Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин
Она не поделилась страшными воспоминаниями с Петром Ивановичем. И молчала до самой смерти.
«Вот если бы рядом был Никита Иванович, — нередко думала она, — ему бы рассказала, он бы понял все. Теплый человек Никита Иванович — он всегда откликнется на чужое несчастье и горе, его можно и попросить об услуге, и он с радостью выполнит любую просьбу…»
Весть о московском бунте достигла Петербурга, и там тоже были в полной растерянности, не знали, что делать, какие меры принимать.
Екатерина злилась, что в самый ответственный момент в городе не оказалось ни одного начальствующего, что Салтыков сбежал, едва умыслил, что сам подвергается опасности.
И тут пришел к ней Григорий Орлов и вызвался ехать в Москву, навести порядок и приструнить чуму…
Никита Иванович едко усмехнулся, когда услышал о желании Орлова. Не верил он фавориту, всегда относился к нему с предубеждением. Заласканный выше меры, осыпанный чинами, титулами, благодеяниями императрицы, граф российский, князь Римской империи, этот баловень судьбы скучал, не зная, чем занять себя. Чума — это вам не придворный бал, где можно отличиться в танце, или отпустить слащавый комплимент, или поволочиться за какой-нибудь светской львицей. Что может сделать Орлов со страшной опасностью, подкрадывающейся незаметно и беспощадно собирающей свои жертвы. Не отступит чума перед молодечеством и удалью гвардейского офицера. Здесь нужен ум, да еще и недюжинный. Здесь надо поразмыслить, с какого бока подойти к опасности. Это не геройский штурм, когда можно покрасоваться впереди войска, проявить геройство, молодечество и удаль…
Одиннадцать лет провел Орлов в постели императрицы, и ему наскучило однообразное житье-бытье, ему нужен был дым сражений, а императрица держала его возле своей юбки и не отпускала никуда. Она любила его, и Панин понимал стареющую женщину — Григорий красив, как бог, удаль и молодечество так и проглядывают во всех его чертах. Но Екатерина работала, как самый последний поденщик, вставала рано, писала, разбирала государственные дела, а Орлов полеживал на диване и так и остался тем же самым гвардейским капитаном, для которого хорошая попойка была важнее всех международных дел. Он отстал от Екатерины на много лет и не понимал ее. И она тоже начала охлаждаться к нему. «Кипучий лентяй» уже не устраивал ни ее сердце, ни ум.
И все-таки в своей исповеди Потемкину она писала об Орлове: «Сей бы век остался, если бы сам не скучал». Ему было все скучно, надоело блистать на придворных куртагах и балах, маскарадах и спектаклях, он уже обкушался придворной бессмысленной суеты, объелся дворцовых интриг.
Они подпирали ее трон с двух сторон: Панин — умный, хитрый, осторожный, тонкий политик, и Орлов — бесшабашный удалец, за которым стояла гвардия.
Они оба были нужны ей — у Панина она черпала богатейший запас политических сведений, у Орлова — его геройство и удаль. Оба ненавидели друг друга и при каждом удобном случае старались навредить сопернику. Орлову это удавалось чаще — известно, что ночная кукушка всегда перекукует дневную. Никита Иванович только сжимал губы и все возвращался к своей мысли: фавориты в России — государственное зло, их нашептывания ни к чему хорошему не приводят, ломают строгую систему международных отношений, строй политики. Но он тоже был старый интриган, и ему удавалось долгое время парализовывать влияние фаворитов на политику империи.
«И вот теперь Орлов решил отличиться, — думалось ему. — Да что может сделать этот изнеженный, пропившийся гвардейский капитан со всей своей удалью и геройством?»
Он жестоко ошибся…
В галерее Зимнего Орлов, вышедший из кабинета императрицы, встретил Гарриса, английского посла.
— Поздравьте меня, — легко сказал он блестящему аристократу, — еду усмирять чуму. Москва меня заждалась…
Гаррис изумился. С такой легкостью говорить о страшной каре, постигшей Россию, с такой легкостью отдаваться опасности неизвестной, ужасной!
— Что с вами, граф, — заговорил Гаррис, — что беспорядки в Москве по сравнению с чумой? Ведь вы же обязаны будете разъезжать, а значит, чума вас будет подстерегать на каждом углу?
— Чума или не чума, — легко ответил Григорий, — все равно. Я завтра выезжаю…
Гаррис с изумлением глядел вслед ему. Как понять этого русского человека, если он ради чего-то ставит на карту свою жизнь, судьбу, если едет искать приключений. Всем наделен, нет, бежит от обыденности и сытости к страшной и коварной опасности…
Гаррис пожал плечами и еще раз посмотрел вслед Орлову — может быть, никогда больше не увидит он этого блестящего русского офицера.
