Том Холт - Александр у края света
Я молчал, как рыба, и не сказал, что коли он так думает, то с его стороны было бы очень мило не стирать с лица земли большую часть нашей семьи при Херонее — да, я об этом слышал; бывает, что тут еще скажешь.
Он вроде как улыбнулся и сказал:
— Знаешь, Эвдемон, думаю, мы с тобой очень похожи.
Тут я его совсем не понял.
— Господин, — сказал я, и вроде бы сказал вежливо.
— Мы оба, — продолжал он, — нашли свои пути в жизни; наш путь — служба, друг мой, служение чему-то за пределами здесь и сейчас. Мы принадлежим не моменту, а вечности. Ты согласен?
— Господин, — сказал я.
Он кивнул, как будто я отпустил какое-то необычайно меткое замечание.
— Поэтому я знаю, — сказал он, — что лучшей наградой для тебя стала бы возможность служить самым доблестным и самым эффективным образом; и тут мы возвращаемся к учению твоего брата. Уверен, ты знаком с его теоретическими работами по искусству войны, в особенности касательно осад.
— Господин, — сказал я.
— Поразительно новаторский подход, — продолжал он. — Просто удивительно, как человек без военного прошлого оказался способен на столь глубокие прозрения.
(Ты не забываешь, кстати, что всю эту белиберду обрушивал на меня пацан двадцати, кажется лет от роду? Даже самые нудные старые пердуны в Собрании не настолько высокопарны. Надо отдать тебе должное, братец, ты определенно научил его всему, что знал об ораторском мастерстве).
— Когда мы отправимся в Азию, — говорил он, — я намереваюсь собрать осадный обоз, организованный и экипированный в соответствии с принципами статической войны Эвксена, и включающим все усовершенствования, разработанные им в данной области военной науки. И я хочу, Эвдемон, чтобы ты принял в этом участие. В конце концов, кто, как не ты, лучше всех способен понять его начинания? — ведь ты его брат, что делает тебя наиболее удачной кандидатурой, коль скоро мы лишены его собственного общества. Поэтому я бы хотел формально предложить тебе позицию синтагмарха инженеров, с полномочиями прямого командования антиповстанческими операциями.
Ну и ну, думал я, шагая прочь в сопровождении какого-то секретаря; не так уж и плохо получилось, как сказал один парень, промазав стрелой по волку и попав в тещу. Определенно юный царь Александр — очень странный тип, однако должность синтагмарха инженеров, в мои-то годы, и практически штабная работа, как ни погляди, неплохое достижение. Разумеется, я был совершенно озадачен всей этой болтовней про Эвксена из Афин и его поразительным вкладом в искусство войны... (— Я тоже, — заметил я) ...но будучи человеком практического склада (продолжал Эвдемон), я выкинул ее из головы и на радостях закатил колоссальную пьянку, как поступил бы на моем месте любой рациональный человек. Следующим утром, чувствуя себя не очень хорошо, я передал свой вспомогательный пехотный отряд прибывшему на замену офицеру и явился с докладом в штаб инженерного корпуса.
Едва я вошел туда, то сразу понял, что начальник корпуса мне не рад. У него было выражение человека, честно и ответственно выполняющего свою работу, на которого с самых верхов вдруг свалилось какое-то совершенно постороннее дерьмо; и теперь ему надо одновременно и следить, чтобы оно не нарушило жизнедеятельности его подразделения, и делать восторженное лицо.
— Значит, ты и есть Эвдемон, — сказал он.
— Господин, — ответил я.
— Хорошо, — сказал он. — Пчельник.
На сей раз у меня и вправду появилось ощущение, будто меня разбудили посередине какого-то исключительно безумного сна.
— Прошу прощения, господин, — сказал я. — Но что ты только что сказал?
— Ты офицер, который будет командовать пчелами, — сказал он и ухмыльнулся. Мне это не понравилось. — Ну, — продолжал он, — все, что я могу, это пожелать тебя всяческих успехов. Главное, смотри, чтобы проклятые твари никого не искусали.
Что же, братец, я надеюсь, что теперь тебе по-настоящему стыдно, поскольку твои грехи наконец предстали перед твоими очами, и если бы ты не сломал мне ногу, я был свернул твою поганую шею прямо сейчас; так что, может, ты не так уж и глуп. Когда я через несколько минут явился к новому месту службы, я понял в точности, что ты натворил. Ты взял эту белиберду о пчелах у Энея Тактика и выдал за собственную идею, которая до такой степени впечатлила этого клоуна Александра, что...
(— О пчелах?
— Закидывать ульи с пчелами в подкопы, чтобы изводить вражеских саперов. И подумать только — ведь это же я сам тебе о них рассказал…
— Клянусь тебе, — перебил я его, — на могиле сына клянусь, я никогда ничего подобного не делал.
— Александр сказал — делал. То есть, — уточнил он, — ты понял, о чем я. Он сказал, это была твоя идея.
