KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Историческая проза » Валериан Правдухин - Яик уходит в море

Валериан Правдухин - Яик уходит в море

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Валериан Правдухин, "Яик уходит в море" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

До полуночи никто из старшеклассников не показывается в спальне малышей. Алеша уже думает, что, может быть, они совсем сегодня не заглянут сюда и все обойдется по-хорошему. О, если бы стороной пришла эта неизбежная буря!..

Но вот напряженная тишина спальни и коридора глухо зазвенела и дрогнула, как лопнувшая струна. Скрип деревянного пола. За дверями шепот шагов. Еще и еще. В спальню длинным прыжком вбежал, словно влетел на крыльях, легко и бесшумно до странности длинный и тонкий парень с рыбьими, совсем бесцветными, но большими глазами. Не останавливаясь, он начал странную пляску.

Это — третьеклассник Василий Окунев, разведчик и вестовой всей банды. Он в одном белье и в сумерках спальни похож на белое привидение. Широкие, нелепые его кальсоны порваны и свешиваются сзади двумя большими лоскутьями. Прыгает он удивительно легко и высоко, взмахивает руками, потрясает своими лохмотьями, обнажая озябший свой синеватый зад: в каменной церкви всегда холодно. Лицо его светится пьяным восторгом, глаза фосфорически и безумно поблескивают. В ритм своей странной пляске он тихо и мелодично напевает густым и приятным альтом:

— Кресту твоему поклоняемся, владыко, и святое воскресение твое славим!

Окунев первый солист в хоре Быстролетова.

Он обежал все пролеты меж коек. Теперь вспрыгнул на железные спинки двух рядом стоящих кроватей, акробатически укрепился на них, пригнулся, опять поднял свой острый зад и громко провозгласил:

— Приидите ко мне вси труждающиеся и обремененнии, и аз упокою вы!

В дверь со сдержанным, гнусавым говорком вваливается группа старшеклассников. Окунев с угодливым проворством повертывается в их сторону и деланным басом тянет, потрясая лоскутьями кальсон:

— Окаящие, изыдите!

Пришедшие громко и покровительственно хохочут. Впереди идет, носками внутрь, угрястый, здоровущий Сашка Громов с глуповатым и добродушным лицом. Как и все, он в одном белье, чтобы в случае тревоги сразу же лечь на койку, притворившись спящим. На ногах у него большие смазные сапоги. За ним выступает с лисьей мордочкой — острым носом и мокрыми блестящими губами — злой, отвратительный Семка Давыдов. На нем белеют высокие валенки с красными узорами на голенищах. Позади всех высится рыжий, веснушчатый Иван Ракитин с продолговатой, лошадиной физиономией. Это главари в коноводы банды, заслуженные и отпетые командиры бурсы, детины лет по шестнадцати, просидевшие в каждом классе самое меньшее по два года.

Сейчас они возвращаются из алтаря, где они ели голубей и пили водку. Смотрят они перед собою самоуверенно и нахально, немного прищурившись, как избалованные властители. Ракитин шагает к койке розовощекого Паши Сахарова и гнусавым голосом хрипит:

— Пашка! Примай свово хозяина, подлюга!

Сахарова, как только он услышал шаги в коридоре, охватила отчаянная, нервная дрожь. Он прячет голову под подушку и в ужасе закрывает глаза. Так жмется по черной меже рано побелевший заяц, когда собаки и охотники в десяти шагах от него, и ему уже некуда скрыться. Нет ничего безнадежнее, унизительнее и ужаснее безмолвной человеческой беззащитности, которая никогда не будет отомщена!

Давыдов плюхается на койку рядом с Петей Шустовым, бледным мальчиком с темно-сиреневыми глазами.

— Ну, ну, не канючь, Аннушка! — Так зовет Давыдов Петю. — Не плачь, а то взбутетеню до крови.

Венька, изнывая и дрожа от ненависти и отвращения, чуть не плача, шепчет Ваське Блохину:

— Айда, Вась…

— Обожди. Вишь, нет еще Миши Чуреева.

Давыдов приподнимает Петю, как ребенка, с кровати, несет его на средину спальни и кричит гнусаво, обращаясь к Окуневу:

— Отец протоиерей, соверши над нами святое бракосочетание. Я не собака и не желаю беззаконно! Я — человек!

Слово «человек» он выкрикивает по-особому гнусаво и презрительно. Сейчас же откуда-то благочестиво выплывает священник в ризе из одеяла, в черной, настоящей камилавке. Образуется небольшой хор под управлением того же Окунева. Шустова, как куклу, наряжают в юбку из простыни. Обнажают ему плечи и грудь, на голову торжественно возлагают с криками «Аксиос! Аксиос!» жестяной кружок от плевательницы. На сиреневых глазах Пети блестят крупные капли слез. Давыдов встает рядом с ним.

— Благослови, владыко!

— Благословен бог наш, — начинает священник нежным, переливчатым голосом, явно подражая протоиерею Гриневичу, — всегда, ныне и присно и во веки веков…

— Аминь! — тихо и мелодично подхватывает хор.

