Борис Дедюхин - Василий I. Книга 2
— Моя сторожа сообщила, что засада в лесу готова. Ну да, там, где мы и договорились… Мои люди подрубили деревья так, что они будут держаться до первого лишь толчка. Вступит Тимур в чащу, мои люди толкнут первое дерево на опушке, оно опровергнется на следующее, то опрокинется на третье, а третье повалится на очередное — посыплются деревья со страшным шумом и треском!.. Вот изумятся татары — из-ум-ятся, из ума выйдут от страха!.. А кое-кого и поувечат деревья-то…
— Хорошо, но Тимур в чащу вряд ли сунется…
— Да, вряд ли, — опечаленно согласился Юрик, — он Волгой идет. Изгоном, безвестно.
— Нет, не безвестно, моя сторожа ведает о его продвижении.
— На Рязань путь стремит.
— И о том вестен я. Нынче уходят к берегу пешая рать и обозы, а завтра выступят в поход и конные дружины.
Берегом назывался тот отрезок реки Оки от Калуги до Коломны, какой со времен еще Дмитрия Донского постоянно защищался войсками. Левый фланг был прикрыт коломенской крепостью, правый серпуховской, а на востоке за Москвой-рекой и Окой простиралась непроходимая Мещерская низменность. Таким образом, все пути вокруг княжества находились под неослабным наблюдением и преграждались заставами. Путь до берега в сто пятьдесят верст гонцы одолевали, часто меняя в пути коней, за восемь-девять часов. Конному войску при движении в борзе, то есть одвуконь, требовалось времени вдвое больше, а пешему ополчению и обозам нужно было несколько дней. Так что Василий Дмитриевич здесь все очень точно рассчитал, Юрик вполне одобрял его решение, но его другое волновало.
— Сам поведешь? — спросил и приклонился ухом в нетерпеливом ожидании: а ну как брат передумал? Он уж не раз в горячечном воображении видел себя во главе всех русских полков — он едет впереди, в великолепном золоченом доспехе, на большом белом коне, и слышит за собой цоканье многих тысяч копыт, а впереди ждет его жаркая схватка с ворогом и блистательная победа над ним… Но Василий в очередной раз охладил его пыл:
— Сам и только сам. Как отец наш пятнадцать лет назад. Всегда нужен пример, перст указующий, а в ратном деле тем паче. Отец на Куликовом поле простым ратником в первом суйме был потому, что подвиг одного — призывный стяг для всех.
Юрик видел, что брат во всем равняется на своего великого отца, и это радовало его. Василий и смотр полкам решил устроить тоже возле Коломны и к соратникам своим перед выходом с теми же словами, что и отец, обратился:
— Братие, потягнем вкупе.
Как и отцу, князья, воеводы и бояре отвечали полным согласием действовать вкупе заодно.
— Пора приспела нам, братие, положить головы свои за правую веру христианскую, да не войдут в наши города поганые, не запустеют церкви Божии, и не будем мы рассеяны по лицу всей земли, да не поведены будут жены наши с дети в полон, да не томимы будем погаными во все дни, аще за нас, умолив сына своего и Бога нашего, Пречистая Богородица, — горячо говорил, обращаясь к полкам, Василий. Ему ответствовал за всех воевод Андрей Албердов, который недавно славно проявил себя в рати с новгородцами:
— Господин русский царь! Не раз говорили мы, что за тебя живот свой положим, служа тебе, а ныне час настал, ради тебя кровь свою прольем и своею кровью второе крещение примем!
Готовность сразиться с Тимуром не на живот, а на смерть выражали все собравшиеся в Кремле, и по общему настроению чувствовалось: Русь готовится принять второе крещение столь же решительно, как и пятнадцать лет назад.
6Великие дела в истории обыкновенно начинаются и развиваются из простых, мелких поступков и обстоятельств. Потом, став общеизвестным фактом, они видятся как заранее обдуманные, хитро измысленные и славно осуществленные деяния исторических личностей. Мог ли думать тогда Василий Дмитриевич, что небрежно брошенное им Киприану словцо сыграет столь решающую роль в осмыслении всех тех грозных событий, что переживала Русь в 1395 году. А было так.
Верно замечал Юрик, что брат его во всем равняется на отца своего. Василий Дмитриевич не скрывал это, даже всячески подчеркивал свое желание быть похожим на Дмитрия Донского. Он и шлем не взял золотой, потому что металл этот мягок и тяжел, для жестокого боя непригоден, надел простой — железный, крепкий. И всю остальную броню велел приготовить себе точно такую, какая была на отце в Куликовской сече. Вот только от меча отцовского двуручного, с длинной рукояткой, чтобы можно было охватить для более сильного удара обеими ладонями, отказался: не потому только, что слишком тяжел и велик[117], просто теперь ясно стало, что сабля более удобна в бою: она способна наносить скользящим ударом длинные раны. И Пречистой Богородице долго, как отец тогда, молился в канун выступки конных полков из Кремля Василий, и крестный ход повелел Киприану устроить.
