Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)
И среди этого мрачного беспорядка, не обращая внимания на тех, что вошли в палату, слонялся хозяин жилища, сын Долгорукого Ярослав, как об этом сказала Дулебу княжна Ольга, на его княжеское происхождение указывала и эта палата, и серебряная посуда, выставленная возле огня, и дорогие меха, развешанные на стенах, и сапоги, стоявшие почему-то на столе, и дорогая, тканная золотыми грифонами хламида, наброшенная на плечи князя, поверх белой полотняной одежды. Сам же князь Ярослав не имел в себе ничего славянского, - это был настоящий половец, невысокий, широкоплечий, узкоглазый; с реденькой чёрной бородкой и острыми, как стрелы, усами. Босой, поднимаясь на цыпочки, словно бы подкрадываясь к невидимой добыче, с хитрым сверканием в чёрных глазах, зацепив железной кочергой огромное обугленное полено, которое немилосердно дымило, он прокрадывался куда-то в дальний угол палаты, продвигался не прямо, а зигзагообразно, тащил по белому каменному полу чёрное полено, прочерчивая кривую своего путешествия, рассеивая вокруг дым и чад.
- Брат мой князь, - позвала его сестра, - мы в гости к тебе.
Ярослав съёжился, сделал вид, что ничего не слышит, и завертелся вокруг стола со своим поленом, то проталкивая его вперёд, то быстро отскакивая в сторону.
- Князь Ярослав, ты меня слышишь? - подошла к нему вплотную Ольга.
- А? Что? - встрепенулся тот. - Кто здесь? Это ты, Оленька?
- Брось ты полено в огонь, зачем оно дымит?
- Считаешь, что нужно бросить?
- Да.
- Так я брошу. Вот только протолкну его. Знаешь куда?
- В огонь.
- И верно. Всё идёт в огонь. От огня ничего. Один лишь дым. А в огонь - всё!
Он схватил полено руками, отнёс его к печи, швырнул в огонь, возвратился к сестре, вытер руки о свою хламиду, тканную чистым золотом.
- Вот и приехал к тебе лекарь, брат мой князь, - сказала Ольга, и Дулеб прошёл вперёд от порога, чтобы показаться князю.
- Лекарь?
- Лекарь из Киева.
- Ты из Киева? - спросил Дулеба Ярослав.
- Из Киева.
- В Киеве живёт Ярослав, прозванный Мудрым. Я тоже Ярослав.
- Он давно не живёт, - сказала ему сестра. - Ярослав Мудрый умер. В Киеве похоронен, в святой Софии, в мраморной корсте белой, а на ней цветы и птицы высечены, как на суздальских соборах.
- Ярослав Мудрый в Киеве, а я в Суздале. А почему назвали меня Ярославом? Чтобы мудрым был? Мудрость передаётся в третьем колене.
Он начал загибать пальцы на руке:
- Всеволод - первое колено. Мономах, дед мой, - колено второе, а третье - князь Юрий, отец мой. Вот он и должен был называться Ярославом, а не я. Ты, лекарь, всё знаешь. Зачем меня назвали Ярославом? Для глумления?
Дулеб молчал.
- Почему молчишь? Приехал из Киева, должен говорить!
- Не знаю, что молвить, - тихо сказал Дулеб. - Не моё дело вмешиваться в дела высшие, хворости насылаются не людьми, имена же даются людьми. Разбираюсь в хворостях, в именах - нет.
- Не говори покорно, ибо напоминаешь мне о моей собственной покорности, которой стыжусь и которую ненавижу. Вспомнил о делах высших, а чьи они?
- Княжеские, - вмешалась Ольга, - ты князь и княжеского рода.
- А почему я князь?
- Потому что родился им.
- Разве можно князем родиться?
- Всё зависит от воли бога, брат мой князь.
- Почему ты называешь меня братом?
- Потому что я твоя сестра.
- Не знаю тебя. И никого не знаю. Имею одного лишь брата по имени Китан. Ты слыхал о нём?
- Это наш брат князь Андрей. Китаном называла его покойная мать.
- Не знаю князя Андрея. Никого не знаю. Ибо вы русские, а я половец. Я половецкий хан Семичуга.
- Хан Семичуга умер этим летом.
- Я не умер. Я спрятался в грозе, а потом упал на землю и прополз в травах ящерицей и очутился тут, чтобы не дать вырубить липы. Когда вырубят липы, не будет мёду, а я люблю мёд. Липы беззащитны. Они вырастают медленно, намного медленнее, чем люди. Поэтому каждому, кто срубит липу, нужно отсечь голову и прибить её к пеньку. Вон тот пенёк, ты видишь его?
- Нельзя допускать жестокость, князь мой брат, бог покарает тебя за жестокость, ты не захочешь гневить бога.
- Бог не карает никого, и бог никогда ничего не делает, только люди, людям суждено делать что-нибудь злое или доброе. В этом их назначение, их радость, их извечное проклятье. Ибо если что-нибудь делаешь, непременно при этом кого-то обижаешь. Я не допущу, чтобы обижали деревья. Потому что они беззащитны.
- За деревья нужно молиться.
