Федя с Наташей подъезжали к опушке.
— Как нынче запоздала почта, — сказала Наташа. — Неужели и сегодня не встретим… А мне так хочется познакомиться с вашей сестрой Липочкой. Она красивая?
— Нет… Но она… Она страшно милая… Она, как моя мама. Вся для других. У ней «себя» нет.
— Она не такой сорванец, как я, — сказала Наташа.
— Что вы, Наталья Николаевна.
— Ну, конечно, конечно… У меня страсть поработить всех. Я как Тамерлан!.. О, как бы я хотела быть Тамерланом.
— И все-то вы на себя клевещете, Наталья Николаевна.
— Идти походом, а сзади тысячи повозок, вьюки, обозы, пустыня, горы и города турецкого Востока… А что такое Лисенко? Вы его знаете?
— Я помню его гимназистом. Тогда я преклонялся перед ним.
— Почему? — Стыдно сказать. Он ходил гимназистом в трактир «Амстердам», куда было запрещено ходить.
— Он, должно быть, такой же пьяница, сударь, как и вы.
— Нет, я думаю, он теперь не пьет. Жизнь его сильно скрутила. Из гимназии его выгнали и он почтовый чиновник.
— Что же, это хорошо, — думая о чем-то другом, сказала Наташа и вгляделась в пустыню.
— Почта!.. Правда!.. Почта… Как я рада! Сейчас увижу вашу милую сестру. Ужасно странно, Федор Михайлович, что у вас есть сестра и уже замужняя.
Почта неслась в облаках пыли на трех тройках. Мимо промчались, звеня колокольчиками, тяжелые телеги с большими черными баулами. На баулах сидели покрытые пылью почтальоны. За этими телегами, далеко оттянув, чтобы не попадать под пыль, ехал тарантас, запряженный парою. И уже издали Наташа увидела широкую соломенную шляпу канотье и длинную серую газовую вуаль рядом с высокой фигурой в белом кителе.
Федя и Наташа слезли с лошадей и привязали их у дерева. Тарантас остановился. Липочка выскочила из него и бросилась к брату.
Она откинула вуаль. Загоревшее и зарумянившееся на солнце пустыни лицо Липочки светилось счастьем. Большие, лучистые, добрые глаза скрадывали неправильность ее черт. Высокая и стройная, в простом дорожном платье она казалась красивой.
— Федя! — воскликнула она. — Вот ты какой! Как я рада, что мы вместе… Все легче будет.
Наташа стояла в стороне. Липочка всмотрелась в нее, чуть щуря свои близорукие глаза, и кинулась к ней, протягивая обе руки. Наташа сделала робко шаг навстречу.
— А это?.. Я не ошибаюсь… Вы… Наташа? Самсонова?.. Твоя невеста, Федя!
Точно этим словом сестры была снята какая-то пелена с глаз Феди и Наташи. Они поняли, что «да», и без слов и объяснений, само собою вышло, что они жених и невеста.
Оба смутились. Наташа горячо обняла Липочку и поцеловала ее.
— А вот, — сказала Липочка, — позвольте представить… мой муж — Венедикт Венедиктович.
Лисенко снял с пыльной головы фуражку и почтительно пожал руку Наташи, потом расцеловался с Федей.
— Видишь, Федя, — сказала Липочка, — я не была права. Права была мама.
Она сломила темную веточку карагача, усеянную мелкими клейкими листочками.
— Опавшие листья тихо гниют у подножья деревьев… Их смела жестокая буря… Они умерли, потому что должны были умереть… А на месте их уже показались новые побеги, и молодая жизнь идет на смену старой. Мы с тобою уцелели… Мы не опавшие листья… Мы будем строить новую жизнь, искать красоту и правду, пока не пробьет наш час. Только тогда мы опадем… по воле Божьей?.. Куда же мы, Федя?
— Папа очень просит вас к нам. Пообедаете, а потом он отвезет вас на вашу квартиру подле почты, — сказала Наташа.
Тарантас покатился, Федя с Наташей поскакали, показывая дорогу.
Николай Федорович ждал их у калитки.
— С вашей дочкой, невестой моего брата, я уже познакомилась, — сказала Липочка, подавая ему руку.
Какое-то облачко как будто нашло на загорелое лицо Николая Федоровича. Точно тысячью мелких морщинок покрылось оно и как-то постарело сразу. Но оно сейчас же и прояснилось.
— А Наташа заневестилась уже, отличное дело… — сказал он.
Наташа, покраснев до самого края кокетливо сбитой набок папахи, ответила в тон отцу:
— Я не знаю, папчик, отличное дело, как это вышло.
— Эге, коза, да ты уже отца передразнивать стала. Что же будет, как поженитесь! Ну, жених! Позволь мне обнять тебя, раз уже так вышло.
— Да разве это… — спросила Липочка, — вы только сейчас узнали? Кажется, я и правда села в калошу.
— Знали-то мы это давно, отличное дело, — сказал Николай Федорович, — да только никому этого не сказывали.