— О, конечно, — ответил я яростно. — А еще он говорил, что я был его наставником и мудрейшим человеком на свете. И при всем при этом ты веришь его словам больше, чем моим?
Эвдемон несколько мгновений всматривался в меня.
— Хочется тебе верить, — сказал он, — но я слишком хорошо тебя знаю. Человек, который зарабатывает на пропитание с помощью ручной змеи в винном кувшине, не может быть слишком щепетильным относительно своих источников. И если уж мы об этом заговорили, я предлагаю тебе перестать мне врать. Меня бесит, когда мне врут).
Так или иначе (продолжал Эвдемон), вот тебе ответ. Ты спрашивал, что ты такого сделал, что исковеркало мне жизнь, и я тебе рассказал. Из-за тебя я из успешного, компетентного профессионального военного в мгновение ока превратился в пасечника. И все, что я могу тебе сказать, это спасибо.
Спасибо тебе, так тебя в сраку, огромное.
Глава двадцатая
— Ладно, — сказал я. — Я понимаю, как ты пришел к мысли, будто это твое назначение к инженерам — моя вина. Но это довольно далеко от исковерканной жизни, как ни посмотри. Он скорчил рожу.
— Да ты просто не понимаешь, — сказал он. — Ты действительно ни шиша не втыкаешь. Вопрос тут вот в чем: хватит ли мне терпения и сил растолковать тебе это?
Я пожал плечами.
— Как тебе угодно, — сказал я. — Разумеется, мне до смерти хочется услышать, как ты провел все эти годы, но если тебя гложет некая иррациональная неприязнь…
— Иррациональная неприязнь, — повторил он и слегка поерзал, пытаясь облегчить боль в ноге. — Ты знаешь, мне бы не помешала трость. Скажем, обломок копейного древка как раз подошел бы. Такой, знаешь, достаточно длинный, чтобы прямо с этого места разбить твою тупую рожу. Слушай, Эвксен, меня не гложет иррациональная неприязнь, как ты изящно выразился. Меня гложет совершенно рациональная неприязнь, и сама мысль о том, что к тому моменту, как я встану с этой койки, ты окажешься в безопасности в своей долбаной Согдиане, заставляет меня...
Я вздохнул.
— Хорошо, — сказал я. — Расскажи обо все. Может быть, рассказ поможет тебе успокоиться.
— И не рассчитывай на это, братец, — он зевнул, и я заметил, что у него не хватает двух передних зубов. — Тем не менее я думаю, что будет правильно и хорошо поведать тебе, что ты натворил. После этого, если в тебе осталась хоть капля совести, ты уберешься с моих глаз и повесишься, чтобы избавить меня от лишних хлопот.
Представь себе, дорогой брат (сказал Эвдемон), жизнь пчелы. Ты же философ, и я не собираюсь учить тебя твоему ремеслу, если здесь употребим этот термин; но не приходило ли тебе в голову, что за вычетом некоторых несущественных деталей, вроде размера или умения летать, люди и пчелы похожи, как... ну, скажем, братья? Судя по тупому выражению твоего лица, определенно не приходило, поэтому я сейчас все объясню.
Люди строят. Пчелы тоже. Люди живут сообществами. Пчелы тоже. В идеале, люди трудятся совместно для достижения общей цели, общего блага, всеобщего процветания. Пчелы тоже. Люди иной раз оказываются способны на крайнюю самоотверженность, жертвуя жизнью ради дома и семьи. Пчелы тоже. Люди владеют территориями и любят выколачивать дерьмо из захватчиков и незваных гостей. Пчелы тоже. Человеческие сообщества состоят из работников внизу, людей получше в середине и главного начальника наверху. Пчелиные тоже. Говоря по правде, с тех пор как возникли города, люди пытались жить настолько по-пчелиному, насколько могли; порядок, преданность, усердие, жертвенность, не говоря уж об отсутствии личных свобод и слепой нетерпимости ко всем прочим живым существам. Люди не могу, по крайней мере, на нынешний момент, летать, и ими не правят женщины; если не считать этого, все различия человека и пчелы заключаются в размерах, а размер, как говорится — не главное.
В общем и целом я не люблю пчел; никогда не любил и уж точно никогда не полюблю. Отчасти потому, что от их гудения у меня ноют зубы и мне не нравится, когда меня кусают, но это пустяки. Больше всего меня выводит из себя, думаю, это угнетающее сходство между ними и мной. Как это отец говорил нам, волоча к очередному учителю: тяжко трудись, внимательно учись, наблюдай, вникай, и в один прекрасный день ты станешь таким, как он. Ну так вот, я смотрю на Пчелу, на ее опрятную форму, на ее встроенность в иерархию, ее беспримерную преданность и копье установленного образца, торчащее из задницы, и вижу себя. Насмотревшись, я давлю ее, если хватает проворства.