Митрополит через всё церковные приходы Руси заповедал в дни подготовки к походу всем христианам поститься и петь молебны. Во всех монастырях, храмах, часовнях, молельнях люди русские истово, с радостью и тщанием, с усердием и верою творили пост и молитву, покаяние и обеты.
Как и всякий крестный ход в Кремле — по случаю хотя бы моления о дожде или, напротив, о ведре, и нынешний возглавлял сам государь. Как обычно, Василий Дмитриевич с поднятыми иконами из своих церквей в окружении бояр прошествовал в Успенский собор, где встретил его митрополит всея Руси. После молений в соборе вышел Василий Дмитриевич, как обычно, за крестами. Впереди шли стольники, стряпчие, дворяне, приказные люди и гости по два и три человека в ряд, а во главе всех постельничий с великокняжеской стряпней — полотенцем, стулом, подножием. Отслужив обедню, великий князь с крестным ходом в том же порядке возвратился в Успенский собор, раздавая щедро милостыню нищим и всяким бедным людям. Все, как обычно, как всегда. Но нынче великий князь ровно бы недоволен остался и на искательные вопросы Киприана ответил:
— Когда отец на Дон шел и когда я в Орду первый раз уезжал, молились мы той иконе Богоматери, что во Владимире находится.
Киприан с полуслова все понял, начал почасту осенять себя и великого князя крестом и, обратившись взором на восток, в сторону Владимирскую, заглаголил:
— Верую, верую, что никто же не может избавите от нужа сея и печали, разве владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Мариа, та бо приложит печаль нашу на радость, та бо есть заступница наша, и града нашего и всякого града, и страны, и всего рода человеческого, иде же с верою призывает ее на помощь. Сие бо избавляет все христианы от глада и от пагубы, от труса и потопа, от огня и меча, и от нахождения поганых, и от нападения иноплеменников, и от нашествия ратных, и от междоусобные рати, и от напрасные смерти, и от всякого зла, находящего на нас, но точию с верою призовем имя Ее на помощь и со усердием помолимся ей и не погрешим прощения нашего.
Василий Дмитриевич взял с собой в поход икону Николы-угодника, которая была с Дмитрием Донским на поле Куликовом, а Владимирскую Богоматерь пожелал иметь в иконостасе Успенского собора Москвы, с чем Киприан преохотно согласился и немедля выслал за ней своих бояр с архиепископом и двумя священниками.
История той иконы известна каждому на Руси по множеству изустных рассказов, подробно изложили ее и летописцы на своих пергаментах. Доподлинно известно, что была она до Владимира в Киеве, а прежде того в Константинополе, где написал ее — это уж известно лишь по преданиям, но не доподлинно — сам святой евангелист Лука. Икона некогда была перенесена из Иерусалима в Царьград императрицею Евдокиею, супругою Феодосия-младшего, и поставлена во Влахернском храме, а патриарх константинопольский Лука Хризоверг[118] прислал ее в Киев к великому князю Юрию, который поставил икону в девичьем монастыре в Вышгороде. Андрей Боголюбский, учредив свой княжеский стол во Владимире-на-Клязьме, завоевал и разграбил Киев и при этом тайно увез знаменитую икону. Киевляне пустились в погоню и пытались с оружием в руках отбить свою святыню. Но икона, как записал с чьих-то слов летописец, «явила чудо»: повернулась спиной к киевлянам и заплакала, выразив таким образом собственное желание переменить местожительство. Это настолько обезоружило простодушных киевлян, что они смирились. Андрей повез ее дальше уж не тайно, но на берегу Клязьмы, не доезжая Владимира, кони вдруг остановились и не могли сдвинуться с места, как их ни понуждали. Князь построил на том месте каменный храм и поставил на время икону, а место назвал Боголюбовым в знак того, что Богородица возлюбила его. Построив во Владимире великолепный храм из привезенного из Булгарских каменоломен материала, князь перевез в него чудотворную икону, украшенную окладом из 15 фунтов золота, жемчугом с драгоценными каменьями. Для нового собора князь Андрей назначил лучшие села с купленными поселенцами, десятую часть своих стад и десятую же пошлину с торгов, а к иконе питал особенную веру и, когда выходил на брань, имел обычай брать ее с собой. Чтили ее и все последующие владимирские князья, не случайно и Василий Дмитриевич вспомнил о ней после крестного хода в Кремле.