— Обручается раб божий Семен, раба божья Анна…

Венька сызмальства не любил свадеб. Он рано узнал значение венчания и его до боли, до злобы всегда оскорбляло это торжественное подчеркивание интимнейшего из человеческих действий. Люди выставляют напоказ то, что должно быть скрыто ото всех, чтобы остаться прекрасным и чистым.

— Боже вечный, расстоящиеся собравый в соединение и союз любве положивый нерушимой. Благослови Семена и Анну!..

У казачонка вдруг стало сухо и шершаво в груди. Не хватает дыхания. Веньке захотелось взвыть от неприкрытого безобразия этой картины. Люди, почти дети, так грязно оплевывают жизнь, которая его хорошо и по-серьезному волнует, зовет с глубокой лаской к себе, обещает много самых настоящих чудес. Казачонок жил и любил по-настоящему. Он верил, что надо и стоит с самой осмысленной отвагой драться за свое человеческое счастье. А тут… И ему вдруг, как часто в тяжелые минуты, представляется большое, теплое, ночное небо — чистое и спокойное, такое, каким Венька видел его над Уралом на последней рыбалке с Ивеем Марковичем. В темноте на старицах гогочут невидимые гуси. Его начинает одолевать тоска самого острого, невыносимого противоречия между тем великим, бесконечным, чем была на самом деле жизнь, и тем ужасным, омерзительным, что он сейчас видел, что делали перед его глазами люди, во что превращали они жизнь…

— Ты бо из начала создал еси мужской пол и женский, — выразительно читает священник, — и от тебе сочетавается мужу жена, в помощь и восприятие рода человеча…

Венька, холодея и ужасаясь, чувствует, как он впервые еще неясно, но остро и ярко начинает понимать славянские слова, передающие по-особому вечный и неизменный смысл его жизни… По спальне с веселым, легким величием разносится:

— Исае ликуй!

Жениху и невесте кто-то вставляет в руки огарки толстых, позолоченных свеч, уворованных из алтаря. Желтое пламя равнодушно ползает по пьяному Давыдовскому и бледному Петиному лицам.

— Жена да боится своего мужа! — тяжело ревет ломким, юношеским басом Громов, изображая дьякона и высоко приподнимая грязное полотенце щепотью пальцев. Окунев пригибается к Давыдову и спрашивает его липким, елейным голосом:

— По собственному ли желанию вступаете в брак?

С тем же вопросом повертывается он и к Шустову, бессмысленно и нахально уставясь на него рыбьими своими глазами и резко переменив свой тон. Шустов жалко и отчаянно молчит, моргая тонкими, темными ресницами.

— Ну? — ревет на него Давыдов, полный пьяного презрения и злобы к его беспомощному горю. Он в самом деле считает, что тот должен радоваться вместе с ним. Шустов мертво шевелит красивым ртом своим и еле слышно выговаривает:

— По собственному…

— Не горюй. Семушка! Девки завсегда ревут перед женитьбой. Хи-хи-хи! — извивается длинный Окунев. И вдруг, сделав строгое лицо, добавляет: — Цалуйтесь!

Шустов не шевелится. У него заметно дергается левая бровь. В сиреневых глазах стынет светлая слеза.

— Сема, милый ты мой, роднуля… Проздравляю, дружище. С законным тебя… Девонька у тебя — сплошная аллилуя.

Это икая говорит умиленно пухлолицый пьяный Громов, повиснув на плече Давыдова.

Из угла вдруг резко и зло раздается голос Васьки Блохина:

— У, арам зат! Пакостники! Сволочь!

На его крик вскидывается и бежит на средину спальни рыжий Ракитин и, обводя широко рукою по воздуху, рявкает с силой:

— Кто там мычит? Ходи сюда!..

Он повертывается к Громову:

— А ты, Сашка, блюй! Блюй всем на зло! Всему миру насупротив! Блюй, милый дружище!..

Желтые глаза дико вращаются на его веснушчатом, лошадином лице. Повернувшись, он кричит на Сахарова, который хочет подняться со своей койки:

— Пашка-Машка! Куда ты?

— Не хватит ли безобразиев на нонче?

В дверях, опустив длинные свои руки чуть не до полу и нагнув седоватую, коротко остриженную бобриком голову, стоит медведеобразный Миша Чуреев. Глаза его, темно-серые, небольшие, глядят серьезно и покойно. Говорит он лениво и глухо Блохин вскакивает с койки и, заложив два пальца в рот, свистит. Это условный знак юных заговорщиков.

Если бы у них не было заранее разработанного боевого плана, если бы их штаб — Васька, Венька и молчаливый Миша — накануне не наметили, что каждый будет делать в драке и против кого он должен выступить, несомненно, они очень скоро потерпели бы постыдное и решительное поражение. Теперь же малыши хорошо знали, что надо делать каждому. Их отчаянное положение вынудило их действовать смело. Даже Сахаров и Шустов пытались принять участие в этом странном восстании. Больше десятка ребят отозвались на свист и вскочили с коек. Все они были возбуждены до крайности. Они размахивали руками и лихорадочно дрожали. Васька Блохин с перекошенным от волнений ртом, не помня себя, закричал, по-петушиному тонко и зло:

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*