Арман Коленкур - Поход Наполеона в Россию
Распорядившись, чтобы обед был готов пораньше, я возвратился в комнату, соседнюю с той, где находился император, чтобы послать корреспонденцию в Вильно и отправить берейтора, который должен был ехать впереди нас до Познани. Так как дверь, разделявшая эти две комнаты, закрывалась плохо, то я не мог не слышать, как император предъявляет своему послу все те обвинения против него, которые он мне уже перечислял. В заключение он ему сказал, что ни его тон, ни его поведение и вообще ничто в нем не было французским. Император упрекал его в том, что он составляет планы кампании и разыгрывает из себя военного, ничего в этом не смысля; он должен был ограничиться политикой и своими церковными службами, так как император послал его в Варшаву для того, чтобы он там с честью представлял Францию, а не для того, чтобы он делал там сбережения и копил себе состояние, которое было бы ему и так обеспечено, если бы он служил как следует, но он делал только глупости.
Де Прадт старался оправдаться, ссылался на свою преданность и на свое усердие, говорил, что сожалеет, если он ошибался, и заявлял, что старался действовать как можно лучше. Он защищал герцогство Варшавское и говорил, что оно не виновато, если не сделало для успеха русского похода всего того, чего хотел император. Он перечислял принесенные герцогством жертвы и выставленные им вооруженные силы, которые он определял более чем в 80 тысяч человек. Он подчеркивал, что в Польше все разорены, что в стране нельзя найти ни гроша и надо оказать ей денежную помощь, если мы хотим что-нибудь получить от нее. Чем больше де Прадт защищался, тем больше император сердился. Он возлагал на него ответственность за те неисчислимые последствия, к которым могло привести его небрежное отношение к набору войск, и добавил, что даже из представленного самим де Прадтом отчета он видит, что он создал себе глупую популярность, а между тем такой умный человек, как он, должен был бы и сам понимать и уметь внушить полякам, что продолжать борьбу, не давая средств на доведение ее до конца, значило вредить самим себе.
Император позвал меня: по-видимому, посол ему надоел. И жестами и пожиманием плеч он показывал это столь ясно, что я был сконфужен не менее, чем его «пациент», который сидел, как на иголках. Я хотел оказать услугу им обоим, а потому вышел на минуту, а затем вернулся и доложил императору, что обед готов; но он тем временем снова начал перечислять свои обвинения и то с ожесточением, то с холодным презрением продолжал этот перечень, но вдруг остановился посреди фразы, заметив на камине какую-то карточку. Он быстро схватил ее, написал на ней несколько слов и передал мне. Тем временем де Прадт старался сказать несколько слов в свое оправдание и сваливал вину на всех других представителей французской администрации, на которых он, как и на наших генералов, очень жаловался, причем, как мне казалось, жалобы его в некоторых отношениях были не лишены основания.
Эта критика военных действий еще более раздражала императора, который не позволил де Прадту критиковать даже операции Шварценберга. Что касается корпусов, находившихся вблизи границ герцогства, то император одобрял их операции отнюдь не больше де Прадта, но, как он сказал потом, он не мог позволить всякому аббату рассуждать об этом. Император говорил об обороне герцогства и считал, что ее легко обеспечить при помощи набора, а посол считал, что герцогство открыто для неприятельских ударов и находится под большой угрозой. В своих рассуждениях император все время исходил из того предположения, что армия удержится на позициях в Вильно, а князь Шварценберг сделает все, что должен. Император утверждал, что будет прикрывать и защищать герцогство Варшавское при помощи контингентов, набранных в Польше, или при помощи всеобщего ополчения. Он хотел даже прикрывать зимние квартиры своих армий при помощи польских казаков; он не переставал говорить о них, но за отсутствием денег их даже не собрали на сборных пунктах.
Разговор принял такой оборот, что в нем не было уже ничего неприятного лично для де Прадта, и посол, воодушевившись, очевидно, военными спорами, не без основания, как мне казалось, хотя, пожалуй, слишком назидательным тоном возражал против тех положений, которые император высказывал тоном хозяина, желающего, чтобы тот, кто не согласен, молчал. Он даже, кажется, позволил себе несколько более решительные возражения против императора, который допускал это только при беседах с глазу на глаз. Он видел спасение только лишь в том, чего у нас уже не было: в хорошо организованных и хорошо оплачиваемых армиях; он уверял, что без денег нельзя надеяться получить от герцогства ни единого человека, ни единой лошади.
— Чего же поляки хотят? — с живостью возразил император. — Ведь именно ради них идет борьба, ради них я израсходовал мою казну. Если они сами не хотят сделать ничего для своего дела, то не к чему так воодушевляться идеей восстановления Польши, как они это делают.