— Собирайся, Ерофеич, — приказал Орлов, вернувшись в свой дворец в Гатчине, — поедешь со мной в Москву усмирять чуму…
Домашний парикмахер Орлова, старый цирюльник Ерофеич повалился в ноги графу:
— Батюшка, уволь от сей комиссии, Христом-богом молю…
— Заготовь-ка побольше травок да воза два с настойкой своей добавь к обозу. Будем лечить Москву…
Ерофеич оторопел.
Он давно уже, еще в шестьдесят восьмом году, стал готовить для Орлова домашнюю настойку по собственному рецепту — мята, анис, корки померанца, водка. Орлов и растирался этой крепкой настойкой, и внутрь принимал, и все его болячки как рукой снимало. Но чтобы лечить чумных больных, пользовать их этой настойкой — Ерофеич и в уме не держал.
Но раз граф приказал, ослушаться было нельзя. И Ерофеич снарядил несколько повозок с отменной водкой, уже настоянной на травах, а также подобрал все пучки сухой травы, за которыми отправлялся каждое лето на лучшие луга — пучки мяты и аниса всегда висели по всем углам его комнаты, а уж корки померанца царская челядь просто выбрасывала. А в ней-то, в цедре, в корках и были самые главные составные его настойки.
Английский посол Гаррис часто потом вспоминал о словах Орлова, сказанных ему на прощанье:
— Такие случаи редко выпадают на долю частных лиц и никогда не обходятся без риска. А я уж давно искал случая оказать какую-нибудь значительную услугу государыне и своему отечеству.
«Странные эти русские, — пожал плечами Гаррис, — он же на самой вершине власти, влияет на все дела императрицы, а вот поди ж ты, считает себя частным лицом, он, русский генерал. Нет, русских невозможно понять», — грустно заключил Гаррис.
Орлов отправился в старую столицу скорым маршем.
С превеликой пышностью въехал Григорий Орлов в древнюю столицу России. И хоть и смрадили еще по улицам города чумные костры, хоть и стелился черный зловещий дым по узким переулкам и застил глаза москвичам, но все-таки невеликая толпа горожан собралась, чтобы встретить важную особу из Петербурга. Бухали пушки, звонили колокола, а генерал-поручик Еропкин, не испугавшийся, как Салтыков, чумы и все еще деятельно руководивший спасением города, поднес князю хлеб-соль на золотом блюде с резной деревянной солонкой.
Орлов важно, по-русски принял хлеб-соль и приказал кучке чиновников и до смерти напуганных приказных следовать за ним в его громадный дворец.
Едва сойдя с лошади, Орлов взбежал по широкой мраморной лестнице, приглашая всех следовать за собой.
Не переодевшись и не умывшись с дороги, он собрал в самом большом зале совет. Пригласить велел и всех врачей, так долго и так безуспешно борющихся с эпидемией.
И стал выслушивать о положении в городе, о борьбе с чумой.
Оказалось, что докторов и санитаров осталось мало, жалованье им почти не платили — казна опустела — съестных припасов негде стало купить. К концу этого многолюдного совета Орлов уже знал все.
Люди разговорились, и Орлов выделил нескольких молодых докторов, некоторых чиновников, которые говорили о бедах и нуждах с болью и знанием.
— Докторам утроить жалованье, — первое, что решил Орлов. — Жизнью жертвуют, а мы скупимся…
Больниц и карантинов не хватало, больные переполнили все помещения.
— Негде размещать, — жаловались доктора.
— Сколько коек можно поставить в этом доме? — спросил Григорий.
Пораженные врачи замолчали.
— Ну, что ж молчите? — спросил Григорий. — Тут комнат, поди, сорок, не знаю, правда, не считал, да залы парадные, да прихожие…
Пораженное собрание молчало.
— Свой дворец под чумных отдаете? — едва выговорил Еропкин.
— Да мне одному и шалаша много, — рассмеялся Орлов. — Вот и располагайтесь, лекари…
Восхищенная публика зарукоплескала.
— А людей нехватка, — решил Орлов, — пусть так будет, набирайте крепостных, которые захотят с чумными возиться, всем им свобода будет!
Никогда еще по Москве не было предпринято таких крутых мер, никогда еще никто из вельмож не позволял себе так широко и щедро распоряжаться своим достоянием…
— А которые мертвые, вывозить их надобно, — опять сказал Орлов, обращаясь ко всему собранию, — выпустите узников, которые в тюрьмах зря хлеб проедают, дайте им в руки повозки да все снаряжение, пусть работают. И освободите, поди, много и невинных сидит. А которые самые злостные, что ж, пусть и они узнают горе народное…