- А что такое молитва? Слово для слов. Сплошная безвыходность. Бог заперт в молитве навеки. Он не имеет выхода оттуда. Он освещается изнутри, будто изумрудная раковина, а внешне его не видно и не слышно, и его никогда нет. Одни слова. Поэтому люди сами должны всему давать толк. Вот видишь череп? Это предостережение всем. Я долго не мог найти себе череп. Мне прислал его из Киева Петрило. Восьминник Петрило. Ты не знаешь его. Он добр ко мне. Всегда присылает подарки из Киева. Ты видел Петрилу в Киеве, лекарь?
- Да, - ответил Дулеб, не зная, как ему относиться к этому полоумному князю, - мы были с ним на обеде у Ивана Войтишича, воеводы.
- Ты, Олюня, не знаешь Петрилу. Это тот, что убил боярина Кучку в Москве. Наш отец простил его.
- Князь Юрий всем прощает. Он добрый.
- Добрый? Зачем же послал на смерть моего брата Ивана?
- Разве он хотел ему смерти? Он послал братьев Ивана, Андрея и Ростислава, в помощь Святославу. Я рассказывала тебе об этом не раз.
- Рассказывала? Не знаю.
Ольга прыгнула на стол, примостилась там, поставила свечку на краю.
- Ты знаешь князя Юрия. Он хочет, чтобы всем людям было одинаково.
- Никогда одинаково всем не будет! - горячо воскликнул Ярослав. Никто не в состоянии дать всем сразу одинаковую землю. Ни землю, ни воду, ни даже воздух. Одни дышат зелёными ветрами равнин, другие - тягостными испарениями болот, третьи - гнилью лесов. За что тогда умер мой брат Иван?
- Говорю же тебе, князь мой брат, что к отцу нашему прислал в то лето письмо бывший заклятый враг Святослав Ольгович. Писал: "Брата моего Всеволода бог взял. Игоря Изяслав захватил. Иди в русскую землю, в Киев! Смилосердствуйся! Высвободи брата, а я тебе буду, надеясь на бога и силу животворящего креста, помощником". Тогда и послал князь Юрий полки с Иваном, братом твоим.
- А его отравили Ольговичи.
- Он простудился и умер.
- Они его отравили, там всех травят, я знаю. Вот лекарь скажет, он знает. Лекарь, скажи, в Киеве всех отравляют?
- Дивен твой вопрос, княже, - стараясь не раздражать полоумного, сказал Дулеб.
- Не умеешь ответить? Боишься? А ты не бойся. Князь Юрий, отец мой, добрейший среди князей, а я - добрейший среди его сыновей. Не нужно и спрашивать никого. Всё это знают. И в палатах наших всем всегда лучше всего. Тут едят четыре раза в день, каждый засыпает, когда захочет, и спит, где ему захочется. И всюду здесь есть всё, что нужно. Видишь, вон там, в паволоке и горностае, это для княжеского зада. Ибо и он имеет свой нрав.
Ольга соскользнула со стола, схватила свечник, взмахнула им перед лицом Дулеба.
- Оставим его!
Вывела обоих в переход, указала на дверь:
- Там будете спать. Брата не бойтесь. Он добрый.
И ушла, забыв посветить им.
Однако оказалось, что в их помещении точно так же горели, постреливая, дубовые дрова в пристенной печи, и в красных отблесках огня увидели они свои постели, мягкие и чистые, увидели стол, с питьём и кубками, лавки, застланные медвежьими шкурами.
- Вот уж! - обрадованно бросился к постели Иваница. - А то уж я думал, что на этом свете не посплю никогда на мягком да в тепле! Как можешь выдерживать, Дулеб, всё это?
Дулеб почти не спал остаток этой ночи. На короткое время провалился в безмолвие забытья, но сразу же и вынырнул оттуда, немного полежал, следя за тем, как угасают последние угольки в недавно ещё буйном костре, потом потихоньку оделся и вышел в переход. Долго блуждал впотьмах, какие-то двери попадались у него на пути. Он без колебания толкал их, проходил дальше, одно время ему показалось, что он кружится на том же самом месте отчаянно и безнадёжно. Но именно тогда, толкнув ещё какую-то дверь, очутился под рассветным небом.
Под ногами у него был снег. На белой земле стояли белые, призрачно длинные княжеские палаты, внизу спокойно темнела река, а за рекой поднимался лес, взъерошенно-седой снизу, в стволах, и девственно-зелёный в верхушках, сочные краски которых не приглушались ни снегом, ни предрассветной мглой.
Всё было будто знакомым Дулебу давно-давно… Он в самом деле когда-то побывал в похожем месте. Только там был не дворец, а простая хижина охотника, и под высоким берегом текла другая река, и стоял он тогда под рассветным небом, ожидая солнца, не один, а вдвоём с Марией. А перед тем у них была ночь в хижине среди снегов, и тело Марии тоже было белое, будто снега вокруг, только не холодные, а горячие-горячие снега. Это относилось к явлениям противоестественным, такого быть никогда и не могло, он не хотел поддаваться воспоминаниям; навеки утраченное прошлое вызывало в его сердце лишь тупую боль и полнейшее равнодушие к жизни, а ему нужно жить, если и не для самого себя, то хотя бы для завершения дела, на которое натолкнул его случай, а теперь вдохновляло стремление послужить истине.