— Они хотят быть пруссаками, — ответил посол.
— Почему не русскими? — возмущенно возразил император.
Он повернулся к де Прадту спиной и велел ему прийти через полчаса с двумя вызванными к императору польскими министрами.
После ухода де Прадта император долго и ожесточенно громил его, обвиняя его (как он только что сказал ему) в том, что он боится русских, в том, что он в течение всей кампании скорее пугал, чем успокаивал поляков, и погубил все наше дело в Польше.
— Немедленно исполните приказ, который я вам дал, — резким тоном сказал он мне.
Под именем приказа он разумел те несколько слов, которые написал на карточке и передал мне в присутствии де Прадта: «Сообщите Маре, что из страха перед русскими архиепископ Малинский, потерял голову; пусть он его уволит и поручит дела кому-нибудь другому».
Карточка лежала у меня в кармане. Я продолжал ходить с императором по комнате, не отвечая ему и не выполняя его приказания.
Видя, что он молчит, я напомнил ему, что обед уже давно стынет; он не обратил на это внимания и снова повторил мне приказание. Немного погодя я высказал мысль, что такая перемена произведет дурное впечатление на варшавский правительственный совет.
— Если де Прадт, как это думает ваше величество, ухаживал за его членами, сказал я императору, — то в теперешний трудный момент он будет им особенно приятен. Нет никаких препятствий к тому, чтобы оставить его на этом посту еще некоторое время. Он постарается исправить свои ошибки, а обстоятельства будут подогревать его рвение. Он будет действовать даже лучше, чем кто-либо другой. А иначе он станет говорить, что вы его сместили за защиту интересов герцогства, и это произведет дурное впечатление.
Император в ответ перечислил различные приказания, которые в свое время герцог Бассано должен был посылать де Прадту по поводу наборов. Он долго и подробно говорил затем о средствах, переданных в распоряжение де Прадта и герцогства Варшавского, и в заключение сказал:
— Вы напишите Бассано из Познани. Идем обедать, чтобы успеть повидать министров перед отъездом.
Чтобы император не переменил своего решения, я на его глазах бросил карточку в огонь. Император был озабочен делами и спешил повидать министров и отправиться в путь, а потому обед длился недолго, хотя мы были не очень сыты после чашки кофе в Пултуске.
— Дела кормят, а недовольство насыщает, этот аббат разозлил меня, — сказал император. — Какой нахал!
Император хорошо принял министров, явившихся в сопровождении де Прадта. Они заговорили с императором об опасностях, которым он подвергался, и выразили радость по поводу того, что видят его в добром здоровье; уже одно его присутствие было для них гарантией лучшего будущего и т. д., и т. д… Император решительно отрицал, что он мог подвергаться какой бы то ни было опасности. Он шутя заметил, что отдых существует только для королей-лежебок, и сказал, что ему лишения идут впрок. Он сказал им, что армия у нас многочисленная и еще насчитывает больше 150 тысяч человек, что было приблизительно верно. Русские, по его словам, не могли устоять перед нами. Он бил их повсюду, даже на Березине. Это были уже не прежние солдаты Эйлау и Фридланда. Не пройдет и трех месяцев, как у него будет такая же многочисленная армия, как та, с которой он начинал кампанию. Его арсеналы полны. У него есть все, что нужно, чтобы собрать прекрасную армию и хорошо снабдить ее. Из своего кабинета в Тюильри он будет внушать больше почтения Вене и Берлину, чем из своей ставки.
— У меня больше веса на моем троне в Тюильри, чем когда я нахожусь во главе моей армии, — сказал он.
Он говорил затем о Маренго и Эсслинге287; оба раза сражение было сначала почти проиграно, а через два часа победа отдавала Австрию в его власть.
Я вышел в другую комнату, чтобы проверить, все ли готово. Сани были запряжены и стояли у ворот. Я уплатил хозяину гостиницы, отдал несколько распоряжений и записал любопытный разговор, который только что слышал. Свой разговор с послом, а также разговор императора с ним я записал после обеда, когда император занимался своим туалетом. Когда я снова мог прислушаться к беседе, император говорил, что его неудачи объясняются только климатом, и признавал, что, пожалуй, слишком долго оставался в Москве: он послал Лористона в русскую ставку и думал, что мир будет заключен. Он сказал, что армия будет держаться на позициях в Вильно, признал, что русские проявили твердость характера, а также согласился, что пожар Москвы расстроил его планы. Он настойчиво подчеркивал, что это сами русские сожгли свою столицу.
